Тото

Тото
Габриэле д’Аннунцио

«Это существо очень напоминало медвежонка, спустившегося в долину из какого-то дикого ущелья Маиеллы. У него было грязное лицо, черные щетинистые волосы и круглые желтые, как цветок плюща, глазки, вечно бегавшие по сторонам…»

Габриэле д’Аннунцио

Тото

Это существо очень напоминало медвежонка, спустившегося в долину из какого-то дикого ущелья Маиеллы. У него было грязное лицо, черные щетинистые волосы и круглые желтые, как цветок плюща, глазки, вечно бегавшие по сторонам.

В теплое время года он носился по полям, воровал плоды на деревьях, собирал ежевику на живых изгородях и швырял камнями в спящих на солнце ящериц. Иногда он издавал какие-то короткие, хриплые, сдавленные крики, напоминавшие рычанье собаки на цепи в душный августовский полдень или непонятный лепет грудного младенца. Бедный Тото был нем!

Разбойники отрезали ему язык. В то время он пас коров в поросшей красным клевером долине, наигрывая на тростниковой дудочке и любуясь легкими облаками на вершинах гор и полетом диких уток, гонимых бурею. В один летний вечер, когда дубы сгибались под сильным сирокко, и горы Маиеллы исчезали в фантастическом лиловом тумане, явился какой-то смуглый человек с двумя другими людьми и отнял у него пеструю корову; а когда он поднял крик, они отрезали ему кусок языка, и смуглый человек сказал:

– Ступай-ка, рассказывай теперь, дрянь этакая!

Тото вернулся домой, шатаясь и размахивая руками; кровь ручьями лилась у него изо рта. Каким-то чудом удалось спасти его, но он никогда не мог забыть смуглого человека и, увидя его однажды на улице в кандалах, окруженного солдатами, он бросил в него камнем и удрал, хихикая от удовольствия.

Вскоре после этого Тото ушел от своей матери из старой хижины под зелеными дубами и стал вести бродячую жизнь. Он скитался голодный, оборванный, босой, грязный; уличные мальчишки постоянно дразнили его. Он стал злым, ему доставляло удовольствие растянуться на траве и медленно убивать пойманную на поле ящерицу или какое-нибудь насекомое. Когда мальчишки надоедали ему, он рычал, как кабан, преследуемый сворой собак. Раз как-то он сильно ударил одного из них, и с этого дня его оставили в покое.

Одна только Нинни любила его, добрая, славная Нинни, худенькая девочка с огромными глазами, полным веснушек лицом и белокурым хохолком на лбу.

Они увиделись в первый раз под аркой в Сан-Рокко. Нинни сидела, забившись в уголок и грызла кусок хлеба. У Тото не было хлеба, и он с жадностью глядел на нее и облизывался.

– Не хочешь ли? – спросила его девочка тонким голоском, поднимая на него светлые, как сентябрьское небо, глазки. – У меня есть еще кусок.

Тото подошел с улыбкою и взял хлеб. Оба ели, молча; три или четыре раза их взгляды встретились, и каждый раз они улыбались друг другу.

– Откуда ты? – шепотом спросила Нинни.

Он знаками дал ей понять, что не может говорить и, открыв рот, показал ей черный обрубок языка. Девочка с отвращеньем отвернулась. Тото слегка дотронулся до ее руки, и глаза его были полны слез, точно он хотел сказать: – Не делай этого. Не уходи и ты от меня, будь добра ко мне! – Но из его горла вырвался только странный звук, заставивший вздрогнуть бедную Нинни.

– Прощай, – сказала она, убегая.

Они скоро снова увиделись и подружились, как брат и сестра.

Они вместе сидели на солнце. Большая темная голова Тото покоилась на коленях Нинни, и он, как кошка, жмурил глаза от удовольствия, когда девочка, играя, запускала пальчики в его волосы и рассказывала сказку о волшебнике и о дочери короля:

«Жил-был король, и у него было три дочери. Младшую звали Звездочкой, у нее были золотые волосы и бриллиантовые глаза и, когда она проходила, все говорили: – Вот Мадонна! – и становились на колени. Однажды она собирала цветы в саду и увидела на дереве красивого зеленого попугая».

Ласковый голос убаюкивал Тото. Он закрывал глаза и засыпал, а во сне ему являлась Звездочка. Слова Нинни звучали медленнее и тише и понемногу совсем затихали, а солнце окутывало эту кучу лохмотьев снопом теплых лучей.

* * *

Много дней провели они вместе, делясь собранной милостынею, ночуя на тротуарах улиц и обчищая виноградники с риском попасть под выстрел какого-нибудь крестьянина.

Тото казался счастливым; иногда он сажал девочку верхом себе на плечи, пускался бежать, как угорелый, прыгая через канавы, кусты и навозные кучи, и останавливался, заливаясь от смеха и весь красный, как рак, где-нибудь под деревом или в тростниковой заросли. Нинни была довольна и тоже смеялась, но когда взгляд ее падал случайно на обрубок языка, шевелившийся во рту мальчика, ее веселость сразу пропадала, и она начинала дрожать от отвращения.

