Сочинения. Том 5

Я же при бесчисленных вскрытиях брюшины еще живых животных всегда обнаруживал, что весь кишечник волнообразно сжимается, охватывая содержимое. То, что происходит с желудком, сложнее: как только в него поступает пища, он, оставаясь неподвижным, плотно охватывает ее сверху, снизу и отовсюду, так что кажется единым целым со своим содержимым и как бы прирастает к нему со всех сторон. При этом, как я обнаружил, привратник желудка всегда сомкнут и плотно закрыт, подобно тому, как сомкнута шейка матки, когда в ней находится эмбрион.

Когда процесс пищеварения был уже завершен, привратник желудка оказывался открытым, а сам желудок волнообразно сокращался, напоминая движения кишечника.

5. Итак, все эти факты, согласуясь друг с другом, говорят о том, что у желудка, матки и у обоих пузырей есть определенные врожденные функции: функция притяжения родственных качеств и функция отвержения чужеродных. Ведь, как было показано выше, пузырь, который находится при печени, втягивает в себя желчь; совершенно очевидно и то, что он ежедневно выделяет ее в желудок. И если бы функция выведения активизировалась тогда, когда отключалась бы функция притяжения, и между ними не было бы места функции удержания, при каждом вскрытии животных мы обнаруживали бы в желчном пузыре большое количество желчи. Но это не так: порой мы видим, что он полон, порой совсем пуст, а иной раз – нечто среднее между двумя этими крайностями, так же как в случае с другим пузырем, который собирает мочу. Впрочем, это нам заметно и до всякого вскрытия, ведь мочевой пузырь продолжает накапливать мочу до тех пор, пока он не наполнится так, что тяжесть становится для него мучительной, а едкая моча не начнет его разъедать, так как он наделен функцией удержания.

Точно так же порой и желудок стремится раньше, чем следует, избавиться от не переваренной еще пищи, так как внутри его возникает раздражение, вызванное едкостью пищи. А порой, когда желудок испытывает дискомфорт от чрезмерного количества пищи, либо тогда, когда совпадают оба названные обстоятельства, начинается диарея. Так же и рвота, аналогичный диарее недуг верхней части желудка, возникает тогда, когда он перегружен большим количеством пищи либо когда для него невыносимы ее качество и примеси, которые в ней содержатся. Ведь когда расстройство наступает в нижних отделах желудка, а верхние находятся в нормальном состоянии, это ведет к диарее, а если не в порядке верхняя часть, а все остальное здорово, – начинается рвота.

6. Это часто можно наблюдать у тех, у кого нет аппетита: даже когда они вынуждены есть, у них не хватает сил глотать, а если все-таки удается себя заставить, они не могут удержать пищу, но тотчас извергают ее с рвотой. И тех, которые гнушаются какого-то определенного вида пищи, но вынуждены ее попробовать, быстро начинает рвать, а если им удается усилием удержаться от рвоты, их начинает мутить, и они чувствуют, что желудок у них выворачивает, так как старается избавиться от того, что является причиной неприятных ощущений.

Таким образом, все явления, о которых было сказано выше, свидетельствуют о том, что почти у всех органов живых существ должна быть некая наклонность и, так сказать, влечение к соприродному качеству и отвращение или своего рода ненависть к чужеродному. Естественно, что, стремясь к соприродному, они притягивают его, а чужеродное отторгают, испытывая к нему отвращение. Это еще одно доказательство того, что у каждого животного есть функция притяжения и вытеснения.

Однако, если налицо некая склонность и тяготение, должна быть в этом определенная выгода, так как ничто сущее не станет что-то притягивать просто так, ради самого процесса притяжения, но лишь рассчитывая извлечь пользу от того, что удалось получить. Разумеется, из того, что не удалось удержать, пользы не извлечь. Из этого следует, что функция удержания неизбежно должна была появиться, ведь совершенно ясно, что желудок склоняется к соприродным ему качествам, а чужеродные отвергает.

Однако, пусть даже он проявляет склонность к родственным качествам, притягивает их и, удержав, извлекает пользу, обволакивая свое содержимое, есть, пожалуй, предел этому процессу, а вслед за ним приходит время действия функции вытеснения.

