Величие Пушкина как поэта и человека

В лицее Пушкин никогда не был праздным, – с удивительною легкостию и быстротою усвоивал он себе все, что доводимому бегло читал или слышал, всякое приобретение ума или памяти. «Ни одно чтение, ни один разговор, ни одна минута размышления говорит Плетнев, не пропадали для него на целую жизнь». Оттого-то, при видимой лености и невнимательности к классным урокам, он, по словам того-же писателя, из преподавания своих профессоров выносил более нежели товарищи, и ужо в лицее овладел обширным запасом преимущественно историко-литературных сведений. В лицейских стихотворениях его невольно бросается в глаза знакомство его с древним миром, с его литературой и микологией.

По выходе из лицея Пушкин посреди шумных развлечений столицы не переставал читать и учиться: развитие его души и таланта шло с усиленной быстротой, и в конце 1819 года, 20 лет от роду, он уже сам сознавал в себе нового человека. Это прекрасно выразил он в пьесе «Возрождение», где сравнивает себя с картиной мастера, над которой какой-то бездарный живописец намалевал было новое изображение.

Художник-варвар кистью сонной
Картину гения чернит
И свой рисунок беззаконный
Над ней бессмысленно чертит.

Но краски чуждые, с летами,
Спадают ветхой чешуей;
Созданье гения пред нами
Выходит с прежней красотой.

Так исчезают заблужденья
С измученной души моей,
И возникают в ней виденья
Первоначальных, чистых дней.

Известный собиратель «Материалов для биографии А. С. Пушкина», П. В. Анненков говорит: Друзья поэта единогласно свидетельствуют, что, за исключением двух первых годов его жизни в свете, никто так не трудился над дальнейшим своим образованием, как Пушкин. Он сам, несколько позднее, с упреком говорил о современных ему литераторах: «Мало у нас писателей, которые бы учились; большая часть только разучиваются». Если бы нам не передали люди, коротко знавшие Пушкина, его обычной деятельности мысли, его многоразличных чтений и всегдашних умственных занятий, то черновые тетради поэта открыли бы нам тайну и по-мимо их свидетельства. Исполненные заметок, мыслей, выписок из иностранных писателей, они представляют самую верную картину его уединенного, кабинетного труда. Рядом с строками для памяти и будущих соображений, стоят в них начатые стихотворения, конченные в другом месте, перерванные отрывками из поэм и черновыми письмами к друзьям С первого раза останавливают тут внимание сильные помарки в стихах, даже таких, которые, в окончательном своем виде, походят на живую импровизацию поэта. Почти на каждой странице их присутствуешь, так сказать, в середине самого процесса творчества, и видишь, как долго, неослабно держалось поэтическое вдохновение, однажды возбужденное в душе художника; оно нисколько не охладевало, не рассеявалось и не слабело в частом осмотре и поправке произведения. Прибавьте к этому еще рисунки пером, которые обыкновенно повторяют содержание написанной пьесы, воспроизводя ее, таким образом, вдвойне.

Невольное удаление Пушкина из Петербурга в 1820 г. было весьма плодотворно и для поэзии его и для нравственного перерождения. В промежуток времени от 1820 по 1826 г. проведенный им на Кавказе, в Крыму, Кишиневе, Одессе и наконец в псковской деревне, он понял и размеры своего таланта и важность своего призвания. А наглядное знакомство с живописной природой юга России, с разнохарактерными племенами её и с провинциальным обществом должно было дать новый сильный толчок и так уже далеко опередившему годы развитию Пушкина. Увлекшись гением Байрона, он серьезно принялся за изучение английского языка. В Кишиневе, не смотря на множество случаев к рассеянной жизни, он находил время для серьезных занятий. Товарищ его Липранди свидетельствует, что Пушкин в Кишиневе постоянно искал случаев обогатить себя познаниями. Запальчивый и резкий, особенно в спорах, «он смирялся, когда шел разговор о каких либо науках, в особенности географии и истории, и легким, ловким спором как бы вызывал противника на обогащение себя сведениями… Смеющийся в избытке непринужденной веселости и вдруг неожиданно переходящий к думе, возбуждающей участие, – такое впечатление производил Пушкин на современников, близко его знавших». Военный кружок, в котором вращался Пушкин в Бессарабии, был весьма разнообразен: кроме товарищей кутежа и игроков в карты, поэт находил между офицерами и людей дельных, просвещенных, с которыми вел серьезные беседы и споры. Такими людьми были, напр. Раевский, Вельтман, Охотников, Липранди. У последнего часто собирались названные лица и другие его знакомые; на этих вечерних собраниях не было ни карт, ни танцев, а шли беседы и споры, и обыкновенно о серьезных предметах; Пушкин принимал в них очень деятельное участие. Липранди рассказывает, что Пушкин неоднократно, после таких споров, на другой или третий день брал у него книги, касавшиеся до предмета, о котором шла речь.