Бедный немой часто замечал это и до следующего дня не мог оправиться от огорчения.

Октябрь был великолепен!.. Темные горы вдали резко выделялись на светло-зеленом фоне неба, подернутом легкою фиолетовою дымкою, сливавшеюся с нежным горизонтом. Нинни спала на сене с приоткрытым ротиком; Тото лежал рядом с нею, опираясь на локти, и глядел на нее. В нескольких шагах от них находилась изгородь из сухого тростника и два старых оливковых дерева с дуплами в стволах. Как прекрасно было небо, глядевшее на них между серыми оливковыми листьями и светлыми палками тростника!

Бедный немой лежал в раздумье. О чем думал он? Может быть о звездочке? Может быть о смуглом человеке? Или о старой хижине под зелеными дубами, где одинокая старуха сидела за прялкою в напрасном ожидании? Почем знать!

Запах сена опьянял его; мурашки бегали по его телу, легкая дрожь пробегала по членам, и кровь волновалась. В голове его светились призраки, и блестящие образы стали являться и исчезать. Приходилось ли вам видеть когда-либо, как горит связка соломы? Как только огонь дотрагивается до коротких соломинок, они вспыхивают, краснеют, извиваются, трещат и падают на землю в виде безжизненной золы, а глаз продолжает еще искать пламя.

Нинни спокойно дышала, закинув голову немного назад. Тото взял соломинку и пощекотал ей шею. Девочка, не открывая глаз, пошевелила рукою, точно хотела отогнать муху, и слабо застонала во сне. Немой откинулся назад и засмеялся, зажав рот рукою, чтобы заглушить смех; потом он встал, нарвал на откосе белых цветов, разбросал их и наклонился над Нинни. ее горячее дыхание коснулось его лица. Он потихоньку наклонялся все ниже и ниже, точно его притягивала какая-то сила, закрыл глаза и поцеловал девочку в губы. Она вскрикнула и проснулась, но, увидя нагнувшегося над нею Тото с закрытыми глазами и раскрасневшимся лицом, весело засмеялась.

– Сумасшедший! – сказала она тонким голоском, звучавшим иногда, как мандолина.

И они продолжали валяться на сене.

В одно прекрасное воскресенье они сидели вместе под аркою в Сан-Рокко. Солнце сияло на ярко-голубом небе и заливало улицы мягким бледным светом. Колокола звонили по случаю праздника. Из центра города доносился неясный шум, точно из огромного улья. Они были одни; с одной стороны тянулся пустынный Кошачий переулок, с другой-расстилались бесконечные возделанные поля. Тото глядел на цветущий плющ, выглядывавший из трещины в красной стене.

– Наступает зима, – сказала Нинни в задумчивости, разглядывая свои голые ножки и выцветшие лохмотья.

– Выпадет снег, и все будет бело; у нас нет ни дома, ни огня… Твоя мама умерла?

Немой наклонил было голову, но сейчас же поднял ее; глаза его блестели, указывая на далекий горизонт.

– Она не умерла? Она ждет тебя!

Тото утвердительно кивнул головой и зажестикулировал. Он хотел сказать: «Пойдем ко мне. Мой дом вон там под горою, и там есть и огонь, и хлеб, и молоко».

Они шли и шли, останавливаясь у домов в деревнях и часто страдая от голода. Спать им приходилось то под открытым небом, то под телегою, то прижавшись где-нибудь к стене хлева. Нинни плохо чувствовала себя; румянец совершенно исчез с ее лица, глаза потухли, губы стали бескровными, а ножки опухли и были изранены. При виде ее сердце Тото разрывалось от нежности и сожаления. Он снял с себя дырявую куртку, накинул ее на девочку и часто нес ее на руках.

Однажды вечером после длинного пути в несколько миль они нигде не могли найти ночлега. Снег толстым слоем покрывал землю, и тяжелые хлопья не переставали падать. Бушевал сильный ветер. У Нинни зубы стучали от холода и лихорадки. Она крепко прильнула к Тото, как змейка, и ее слабые стоны, напоминавшие предсмертный хрип, как нож резали душу бедного мальчика.

Но он все шел и шел вперед, прислушиваясь к биению сердца Нинни над его сердцем… Потом оно перестало биться; маленькие ручки девочки, обвившие его шею, стали твердыми как сталь; головка свесилась на бок. Он вскрикнул, точно что-то надорвалось в его груди, крепче прижал к себе безжизненное тельце и продолжал идти по глубокой долине среди вихря снежных хлопьев и завывания бури; он шел из последних сил, как голодный волк, пока мускулы его не застыли, и жилы не заледенели. Тогда он упал, как подкошенный, с маленьким трупом на груди, и снежные хлопья понемногу покрыли их обоих.