7. Но если желудок способен удерживать и извлекать при этом пользу, то он делает это для того, ради чего он создан природой. А его естественная цель – принимать то, что соответствует ему по качеству. Поэтому он извлекает из пищи то, что ему наиболее полезно, притягивая в парообразном и в измельченном виде, и запасает в своих оболочках, прикладывая все это к ним. Когда же он наполнен достаточно, он избавляется от оставшейся пищи, как избавляются от того, чем тяготятся, между тем как и сама она уже получила какую-то пользу от своего взаимодействия с желудком, ведь два необходимые для взаимодействия тела, сойдясь вместе, либо оба в равной степени воздействуют друг на друга, либо одно из них действует, а другое испытывает действие. Ведь если силы их равны, они в равной мере будут действовать и испытывать действие, а если сила одного намного превосходит силу другого, то, что сильнее, будет воздействовать, а то, что слабее, подвергаться воздействию. Таким образом, действует нечто большое и ощутимое, а мелкое и незаметное или вовсе ничтожное испытывает действие на себе. В этом смысле пища отличается от ядовитого зелья: яд сильнее, чем те силы, которые заключаются в теле, а пища им подвластна.

Итак, живому существу не может подходить та пища, которая не способна подчиниться соответствующим качествам организма, подчиниться же – значит подвергнуться изменению. Но так как одни органы сильнее по действию своих функций, а другие – слабее, хотя все они и будут подчинять себе пищу, соприродную живому существу, но не все будут делать это одинаково. Например, желудок подчиняет себе пищу и изменяет ее, но не в той мере, как печень, вены, артерии и сердце.

Итак, давайте рассмотрим, насколько желудок изменяет пищу: в желудке она подвергается изменению больше, чем во рту, и меньше, чем в печени или венах. Ведь это последнее изменение доводит пищу до состояния крови, между тем как во рту пища, хотя и принимает другой вид, до конца не преображается. Об этом можно заключить по крупицам пищи, которая застряла между зубами и оставалась там всю ночь. Хлеб уже не прежний хлеб, а мясо – не прежнее мясо, они издают запах, наподобие того, как пахнет изо рта животного, подверглись разложению и гниению и несут на себе печать тех качеств, которые присущи животной плоти. Ты можешь оценить степень изменения пищи во рту, если, пожевав пшеницу, приложишь ее к еще не созревшим чирьям, ведь ты увидишь, что смешанная со слюной пшеница быстро изменяет и размягчает чирьи, чего она сделать не в состоянии, если смешать ее с простой водой. Не удивляйся этому, ведь та слизь, что содержится во рту, – это и лекарство, помогающее от лишаев, также она быстро действует против скорпионов и убивает ядовитых тварей: одних сразу, других – некоторое время спустя, однако всем без исключения наносит вред. А пережеванная пища сначала впитывает слизь, содержащуюся во рту, и смешивается в ней, а затем полностью примыкает к коже полости рта, таким образом, подвергаясь более существенному изменению, чем пища, которая застряла между зубами.

Степень изменения пиши, пережеванной во рту, больше той, которую претерпела пища, застрявшая между зубами. Настолько же изменение пищи, переваренной в желудке, превышает изменение пищи пережеванной. Разумеется, в точности эти процессы невозможно сравнивать, если под желудком мы подразумеваем и флегму, и желчь, и пневму, и теплоту, и всю, собственно, материю желудка. А если, наряду с желудком, учитывать также прилежащие внутренние органы, расположенные вокруг него, точно множество очагов вокруг одного большого котла (справа – печень, слева – селезенка, сверху – сердце, а вместе с сердцем – грудобрюшная перегородка, подвешенная в постоянном движении, да еще сальник, укрывающий все эти органы), то ты можешь не сомневаться, что пища, переваренная в желудке, подверглась грандиозному изменению.

Да и как пища может превратиться в кровь, если она не подверглась такому изменению? Ведь, как было показано выше, ничто не переходит в свою противоположность, в одночасье изменив качество. Разве хлеб, говядина, бобы или другая пища становится кровью, не подвергаясь предварительно изменению? Что же, фекалии сразу образовались прямо в тонком кишечнике? Что в кишечнике сильнее побуждает к изменению, по сравнению с тем, как это происходит в желудке? Количество оболочек, определенное расположение соседних внутренних органов вокруг него, время, которое содержимое находится в нем, или присущая ему врожденная теплота?

