Тиргартен

– Сцена довольно типичная для прошлых охотничьих выездов Диснея, – вытерев губы, сообщил гауптштурмфюрер. – Заранее выслеживает девицу. Как правило, из небогатой семьи, телефонистку или машинистку в маленькой конторе, лет двадцати от роду. Не сильно поблизости – тут мало кто живёт, в Тиргартене половина домов разрушена. Ждёт, пока жертва ляжет спать, и тишайше взламывает замок. Угрожает – скорее всего, оружием. Заставляет переодеться в одежду героини диснеевского мультфильма: барахло приносит с собой, либо ищет у девушки нечто похожее в гардеробе. Затыкает рот кляпом или усыпляет малой дозой хлороформа. Привозит в парк Тиргартена и выпускает, а затем… охотится на неё, как на животное. Он очень хороший специалист, Вилли, профессиональный. Грамотно загоняет дичь. Ему неинтересно сразу взять и убить – радует сам процесс. Девушка бежит через весь лес, прячется, он её обязательно находит и отрезает голову. Пятый случай за последние три недели. Тех четверых опознали родственники – родинки на теле, шрамы от аппендицита не тронуты.

– Фриц так и наши головы скоро снимет, – тихо, чтобы не слышал щуцман, сказал Вилли.

Фрицем они звали главу криминальной полиции рейха («крипо») – оберфюрера СС Фридриха Панцингера, назначенного на пост после «предательства» прежнего начальника Артура Нёбе, недальновидно принявшего участие в июльском заговоре против великого фюрера. Самого Нёбе казнили совсем недавно, третьего марта, – генерала, скрывавшегося на маленьком острове, выдала любовница по простой дамской причине: он в своё время отказался на ней жениться. Панцингер, разумеется, был вне себя от появления в Берлине серийного убийцы. Случись это ещё в сорок четвёртом – и Вилли, и Вольф пополнили бы ряды в штрафной дивизии Дирлевангера[3 - Зондеркоманда СС под управлением оберфюрера Оскара Дирлевангера (бывшего уголовника, осуждённого за педофилию) всегда формировалась из заключённых концлагерей, тюрем и преступников, фактически штрафбат.]. Фюрера в известность о зверских расправах над девушками в Тиргартене, безусловно, не поставили. А гауляйтер Берлина доктор Геббельс лишь скривил лицо: «Когда русские у ворот столицы империи и тысячи мальчиков из фольксштурма гибнут каждый день, вы предлагаете мне заниматься тремя отрезанными головами? Ловите этого маньяка сами». Да, тогда их было ещё три. Сейчас они стоят у вымокшего тела пятой жертвы.

– Сынок, ты нам больше не нужен, – обратился Вольф к шуцману. – Возвращайся на свой пост, мы с господином унтерштурмфюрером обсудим секретные тонкости расследования.

Шуцман вскинул правую ладонь и побрёл прочь. Не раньше, чем он скрылся из виду, Вольф вернулся к беседе. В Германии лучше общаться без лишних ушей. Приказано безоговорочно верить в победу, а тех, кто сомневается, – в петлю или к стенке.

– Да, я обещал Панцингеру поймать Диснея, – взял он под локоть благоухающего шнапсом заместителя. – И понятия не имею, что нам делать. С пятого апреля он отрезает в Тиргартене головы девушкам, но целых три недели подряд у меня связаны руки. Просил хотя бы роту СС, поставить вокруг парка оцепление – отказали. Всё для фронта, русские взяли Зееловские высоты. А цыплята из вчерашних школьников мне не нужны.

Унтерштурмфюрер настороженно оглянулся по сторонам.

– Зачем мы вообще этим занимаемся? – еле шевеля губами, шепнул он. – Ты же понимаешь – остались считаные дни. Берлин окружён. У моего дяди есть ресторанчик в Испании. Давай переоденемся в гражданское, попробуем уйти, пока можно… Бросим всё к дьяволу… Документы достать, сам понимаешь, особой проблемой не является. Знакомый уголовник сделает – качество блеск, как настоящие. Решайся, Вольф.

Лютвиц посмотрел на коллегу пустым, потухшим глазом.