Самообразованием, чтением поэт поправлял в Кишиневе недостатки своего лицейского воспитания. О своих серьезных занятиях он сам говорит в послании Чаадаеву (1821). Вспомнив о Петербурге, где оставил

шумный круг безумцев молодых,

он продолжает:

Сети разорвав, где бился я в плену,
Для сердца новую вкушаю тишину.
В уединении мой своенравный гений
Познал и тихий труд, и жажду размышлений;
Владею днем моим; с порядком дружен ум;
Учусь удерживать вниманье долгих дум;
Ищу вознаградить в объятиях свободы
Мятежной младостью утраченные годы.
И в просвещеньи стать с веком наравне.

Пушкин много читал особенно в первую половину своей жизни в Кишиневе. Книги брал у генерала Инзова, Орлова, Пущина, Липранди. Так, у последнего он брал Овидия, которому посвятил большую, прекрасную элегию, Валерия Флакка, Страбона и другие книги, особенно относящиеся к истории и географии. Читал и русские летописи: на это указывает сочинение им в 1822 г. «Песни о вещем Олеге».

Имев случай в Кишиневе встречать болгар и сербов, Пушкин обращал на них свое внимание и серьезно заинтересовался народною славянскою поэзией, плодом чего явились верные духу своей народности художественные «Песни западных славян» (1832-1833)[2 - Под ними сам Пушкин разумел 13 стихотворений разнообразного содержания (по собственноручной пометке Пушкина «18-я сербская: Сказка о рыбаке и рыбке». На самом деле это – переделка – и очень близкая – русской народной сказки. Но Пушкину, быть может, известна была и сербская того же содержания) Название «песни западных славян» не совсем точно. Точнее это песни южных или юговосточных славян: сербские, хорватские, черногорские, боснийские и герцеговинские («западными» же славянами принято называть чехов, словаков, поляков и лужичан). Впервые напечатаны в «Библиотеке для чтения» 1835, Сенковского, которым вероятно и придано это не точное обозначение – С 1814 г. стала выходить «Народна сербска веснарица» Вука Стефановича Караджича (все издание из 6 томов, законченное в 1866 г. носить заглавие. «Српске народне njесме») Сербские песни в этом издании произвели большое впечатление, особенно в чисто-литературном мире Германии. Яков Грим в увлечении своем высказывал, что отныне Европа станет учиться по сербски, чтобы наслаждаться прекрасной поэзией. В 1819 г. В. Караджич приезжал в Россию, был избран членом общества любителей российской словесности, получил от императора Николая ежегодную пенсию. Иенский университет возвел его в 1821 г. в степень почетного доктора философии. Контар в своей рецензии сборника сравнивал эпос сербский с эпосом Гомера, перевел несколько песен на немецкий язык и приложил их к своей рецензии. В. Гумбольдт чрез Контара получил выдержки сербской грамматики Мушицкого, а для Гете Мушицкий переводил «Песнарицу» В. Караджича на немецкий язык. Я. Гримм приветствовал каждый том её статьями в «Геттингенскомь ученом указателе», где также сравнивал сербские песни с Гомеровым эпосом (Подробнее – у Пыпина «Первые слухи о сербской народной поэзии» в Вестн. Евр. 1876, № 12 и Пл. Кулаковского «Вук Караджич, М., 1882») В 1827 г. появилось издание Проспера Мериме: «La Guzla ou le choix de poеsies illyriques recueillies dans la Dalmatie, la Bosnie, la Croatie et l'Herzegovine» («Гусли, или выбор песен иллирийских, собранных в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине») Это – не первая уже мистификация Мериме, – т. е. песни составлены и при том в прозаическом изложении самим Мериме на основании изучения различных источниковь, каковы, книга аббата Фортиса «Viaggio in Dalmazia», 1871 («Путешествие по Далмации»), может быть изустные рассказы славянских путешественников и эмигрантов, собственное изучение народной поэзии славян и т. д. Свою мистификацию сам Мериме два раза раскрывал первый раз в письме к Соболевскому от 18 января 1835 г. (Соболевский, хорошо знакомый с Мериме, по просьбе Пушкина, обращался к нему с вопросом о происхождении или «изобретении странных сих песен») и второй раз в 2-мь издании своих «Гуслей» (1840). Сербская поэзии привлекла внимание Пушкина, и получив в руки сборник сербских песен В. Караджича, наш поэт перевел из него в стихах несколько песен («Соловей», «Сестра и братья», начало «Жалостной песни о благородной Жене Ассана-Аги») и сам составил две песни. «О Георгии Черном» и «Воеводе Милоше». И из книги Мериме Пушкин переложить в стихи несколько сербских песен, одни в форме рифмованного тонического стиха («Бонапарт и Черногорцы», «Вурдалакь», «Конь». «Похоронная песня Магдановича»), другие в формах народной-эпической поэзии («Видение короля», «Янко Марнавич», «Битва у Зоницы Великой», «Феодор и Елена», «Влах в Венеции», «Гайдук Хризичь». «Марко Якубович»). Заметим, что английские и немецкие писатели (напр. Боуринг и Гергарть) также переводили пьесы из «Гуслей» Мериме, даже не сомневаясь в их подлинности – Пушкин, как известно, один из первых на Руси занимался собиранием русских народных песен. И И. Киреевский в предисловии к своему «Собранию народных песен» говорит, что Пушкин еще в самом начале ею предприятия доставил ему замечательную тетрадь песен, собранных им в псковской губернии. Пушкин собирал также песни о Стеньке Разине.].