Очевидно, ни в чем из перечисленного выше кишечник не имеет никаких преимуществ по сравнению с желудком. Откуда берется противоположное мнение, что хлеб, целую ночь пробыв в желудке, еще продолжает сохранять свои первоначальные качества, а едва попадет в кишечник, тотчас становится калом? Ведь если столь долгое время не способствовало его изменению, короткого точно будет недостаточно, а если короткого промежутка времени достаточно, чтобы завершить процесс, то длительного тем более для этого хватит! Разве пища изменяется в желудке каким-то иным способом, а не тем, который связан с природой изменяющего органа? Или это такое изменение, что оно не соприродно телу животного? Это совершенно невозможно, ведь пищеварение – это изменение качества на соприродное питающемуся. А если именно это и есть пищеварение и пища, как было показано, при изменении в желудке получает качество, соответствующее тому животному, которому она предназначена, этого достаточно, чтобы доказать, что в желудке идет процесс пищеварения.

Поэтому смешны рассуждения Асклепиада о том, что ни отрыжка, ни рвотная масса не свидетельствуют о качестве переваренной пищи, как не свидетельствуют о нем и результаты вскрытия; а ведь то, что, выходя из тела, издает запах, является результатом пищеварения в желудке. Он же до того наивен, что, услышав, что пища, по мнению древних, изменяется в желудке в нечто хорошее, старается отыскать не что-то потенциально полезное, но что-то хорошее на вкус, как если бы яблоко на вкус становилось еще «яблочнее» (ведь именно так нужно с ним разговаривать) или мед – еще «медовее».

Намного наивнее и забавнее в этом вопросе Эрасистрат, и тогда, когда он не принимает во внимание, что древние сравнивают процесс пищеварения с варкой, и в тех случаях, когда он намеренно запутывается в софизмах. По его мнению, сравнение с варкой неуместно, так как процесс переваривания пищи располагает незначительной теплотой, которую нельзя сравнивать с той, что требуется при варке. Ведь это сравнимо с предположением, что в желудке должен находиться вулкан Этна, иначе он не справится с изменением пищи. Или, в противном случае, изменять пищу он способен, но не при помощи врожденной теплоты, а так как желудок, несомненно, влажен, то слово «варит», рассуждая о нем, употребляют вместо слова «печет».

Если бы он хотел возражать по существу, ему следовало в первую очередь попытаться показать, что пища в желудке совершенно не подвержена изменению и качество ее не меняется, а затем, если бы он смог это подтвердить, что изменение это было бы бесполезным для живого существа. А если бы ему не удалось никого ввести в заблуждение, следовало бы критиковать учение об активных элементах, доказывая, что органы функционируют не за счет смешения горячего, холодного, сухого и влажного, но благодаря чему-то еще. А если бы он не отважился на такую подмену понятий, ему оставалось бы утверждать, что теплое не является наиболее активным из всех элементов в тех системах, которыми руководит природа. Но если бы он не смог доказать этого, как не смог доказать свои прежние утверждения, не следовало бы ему болтать вздор, понапрасну нападая на термин. Можно подумать, что у Аристотеля не было ясно сказано, как в четвертой книге «Метеорологии», так и во многих других сочинениях, каким образом пищеварение сродни варке, как и то, что это выражение используется не в первом, буквальном значении.

Но, как было уже не раз сказано, исходный пункт для всего этого один – обозрение теории элементов: горячего, холодного, сухого и влажного. Именно с этого начал Аристотель во второй книге своего сочинения «О возникновении и уничтожении», где он показал, что от названных элементов зависят все изменения и преобразования, которые происходят в теле. Однако Эрасистрат, не высказав никаких возражений ни по этому поводу, ни по поводу того, о чем речь шла выше, направил все силы на единственное слово – «варка».

8. Таким образом, рассуждая о пищеварении, он хотя и оставил без внимания все прочее, однако попытался по крайней мере доказать, что переваривание в организме живого существа отличается от обычного процесса варки. А рассуждая о глотании, он даже настолько не продвигается. Ведь что он об этом говорит? «Очевидно, что никакое притяжение желудку не свойственно». А между тем у желудка есть две оболочки, которые, разумеется, предназначены для какой-то цели: внутренняя целиком сохраняет сходство с тканями желудка, а внешняя, более мясистая, напоминает ткани пищевода. Простое наблюдение показывает, что у этих оболочек есть выросты волокон, направленные навстречу друг другу. По какой причине они выглядят именно так, Эрасистрат объяснить не удосужился, а мы попробуем.