– Мне некуда и незачем идти. Гертруда с девочками превратились в дым. Считаные дни? Отлично. Значит, у меня есть ещё немного времени, чтобы поймать эту сволочь. Он же откровенно издевается над нами. Знает, что в розыске. И всё равно убивает по девчонке раз в несколько дней, график у него. Пускай это станет моим главным развлечением перед смертью – он выслеживает девушек, а я поохочусь на него самого. И знаешь, я в более выигрышном положении. Мне, в отличие от Диснея, нечего терять. Такая бесподобная игра случается один-единственный раз в жизни.

– Ты сошёл с ума, Вольф.

– Конечно. Знаешь, как прекрасно чувствовать себя сумасшедшим?

Мёртвое тело они осматривали молча – под непрерывную канонаду орудий, теперь уже с юго-востока. Прибывшая вскоре бригада «крипо» почтительно ждала неподалёку, пока они разглядывали ногти покойницы, пытаясь выудить хоть частичку кожи убийцы. Наконец Вольф поднялся с колен, мокрый и грязный. Процедил пару ругательств, сорвал и с силой бросил в раскисшую траву обе перчатки.

Ничего. Опять ничего.

Они нарочито неторопливо шли к машине через лес, по очереди допивая фляжку. Шофёр вскинул руку, Вольф в ответ сделал еле заметное движение правой конечностью, словно собирался почесаться. По дороге к зданию Имперского управления безопасности на Принц-Альбрехт-штрассе все трое молчали. Лютвица подташнивало от выпитого на голодный желудок. Он сделал знак водителю, и тот притормозил «хорьх».

– Спасибо, Генрих. Мы с господином унтерштурмфюрером пройдёмся.

У полуразрушенного дома на углу немолодой фельдфебель отдавал команды подразделению фольксштурма – десятку подростков с фаустпатронами[4 - Лёгкий противотанковый одноразовый гранатомёт.] на плечах и пятерым пожилым ополченцам: старшему было изрядно за шестьдесят. Он никак не мог удержать в дрожащих руках винтовку, хватался за сердце, фельдфебель, раздувая усы, угрожал пенсионеру всеми муками ада. На дереве близ книжного магазина качались на апрельском ветру неумело вздёрнутые (один выше, другой ниже) трупы двух мужчин – в чёрном пальто и в кургузой куртке с заплатой на спине. На груди повешенных булавками были пришпилены листы бумаги: «Я призывал сдаться». В стороне солдаты СС проверяли документы у женщины с большой сумкой, набитой тряпьём, – по её щекам катились слёзы, она кричала, размахивая руками, показывая на себя и на руины дома. Один из эсэсовцев лениво снял с плеча автомат. Вольф и Вилли не обернулись, услышав короткую очередь. Уличные мародёры не по части их ведомства.

– Дорогой Вилли, – шепнул комиссар Лютвиц, фамильярно обняв заместителя за шею. – Вот интересно. Район Тиргартен разрушен бомбардировками. Девушки живут не в двух шагах отсюда. Их надо захватить. Связать. Привезти в парк. И всё это – в прифронтовом городе, где на каждом шагу патрули СС, одержимые мыслями о шпионах, паникёрах и предателях. И как ты думаешь, почему Дисней проникает через все заслоны в комендантский час… а мы не получаем донесений от патрульных с описанием подозрительной личности?

– Не знаю, – честно ответил Хофштерн. – Ты мне расскажи.

– У него есть пропуск, – дохнул ему в лицо перегаром Лютвиц. – И очень хороший. Наш мальчик с отрезанными головами стопроцентно не из рабочих кварталов Веддинга. Его аусвайс даёт проезд в любое место Берлина без малейших проблем.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Вилли.

– Почти все маньяки-убийцы из неблагополучных семей, это существа без высшего и даже без среднего образования, с одной извилиной в мозгу. Тут совершенно иной случай. У парня либо отличные связи, либо хорошая должность.

Снаряд врезался в стену слева – обоих упруго ударило взрывной волной. Дальше шли до Принц-Альбрехт-штрассе молча, каждый думал о своём. Вольф по привычке придерживал левую руку – в сорок втором врачи достали из неё десять осколков русской гранаты, брошенной партизанами. «Лимонки» Ф-1, навсегда лишившей его левого глаза.