В 1821 г. Пушкин начал свою автобиографию, которою и продолжал заниматься несколько лет сряду (от ноя сохранились лишь незначительные остатки). К 1822 году относятся весьма интересные и для печати собственно не предназначавшиеся «Исторические замечания» Пушкина. В них он еще задолго до расцвета славянофильского учения высказал одно из важнейших и справедливых положений о значении православия в исторических судьбах славян. «Греческое исповедание, – говорит Пушкин – отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер». Вот еще изложенные здесь же мысли Пушкина о значении духовенства в России и о важности духовного образования. «В России влияние духовенства столь же было благотворно, сколько пагубно в землях римско-католических. Там оно, признавая главою своею папу, составляло особое общество, независимое от гражданских законов, и вечно полагало суеверные преграды просвещению. У нас, напротив, завися, как и все прочия состояния, от единой власти, но огражденное святыней религии, оно всегда было посредником между народом и государем, как между человеком и божеством. Мы обязаны монахам нашей историей, следственно и просвещением». «Духовенство – говорит Пушкин в другом месте („Мысли на дороге“, 1834) – пощаженное удивительною сметливостию татар, одно, в течение двух мрачных столетий, питало искры бледной византийской образованности. В безмолвии келий иноки вели свои беспрерывные летописи; архиереи в посланиях своих беседовали с князьями и боярами в тяжкия времена искушений и безнадежности». Говоря о недостатках народного просвещения, Пушкин в «Исторических замечаниях» высказал следующее: «Семинарии пришли в совершенный упадок. Многие деревни нуждаются в священниках. Бедность и невежество этих людей, необходимых в государстве, их унижает и отнимает у них самую возможность заниматься важною своею должностию». «Церковь и при ней школа – говорит Пушкин в другом месте – полезнее колонны с орлом и длинною надписью, которой безграмотный мужик наш долго не разберет» (Отрывки из дневника).

В Одессе Пушкин продолжал серьезно заниматься чтением, принялся за изучение итальянского и испанского языков. Начал основательно знакомиться с Шекспиром, читал Гете. Много денег тратил он на приобретение книг: в это время у него возникло стремление к собиранию библиотеки. Особенно занимала его тогда литературная критика.

В сельце Михайловском Пушкин продолжал настойчиво и усидчиво свое самообразование, начатое еще на юге. Главное средство к этому – чтение поэта в Михайловском было и серьезно и разнообразно, как показывают списки книг, о высылке которых из Петербурга просил он в письмах – своего брата. Тут значатся, между прочим, Вальтер Скотт, Жизнь Емельяна Пугачева, Дон-Жуан с 6-й песни, Собрание образцовых русских сочинений и переводов в стихах и прозе (12 частей, СПБ. 1822-24 гг.). Schlegel, Dramaturgie и т. д. Занятиям Пушкина много помогала библиотека соседнего села Тригорского, в которой имелииср, например, старинные издания русских авторов (Сумарокова, Лукина и др.), «Ежемесячные сочинения», журнал Миллера; «Российский Феатр», обширное собрание театральных пьес прошлого столетия, первое издание «Деяний Петра Великаго» Голикова….