Внутренняя оболочка имеет продольные волокна, ведь она предназначена для притяжения, а внешняя – поперечные, чтобы обеспечить перистальтику. Ведь перемещения подвижных органов тела связаны с положением волокон. Если угодно, убедитесь в этом сначала на примере самих мышц: в них волокна наиболее различимы, движения их весьма заметны из-за своей интенсивности. От мышц переходите к природным органам, и вы увидите, что все движется посредством волокон, а потому и обе оболочки всего кишечника снабжены круговыми волокнами, ведь они только волнообразно сокращаются, но не обладают силой притяжения. У желудка есть продольные волокна для притяжения и поперечные для перистальтики, ведь подобно тому, как стяжение отдельных волокон и приведение их в первоначальное состояние побуждает двигаться мышцу, происходят и желудочные сокращения. Таким образом, когда поперечные волокна сжимаются, полость, окруженная ими, неизбежно сужается, а когда сокращаются и втягиваются продольные, не может не сократиться длина. Наглядно стяжение проявляется при глотании, и видно, что глотка поднимается настолько, насколько тянется вниз пищевод. Когда же завершено действие, которое состоит в глотании, пищевод освобождается от напряжения, и ясно видно, как глотка опускается. Это происходит потому, что внутренняя оболочка желудка, имеющая продольные волокна, сглаживая пищевод и полость рта, доходит до внутренних частей глотки. Таким образом, невозможно, чтобы глотка не опускалась одновременно с пищеводом, который тянет вниз желудок.

Из сочинений Эрасистрата можно заключить, что кольцевые волокна, которые обеспечивают перистальтику желудка и прочих органов, не сокращают их длину, но стягивают и сужают их в объеме, ведь желудок, по его словам, волнообразно сжимает пищу все время, пока идет процесс пищеварения. Но если при перистальтике желудок ничуть не сокращается в длину, то движение пищевода вниз не связано с волнообразными сокращениями. Единственное, что происходит, как говорит сам Эрасистрат, – это то, что нижние части расслабляются, между тем как верхние сжимаются. Всякий знает, что это видно, даже если влить воду в пищевод мертвого человека, – такой симптом сопутствует прохождению вещества через узкий канал, ведь было бы удивительно, если бы он не расширялся, когда через него поступает определенное количество материи. Таким образом, то, что нижние части расширяются, а верхние при этом сокращаются, – явление общее как для мертвых тел, так и для живых людей, когда что-то проходит через пищевод, будь то результат перистальтики или силы притяжения.

Что до сокращения в длину, то за него отвечают органы, имеющие продольные волокна, предназначенные для притяжения. Пищевод же стягивается книзу, как и было показано, иначе он не потянул бы за собой глотку. Таким образом, ясно, что желудок притягивает пищу через пищевод.

Кроме того, и перенесение извергаемой пищи вплоть до ротовой полости при рвоте само по себе побуждает растягиваться и открываться части пищевода под напором переносимого вещества. Каждый раз, когда заполняется та часть, что находится выше, она первым делом расслабляется, а та, что находится ниже, очевидным образом сжимается, так что действие пищевода во всем напоминает процесс глотания. Но поскольку втягивающая сила не действует, длина пищевода при том, что с ним происходит, остается неизменной.

Поэтому пищу легче проглотить, чем извергнуть, так как при глотании действуют обе оболочки желудка, одна – втягивая, а другая – обволакивая и волнообразно сжимая, а при рвоте задействована только одна, внешняя оболочка, между тем как сила притяжения в сторону полости рта отсутствует. Ведь несмотря на то, что проглатыванию пищи предшествует позыв к утолению голода, исходящий от желудка, в случае рвоты аналогичного позыва в ротовой полости не возникает, однако состояния желудка в этих двух случаях различны: в первом желудок стремится принять полезную и подходящую ему пищу, во втором – отвергает чужую и вредную пищу, избавляясь от нее. Поэтому люди, у которых достаточно выражен аппетит к подходящей для желудка пище, глотают ее весьма быстро: очевидно, что желудок притягивает и получает ее до того, как она была пережевана. А тем, кто вынужден пить лекарства или употреблять вместо них определенную пищу, глотать неприятно и затруднительно.

Итак, из сказанного становится ясно, что внутренняя оболочка желудка, снабженная продольными волокнами, предназначена для привлечения пищи в желудок из полости рта и поэтому задействована только при глотании, между тем как внутренняя оболочка с поперечными волокнами должна проталкивать пищу, сжимая ее и волнообразно сокращаясь. Эта оболочка задействована не только в процессе глотания, но и при рвотном извержении. Это весьма наглядно подтверждается на примере таких рыб, как змееголов или синодонт: желудок этих рыб порой можно обнаружить в ротовой полости, как пишет Аристотель в своей «Истории животных», прибавляя, что причина такого явления кроется в прожорливости этих рыб.