Глава 2

Русалка

(Район Тельтов-канал, юг Берлина, 25 апреля 1945 года)

Курочкин исступлённо вглядывался в посеревшую кожу утопленницы, в двадцатый раз пытаясь разубедить себя – это не она. Такого не может быть. Просто не может, вот и всё. Они просто похожи. Как две капли воды, не отличишь. Нет-нет-нет. Пожалуйста.

– Вась, а Вась, – мрачно повторил старший лейтенант Комаровский, тронув его за плечо. – Прости, тут ничего не сделаешь. Это Настя. Посмотри на руку. Вот сюда. Хватит.

На скрюченном пальце девушки, всего час назад извлечённой из ледяной тьмы Тельтов-канала, блестело простенькое серебряное колечко – сержант Василий Курочкин подарил «цацку» двадцатилетней санитарке Насте неделю назад, разыграв целое представление, и разведрота втайне от начальства дружно обмывала будущую свадьбу чистым медицинским спиртом. Василий стоял над телом на коленях, спина сотрясалась от глухих рыданий. Комаровский, сбиваясь, твердил невпопад нечто ласковое, но лицо старшего лейтенанта оставалось непроницаемым. Вскинув трофейный шмайссер, он вглядывался в развалины домов у воды, где не прекращалась стрельба. Канал вчера форсировали с трудом, фрицы защищались отчаянно. В ППШ кончились патроны, и Комаровский забил прикладом офицера в чёрной форме. Тот не хотел умирать – уже вместо лица кровавая маска, зубы в крошево, а всё хрипел, пытался до горла добраться… вот приклад к чёрту и разломал. Бывает.

– Серёга, – хрипел Курочкин. – Я же с ней два года… ты понимаешь… два. Мы уже в Берлине… войне несколько дней осталось… за что… вообще не понимаю, блядь…

Комаровский умолк. Утешать он умел плохо.

Настя исчезла сутки назад. Её тело нашли в переполненном трупами канале – без головы. Опознали по вот этому самому Васькиному колечку, но оно бы и не понадобилось – все документы в карманах, включая красноармейскую книжку, пусть и размокли, остались нетронутыми. “Вервольф”, – заявил командир полка, едва ему доложили о происшествии. – Лютуют, запугивают, сволочи фашистские». Однако, шагая по городам Германии уже почти полгода, в великую силу вервольфовцев Комаровский не верил. Случалось всякое – война есть война, а не домашний пирог. Даже небольшие деревни защищались ожесточённо, дрались за каждый дом, из подвалов приходилось выбивать гранатами. Полуразрушенный Бреслау остался глубоко в тылу, до сих пор не взятый частями РККА: сумасшедшие мальчишки из гитлерюгенда, власовцы, которым абсолютно нечего терять, СС, фольксштурм. Пленных там не брали, да и зачем? Они ж как собаки бешеные. Настя из жалости хотела перебинтовать истекающего кровью белобрысого шутце, так урод ей руку до кости прокусил. Но вот голов точно никто не отрезал – какой идиот станет изображать мясника в горячке боя? В уголовном розыске Брянска, откуда следователь Комаровский (бывший школьный учитель истории) ушёл добровольцем на фронт в июле сорок первого, таких крайностей, впрочем, тоже не водилось. Убийства в Брянске происходили разные – и блатной «гоп-стоп», и «бытовуха» с ударом бутылкой по башке, и милая русскому сердцу поножовщина. Но унести голову с собой как сувенир? До этого самый жуткий блатарь не додумается. Оставив попытки успокоить Курочкина, старлей задыхался от бешенства – кем мог быть человек, убивший девушку? На войне рыцарству и лирике не место, однако куда логичнее попытаться зарезать офицера или хотя бы солдата, чтобы нанести противнику урон посильнее… Но зверски расправиться с безобидной санитаркой? Странно, очень странно. Неподалёку тяжело бухнул фаустпатрон, послышались автоматные очереди, крики «хох» и «форвертс!». Похоже, немцы снова пытались контратаковать.

– Неужели я даже лица её больше никогда не увижу? – давясь, рыдал Курочкин.