С особенным вниманием и любовию изучал Пушкин в Михайловском историю Карамзина, Шекспира и наши летописи, и на этих основах: на изучении творчества Шекспира, исторических воззрений Карамзина и миросозерцания наших летописцев создал он в 1825 г. своего «Бориса Годунова». «Изучение Шекспира, Карамзина и старых наших летописей – говорит Пушкин в своих заметках о Борисе Годунове, составленных около 1830 г. – дало мне мысль облечь в формы драматические одну из самых драматических эпох новейшей истории. Я писал в строгом уединении, не смущаемый никаким чуждым влиянием. Шекспиру подражал я в его вольном и широком изображении характеров, в необыкновенном составлении типов и простоте; Карамзину следовал я в светлом развитии происшествий, в летописях старался угадать образ мыслей и язык тогдашнего времени. Источники богатые! Успел ли ими воспользоваться – не знаю. По крайней мере труды мои были ревностны и добросовестны».

Так, Пушкин неутомимо работал, постоянно читал, изучал свои источники, делал выписки, заметки и т. д. «Без постоянного труда нет истинно великаго» – сказал сам поэт. Много времени и труда употребил он на собирание материалов для истории пугачевского бунта и для истории Петра Великого. Поэтическое творчество Пушкина стояло в тесной связи с его учеными занятиями. Как драма «Борис Годунов» основана на историческом изучении эпохи и на изучении сочинений Шекспира, так повесть «Капитанская дочка» стоит в тесной связи с «Историей пугачевского бунта» и т. д. Пушкин своим художественным чутьем ясно понимал, что поэтическое творчество только тогда может быть плодотворным, когда под ним есть научная почва.

И с какою любовию, с каким увлечением отдавался наш поэт любимому труду! Между антологическими стихотворениями его от 1830 года есть одно, под заглавием «Труд», в котором Пушкин выражает то чувство грусти, которое овладевает им по окончании труда, к которому он привязался всей душей, в котором находил так много прелести и наслаждения:

Миг вожделенный настал. Окончен мой труд многолетний.
Чтож непонятная грусть тайно тревожит меня?
Или, свой подвиг свершив я стою, как поденщик ненужный,
Плату приявший свою, чуждый работе другой?
Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,
Друга Авроры златой, друга пенатов святых?

Пушкин, с ранней юности «любивший свет и толщу», сумел однако хорошо оценить освежающее влияние «строгого уединения».

Я знал и труд и вдохновенье,
И сладостно мне было жарких дум
Уединенное волненье.

В уединении Пушкин как бы перерождался:

Оракулы веков! Здесь вопрошаю вас.
В уединеньи величавом
Слышнее ваш отрадный глас;
Он гонит лени сон угрюмый.
К трудам рождает жар во мне,
И ваши творческие думы
В душевной зреют глубине.

Остановлюсь еще на одной стороне личности Пушкина – религиозной его настроенности.

Легкое направление поэзии его в первую эпоху и некоторые стихи, в которых он, под влиянием Вольтера и других писателей XVIII века принес дань юношеским увлечениям, были причиною, что на Пушкина стали смотреть как на вольнодумца и безбожника… Эта репутация и доселе держится отчасти. Между тем, внимательное изучение произведений Пушкина открывает, что и в ранней его молодости под видимым легкомыслием и беззаветною веселостию таилось серьезное настроение и строгий взгляд на жизнь. «Душа человека – читаем в статье „Анекдот о Байроне“ – есть недоступное хранилище его помыслов, если сам он таит их, то ни коварный глаз неприязни, ни предупредительный взор дружбы не могут проникнуть в сие хранилище. И как судить о свойствах и образе мыслей человека по наружным его действиям? Он может по произволу надевать на себя притворную личину порочности, как и добродетели. Часто, по какому либо своенравному убеждению ума своего, он может выставлять на позор толпе по самую лучшую сторону своего нравственного бытия: часто может бросать пыль в глаза одними своими странностями». Пушкин, как и Лермонтов, отличался этою особенностию гениальных людей – желанием выставлять на вид свои дурные стороны.

Припомним, что Пушкин-лицеист на выпускном экзамене 9 июня 1817 года читал свое стихотворение под заглавием: «Безверие». Здесь выражается серьезный взгляд юнопш-поэта на веру.

Тогда (при разлуке с миром), беседуя с оставленной душой,
О вера, ты стоишь у двери гробовой!
Ты ночь могильную ей тихо освещаешь
И, ободренную, с надеждой отпускаешь.
Но, други, пережить ужаснее друзей!..
Лишь вера в тишине отрадою своей
Живит унылый дух и сердца ожиданье:
«Настанет – говорит – назначенно свиданье».

Безверие изображается мрачными красками: оно

По жизненной стезе, во мраке, вождь унылый,
Влечет несчастного до хладных врат могилы!

Заметим, что в всегдашней искренности не отказывали Пушкину даже и враги его! В глубине души его смолоду теплилось религиозное чувство. Уклонения его в противоположную сторону были не более как либо мимолетные сомнения, либо юношеские шалости, в которых он в позднейшие годы горько раскаивался.