Дело обстоит так: у всех живых существ желудок, при наличии сильного аппетита, поднимается вверх, так что кое-кто, отчетливо ощущая, что с ним происходит, утверждает, что желудок «вылезает вон», а у иных, хотя они еще не прожевали пищу должным образом, желудок прямо-таки вырывает ее против их воли. У тех животных, которые по природе своей прожорливы, размер ротовой полости внушительный, а желудок непосредственно к ней примыкает, точь-в-точь как у змееголова и синодонта. Поэтому нет ничего удивительного, что желудок, понуждаемый сильным желанием, попадает в полость рта, когда эти животные, изрядно проголодавшись, преследуют какое-то другое существо, помельче, или уже приблизились настолько, что готовы его схватить. Желудок втягивает в себя пищу никоим другим образом, кроме как при помощи пищевода, который действует наподобие руки. Подобно тому, как порой мы сами тянемся всем телом вслед за рукой, желая схватить побыстрее лежащий перед нами предмет, так и желудок тянется за пищеводом, как за рукой. Именно поэтому у тех животных, которым присущи эти три особенности – прожорливость, короткий пищевод и внушительных размеров ротовая полость, – малейшее побуждение к рывку вперед приводит к тому, что желудок попадает в ротовую полость.

Человеку, сведущему в естественнонаучных вопросах, пожалуй, достаточно одного строения органов, чтобы понять, как они действуют. Ведь природа понапрасну не придала бы пищеводу двух оболочек, одну против другой, если бы им не предстояло действовать по-разному. Коль скоро последователи Эрасистрата способны на что-то большее, чем распознавать действия природы, давайте-ка покажем им, опираясь на анатомию, что эти две оболочки функционируют так, как уже было сказано. Произведя вскрытие какого-либо животного, а затем обнажив все, что находится вокруг пищевода, не повредив при этом нервов, артерий и вен, проходящих там, следует рассечь верхнюю оболочку пищевода, снабженную кольцевыми волокнами, сделав прямое сечение от нижней челюсти до грудной клетки, а затем покормить животное. Тогда будет видно, что оно может глотать, хотя способность к перистальтике утрачена. Если же у другого животного разрезать оба покрова поперечным сечением[102 - Очевидно, Гален имеет в виду, что внешняя оболочка остается неповрежденной, а разрез проходит между ее волокнами.], можно будет, в свою очередь, увидеть, что и оно глотает, хотя внутренняя оболочка не действует. Из этого опыта ясно, что животное может глотать, если будет цела хотя бы одна из оболочек, однако хуже, чем если бы целы были обе. Кроме того, при таких вскрытиях можно ясно увидеть, как при глотании в пищевод вместе с пищей попадает немного воздуха, который при наличии внешней оболочки, обеспечивающей перистальтику, легко выталкивается в желудок вместе с едой. Когда же остается одна внутренняя оболочка, воздух препятствует движению пищи, растягивая оболочку и мешая ей функционировать нормально.

Но у Эрасистрата ничего такого не сказано. Он также не упоминает, что наклонное положение пищевода противоречит учению тех, кто считает, что пища, будучи проглочена, устремляется в желудок, падая сверху вниз. Единственное верное его наблюдение – это то, что животные с длинной шеей вынуждены глотать, наклонившись вниз. Однако очевидно, что это явление показывает не то, как глотают, а то, как не глотают, ведь из этого наблюдения становится ясно, что процесс глотания – это не простое падение сверху вниз. При этом по-прежнему непонятно, притягивает ли пищу желудок, или ее доставляет пищевод. А мы, со своей стороны, привели все соображения: одни из них основываются на строении органов пищеварения, другие – на тех симптомах, которые мы наблюдали до и после того, как был обнажен пищевод, о чем шла речь немногим раньше. Таким образом, мы положительно можем доказать, что внутренняя оболочка служит для втягивания пищи, а внешняя – для того, чтобы ее проталкивать.

Итак, изначально нашей задачей было продемонстрировать функцию удержания на примере каждого из органов, как в предыдущей книге мы доказывали существование функций притяжения и выделения. Так, в ходе изложения мы показали, что у желудка есть четыре природных функции: функция притяжения при глотании, функция удержания при переваривании, выделительная – при рвоте и выведении переваренной пищи в тонкий кишечник, само же пищеварение является изменением.