– Вася, – склонился к нему Комаровский. – Пойдём отсюда, и так уже отстали… Там подмога нужна… Мы вернёмся за Настюшей, обещаю… похороним по-людски. Фрицы прорываются… Вась, ну всё-всё…

Он ронял шаблонные слова и понимал, насколько фальшиво они звучат. Сергей не умел притворяться – чужая смерть давно оставляла его равнодушным, четыре года войны просто так для нервов не проходят. Сорокалетний блондин с голубыми глазами, словно сошедший с рекламного плаката «арийской расы» Министерства народного просвещения и пропаганды, Комаровский с раннего детства умел подражать любым звукам: пророчили, что он пойдёт работать в цирк, но вышло иначе… Ещё в школе Сергей увлёкся немецким языком, над чем откровенно ржали приятели. Он не обращал внимания. Торчал в библиотеках часами, листал страницы, пока другие тискали одноклассниц в укромных уголках Брянска. Зубрил, чем диалект «заксен» отличается от присюсюкивающего «байериш». И в итоге добился… его немецкий стал идеальным.

Это сразу оценили на фронте.

В разведроте он ходил за «языками», переодевшись в форму вермахта, – в блиндаже всегда имелся в запасе целый гардероб. Устраивал диверсии в городах. Один раз, появившись в мундире СС в центре Барановичей, кинул гранату в машину с шефом гестапо города – и ушёл. Правда, с руководством у него не ладилось, был резок на язык – вот и ходил в старших лейтенантах, пока ровесники вовсю обмывали полковничьи погоны.

Курочкин наконец выпустил из рук обезглавленный труп Насти, похожей на русалку из-за сморщившейся в воде, как чешуя, кожи. Сержант поднялся, глядя перед собой оловянными глазами, бездумно щёлкнул затвором ППШ. Пригнувшись, оба двинулись вверх по развороченной узкой улице. Она была пугающе пуста – нет даже мертвецов, лишь щебень и битые стёкла на мостовой. Из окна на третьем этаже мокрой тряпкой свисал белый флаг, но Комаровский не очаровывался – он прекрасно знал, что это может быть ловушкой. Про себя старлей ругал Курочкина последними словами. «Развесил сопли, мудак. Девке ничем не поможешь, а своих из виду потеряли. Где мы сейчас? Всё перемешалось. Вчера взяли с боем дом на соседней штрассе, через час туда заново ворвались немцы, а потом опять наши. Люди измотаны. Если фрицы в контратаку батальоном побегут, нам пиздец». Курочкин шёл позади, шатаясь как пьяный. Автомат Василий тащил в руке, словно дубину, держа за ствол. Они прошли кафе с развороченными взрывом стульями и разбитой витриной: в самом верху чудом уцелели готические буквы и нарисованный белой краской орёл со свастикой. Под сапогами жалобно хрустели стёкла. На башне кирхи, испещрённой следами от пуль, повис оплавленный согнутый крест. Метрах в двухстах, что-то рвануло. Серые стены домов дрогнули. «Беда будет», – подумал Комаровский, но не успел даже оглянуться на Курочкина.

Автоматная очередь прозвучала сзади – из того самого кафе.

Курочкин мягко осел на колени и выстрелил из ППШ от живота. В помещении послышался вскрик, наружу вывалился и замер на мостовой подросток в чёрной форме. Комаровский увидел два тёмных пятна, стремительно расползающихся между лопаток по гимнастёрке сержанта. Он рванулся к нему, сдёрнув с плеча шмайссер. Из кафе продолжали стрелять – неумело, с истеричными выкриками «хайль Гитлер!» и «фефлюхте руссен!». С каким-то подвизгиванием пули плющились о камни, рикошетили от стен. «Фольксштурм». Сергей поравнялся с Курочкиным, когда тот начал плавно заваливаться на бок. «Блядь, гранату бы сейчас», – пронеслось в голове, но после вчерашнего боя «лимонок» ещё не выдали. Он выхватил в прицел чьё-то лицо в кафе, нажал спуск, и оно исчезло в фонтане крови. Стрельба смолкла. Прошло несколько тягучих секунд, вновь прозвучала короткая очередь – кто-то взял у убитого автомат. Курочкин обмяк, послышался резкий хряск – в туловище ударила ещё одна пуля. Старший лейтенант залёг за телом сержанта. Сквозь осколки витрины мелькнуло нечто серое. Шмайссер сухо щёлкнул. «Ёб вашу мать… патроны». ППШ погибшего Василия валялся не так уж чтоб далеко, но к нему было не подползти. Выстрелы из кафе резко смолкли. Он услышал тонкий крик, почти рыдание. Похоже, и у немцев кончились боеприпасы. Тишина. В подобных случаях, как пишут классики мировой литературы, мгновения кажутся часами – и, что самое интересное, это действительно так. Судьба – бешеная сука. Двадцать минут назад Курочкин держал на руках мёртвую Настю, а теперь умер он сам, и лужа его дымящейся на холоде крови растекается по камням. Позавчера пили за свадьбу Васьки с Настей «наркомовские» сто грамм, а сегодня обоих больше нет. Как и многих других, с кем прошёл войну Комаровский. И скольких ещё не будет – пока какая-то фашистская блядь на улице берёт и стреляет тебе в спину.