9. Что же касается селезенки, мы также не сомневаемся, что она притягивает подходящее, выводит чужеродное, а также изменяет и удерживает то, что она притянула. То же относится к печени, венам, артериям, сердцу или любому другому органу. Ведь, как мы показали, эти четыре функции необходимы каждому органу, которые обеспечивают питание организма. Потому мы и назвали такие органы «слугами питания», ведь как человеческие испражнения чрезвычайно приятны собакам, так из тех веществ, которые осели в печени, одни подходят селезенке, другие – желчному пузырю, третьи – почкам.

10. И более говорить о происхождении выделений после Гиппократа, Платона, Аристотеля, Диокла, Праксагора и Филотима, думаю, не стоит. Я бы не заговорил и о природных функциях, если бы кто-то из моих предшественников углубился в эту тему.

Изречения древних авторов по этому поводу были верными, но сами они не стали состязаться в доказательствах, не подозревая, что софисты будут настолько бесстыдными, что примутся спорить с очевидными вещами. А из ближнего к нам поколения врачей одни, побежденные софизмами, им последовали, а другие, хотя и пытались возражать, были весьма далеки, как мне думается, от мощи древних авторов. Поэтому я постарался сложить речь таким образом, как если бы кто-нибудь из них, будь он еще жив, ополчился бы против тех, кто ниспровергает прекраснейшие основы врачебного искусства.

И мне очень хорошо известно, что я либо не достигну совсем ничего, либо добьюсь чего-то ничтожно малого, ведь весьма и весьма многое, в совершенстве показанное древними, нынешние врачи либо не поняли по своему невежеству, и даже поленились попытаться понять, либо поняли кое-что, но не исследовали как подобает.

Ведь тому, кто намерен узнать нечто лучше, чем большинство окружающих, надлежит с самого начала намного превосходить всех остальных и по своим природным качествам, и по раннему воспитанию. Когда же он станет подростком и, точно в исступлении божественного вдохновения, познает страстную одержимость истиной, ни днем, ни ночью он не должен прекращать занятий, усердно изучая все, что изрекли самые прославленные из древних авторов. А когда изучит, весьма долго следует ему все это разбирать и испытывать, взвешивая, что здесь согласуется с очевидными фактами, а что расходится, и, таким образом, одно принимать, а другое отвергать. Вот такому человеку, верится мне, мои книги принесут великую пользу. Таких людей, пожалуй, будет совсем немного, для всех прочих эта книга будет так же бесполезна, как история, рассказанная ослу.

11. Так вот, ради тех, кто стремится к истине, нам следует добавить все необходимые сведения по этой теме, прибавив то, чего еще недостает в нашем сочинении. Очевидно, что у людей, испытывающих сильный голод, желудок притягивает и поглощает пищу прежде, чем она станет полностью однородной в ротовой полости. Если же аппетита нет, а человека к еде принуждают, желудок гнушается пищей и извергает ее. Точно так же и всякий прочий орган наделен обеими этими функциями: функцией притяжения свойственного и отвержения чужеродного. Именно поэтому всякий орган наделен волокнами двух видов: продольными и поперечными, даже если он состоит из одной единственной оболочки, как оба пузыря, матка или вены.

Кроме того, существует третий вид волокон – так называемые косые волокна, которые встречаются реже, чем первые две упомянутые разновидности. В тех органах, которые состоят из двух оболочек, их можно обнаружить только в одной из них, вперемешку с прямыми волокнами, а если орган состоит только из одной оболочки, они находятся там вместе с двумя остальными видами. Косые волокна более всего способствуют проявлению функции, которую мы обозначили как функцию удержания. Ведь в течение всего периода сохранения орган должен быть полностью закрытым и укрывать содержимое со всех сторон, как это происходит с желудком в процессе пищеварения и с маткой на протяжении беременности.

Так, единственная оболочка вены состоит из самых разных волокон, а у артерий внешняя оболочка состоит из загнутых волокон, а внутренняя – из прямых, с незначительным включением косых волокон. Таким образом, вены по составу волокон напоминают матку и оба пузыря, хотя и уступают им в толщине, между тем как артерии подобны желудку. Что до кишечника, то это единственный из всех внутренних органов, который имеет две оболочки, каждая из которых снабжена поперечными волокнами. А доказательства того, что всякому органу по природе лучше было сформироваться именно так, как он и сформировался, что кишечнику целесообразно было иметь две оболочки, следует искать в разделе о назначении органов. Поэтому нам сейчас ни к чему излишне увлекаться этой темой, как и задаваться вопросом, отчего специалисты по анатомии расходятся, рассуждая о количестве оболочек у каждого органа. Об этом сказано достаточно в сочинении «О расхождениях в вопросах анатомии». Строению же каждого конкретного органа будет посвящен трактат «О назначении частей человеческого тела».

12. Однако сейчас нам не к чему говорить об этих материях, наша задача – рассмотреть только те четыре функции, которые присущи каждому органу. Вновь обращаясь к этой теме, стоит вспомнить то, что было сказано выше, а затем, добавив то, что было упущено, достойно завершить наш труд. Мы уже показали, что каждый из органов животного привлекает соприродную себе жидкость и что в этом, вероятно, состоит первая из природных функций организма. Далее следует осознать, что орган может избавиться от пищи, которую он привлек, либо от излишков этой пищи не прежде, чем он сам или большая часть его содержимого полностью изменит свое состояние. Так, желудок вытесняет чужеродные излишки лишь тогда, когда он достаточно наполнился пищей и, впитав то, что в ней было наиболее полезного, отложил это в своих собственных оболочках. Так же обстоит дело с желчным и мочевым пузырем: они опорожняются тогда, когда привлеченные в них вещества становятся обременительными для них, растягивая стенки пузыря либо разъедая их.

Нечто подобное происходит и с маткой: либо она уже не в силах вынести растяжения, стремясь избавиться от того, что ее тяготит, либо раздражена теми выделениями, которые попадают в ее воды. Оба эти процесса порой принимают насильственный характер, и тогда случается выкидыш. Однако в большинстве случаев естественный процесс происходит надлежащим образом, и тогда это уже называется не выкидышем, а разрешением от бремени и родами.

Причиной выкидыша может стать применение абортивных средств, а также иные болезненные состояния, губительные для эмбриона или вызывающие разрыв одной из его оболочек. К такому же результату может привести сильное растяжение матки, сопряженное с ее болезненным состоянием, а слишком активные движения самого эмбриона могут вызвать роды, как это прекрасно описано у Гиппократа. Боль сопутствует всем описанным состояниям, и у нее могут быть три причины: чрезмерный рост плода, чрезмерное бремя или раздражение матки. О чрезмерном растяжении можно говорить в тех случаях, когда оно становится невыносимым для матки, а о чрезмерном бремени, когда плод слишком тяжел для нее. Раздражение бывает вызвано тем, что жидкости, которые ранее содержались в оболочках, при разрыве изливаются прямо в лоно, или зародыш погибает и подвергается гниению, разлагаясь во вредоносную сукровицу, раздражая и разъедая оболочки матки.

Таким образом, естественное функционирование, а также его нарушения и болезни проходят сходным образом во всех органах, и порой это так наглядно и ясно, что не нуждается в доказательствах, а иногда менее выражено, и требуется внимание, чтобы это стало очевидным.

Однако в случае желчного пузыря дело обстоит иначе, ведь очевидно, что в нем меньше нервов. Впрочем, тот, кто изучает природные процессы, и здесь должен усмотреть соответствие. Несомненно, что желчный пузырь привлекает свойственную ему жидкость, раз видно, что она часто его наполняет; затем, через некоторое время, он выделяет ту же жидкость. Если это так, приходится признать, что он стремится избавиться от нее, либо тяготясь обилием содержимого, либо оттого, что содержимое, меняясь по своему качеству, начинает его изъязвлять и разъедать. Ведь в отличие от пищи, которая изменяет свое первоначальное качество не столь быстро, чтобы попадать в тонкий кишечник уже в виде сформировавшихся выделений, качество желчи, едва она покинет вены, тотчас меняется (даже быстрее, чем это происходит с мочой), и она немедленно подвергается гниению.

Если на примере матки, желудка, кишечника, а также мочевого пузыря, ясно видно, что к выделению каждый из этих органов побуждает растяжение, раздражение или излишняя тяжесть, нет ничего сложного в том, чтобы перенести это представление на желчный пузырь и остальные органы, включая артерии и вены.

13. Не составляет никаких дополнительных трудностей установить, что усвоение и выделение пищи происходит через одни и те же части тела в разное время. Ведь пищевод является не только проводником в желудок пищи и жидкости, но, когда появляется тошнота, выполняет противоположное действие. Так же и мочевой пузырь и наполняется, и опустошается через один и тот же орган, а именно через свою шейку. Подобным образом и влагалище обеспечивает сперме вход в матку, а плоду – выход из нее. Но и здесь выделительная функция ясна, а притягательная не столь очевидна для большинства людей. Однако Гиппократ говорит именно о слабости шейки матки: «Ведь шейка матки не может привлечь семя».