Он приподнялся на колено. Нащупал за поясом финский нож.

Из кафе выбежал рыжий паренёк – в серой форме, с повязкой на рукаве: тут уж не разберёшь, фольксштурм или гитлерюгенд… Неумело занеся для удара винтовку прикладом вперёд, визжа на одной тягучей, непрекращающейся ноте:

– А-а-а-а!

Сергей за полсекунды оценил – до ППШ не добраться. Впрочем, мальчишка его не особо-то и беспокоил. Он привстал на одно колено. Дождался, пока фольксштурмовец поравняется с ним, легко отклонился от удара и воткнул нападающему финку в сердце. Хорошая финочка, с наборной рукоятью из плексигласа, в сорок третьем у штрафника на две бутылки водки выменял и с тех пор с ней не расставался. Немчик даже ничего не понял – хрюкнул как-то, ахнул, весь воздух из лёгких выплюнул. Винтовка грохнулась на мостовую, но Комаровский уже был учёный – когда парень падать на него стал, вскочил и оттолкнул умирающего. И правильно сделал: ему в челюсть врезался кулак. Лейтенант покачнулся, однако на ногах устоял. Новый удар пришёлся по руке, били стволом шмайссера, со всей силы – запястье пронзила острая боль. Однако финку он не выпустил, и резво (можно сказать, исключительно резво) подался назад.

Вовремя – в сантиметре от груди блеснуло плоское лезвие штыка.

Противник лыбился. Плечистый, заросший короткой бородой мужик с треугольником роттенфюрера СС на потасканной, обсыпанной пылью серо-зелёной форме. «Ах, тля, – подумал старший лейтенант. – Ты ведь этого сосунка на меня для отвлечения выпустил. Чтобы я его зарезал, как поросёнка, а сам от тебя нож получил. Вот же тварь поганая».

– Du wirst sterben…[5 - Ты умрёшь… (нем.)] – замахнулся штыком роттенфюрер.

– Nein, ich werde dich toten…[6 - Да нет, это вообще-то ты умрёшь… (нем.)] – спокойно ответил Комаровский.

Эсэсовец не удивился – словно всю войну русские вокруг него сплошь и рядом только и делали, что говорили на прекрасном «хохдойч». Отбросил бесполезный шмайссер, перекинул штык в другую ладонь. Комаровский сделал выпад финкой, но немец дёрнулся влево и молниеносно выбросил руку вперёд. Старший лейтенант присел, лезвие разрезало воздух над головой. Зажав в потных ладонях рукоятки ножей, они медленно кружили по пустой улице. Камни мостовой пружинисто сотрясались от танкового огня. Этот извращённый балет продолжался уже минуты две – никто не хотел пропустить удар от соперника, каждый пытался выгадать момент, дабы сокрушить врага. Старлей был одержим мыслью посчитаться за Курочкина, роттенфюрер явно разозлился по причине гибели троих фольксштурмовцев. Прекрасная, хорошо спланированная засада сорвалась, потому что один из этих дураков выстрелил в русского раньше времени: не выдержали мальчишечьи нервы.

Не отводя взгляда от лица Комаровского, немец показал на Курочкина.