Однако Эрасистрат и Асклепиад достигли такой мудрости, что отказывают в этой функции не только желудку и материнской утробе, но и печени с почками. Впрочем, в первой книге я доказал, что невозможно найти какой-либо другой причины для выделения мочи и желчи.

Однако мы уже не должны удивляться тому, что матка, желудок и пузырь, находящийся рядом с печенью, реализуют функцию притяжения и выделения через один и тот же канал, раз уж Природа часто устраивает выделение лишних веществ в желудок с помощью вен. Еще меньше мы должны удивляться тому, что во время длительных голоданий часть питательных веществ из печени попадает обратно в желудок благодаря тем же самым венам, по которым они попали в печень во время поглощения пищи. Отрицать эти явления – все равно, что отрицать то, что очистительные лекарства вытягивают соответствующие пищевые вещества и жидкости из всего тела в желудок через те же самые устья, через которые до того происходило распределение и усвоение пищи, и искать отдельные каналы для поглощения и выделения.

В самом деле, если одно и то же устье одновременно выполняет две функции, действующие в разное время в противоположных направлениях (в одном направлении благодаря печени, а при очищении – благодаря лекарству), то не стоит удивляться тому, что и у вен, расположенных в середине печени и в желудке, двойное назначение: когда пища имеется в достаточном количестве, она посредством этих вен поступает в печень, когда же желудок пуст и возникает потребность в пище, через них же пища поступает в желудок из печени.

Похоже, что все части привлекают пищу друг из друга и передают друг другу питательные вещества и у всего организма есть общее течение жидкостей и общее дыхание, как и говорил божественный Гиппократ. При этом более сильная часть организма привлекает вещества, а более слабая опустошается.

При этом одни части тела бывают сильнее, а другие слабее либо простым образом, по природе, что является общим для всех, либо специфическим образом у конкретного человека. Например, у всех людей и у всех животных сердце по своей природе сильнее печени, печень сильнее, чем кишечник и желудок, а артерии сильнее вен. Более сильный орган вытягивает из более слабого вещества, которые нужны ему, и выделяет в него те, что не нужны. Однако у каждого человека в определенные моменты печень обладает большей втягивающей силой, чем желудок, и наоборот. Например, когда в желудке содержится много питательных веществ, а втягивающая сила и потребность печени увеличивается, этот внутренний орган обладает большей силой привлечения. Когда же печень переполнена и растянута, а желудок, наоборот, опустошен и нуждается в питании, втягивающая сила переходит к желудку. Так, предположим, что у нас в руках есть пища и мы вырываем ее друг у друга. Если мы одинаково голодны, то более сильный из нас отнимает пищу у более слабого. Но если сильный человек сыт, то он может не слишком старательно охранять лишнюю для него пищу или даже добровольно передать ее другому, и если слабый при этом будет очень голоден, то ничто не мешает тому, чтобы он взял все. Подобным же образом желудок легко притягивает питательные вещества из печени, когда у него имеется достаточно сильная потребность в питании. Иногда избыток пищи в печени является причиной того, что животное не испытывает голод, ведь если у желудка есть лучшее и более готовое питание, ему не требуется получать его извне. Но в том случае, если желудок испытывает потребность в пище и не может ее получить, он заполняется имеющимися в организме излишками. Это жидкости желчные, слизистые, серозные, которые только и позволяет ему привлечь в себя печень, если и она испытывает недостаток в питании.

Далее, как части организма заимствуют пищу друг у друга, так они и откладывают друг в друга излишки, и как в привлечении пищи побеждает более сильная часть, так тот же принцип действует и при откладывании так называемых течений. Ведь каждая часть организма имеет некий врожденный тонус, посредством которого выталкиваются излишки. Следовательно, когда одна из этих частей в определенном состоянии ослабевает, по необходимости в нее притекают излишки из всех прочих частей тела. Ведь более сильная часть откладывает свои излишки во все близлежащие части, а те, в свою очередь, – в другие части, и это по большей части происходит до тех пор, пока излишки из всех частей не скопятся в одной из самых слабых частей: из нее они уже не могут перетекать в другие части, так как ни одна из более сильных частей этих излишков не примет, да и страдающая часть не сможет их вытолкнуть.