Лето в Лозовицах

Тут она вспомнила, что надо покормить Шарика, Фроську и Муську, которые ночевали во дворе. Конечно, все трое с удовольствием бы слопали сардельки и молоко, но сам вопрос был отличным поводом позвонить матери!

«Привет, мам! Ты только не волнуйся. Дедушка поехал в больницу, а мне не сказал, чем кормить Шарика и кошек. Что мне делать? Ты скоро приедешь?» – Рика хорошо обдумала и несколько раз потренировалась, прежде чем сказать это в телефонную трубку, но всё равно очень волновалась.

Но мама только строго крикнула: «Я подъезжаю. Потом перезвоню» и сбросила вызов. Похоже, Рику ещё ждёт выволочка.

Она, держа в руках мобильный, подошла к окну. Увидела желтеющие листья на кустах смородины, Муську и Фроську, сидящих у крыльца в ожидании привычного завтрака.

Сейчас мама будет спрашивать про дедушку… А Рика даже не знает, в какой палате он лежит. Вот, в сериалах всегда показывают, как испуганные родственники всю ночь сидят на стульчиках в больничном коридоре, а потом бросаются к врачу: «Доктор, ну как он?» Или она, если фильм о женщине. И ей, Рике, тоже, наверное, нужно было поехать в больницу вместе с дедом и ночевать на стульчике. «Скотина неблагодарная», – скажет мама, и, самое паршивое, что будет права. Рика всхлипнула.

Телефон злорадно запел популярную песенку.

– Алё, – сказала Рика скорбно, так, что мама даже перестала говорить строгим голосом.

Её не ругали. Мама даже назвала «бедным ребёнком», и Рика не обиделась на «ребёнка».

Войдя в дом, мама попробовала её стряпню и сказала, что сгодится. Заставила выпить чаю и съесть хлеба с маслом (ничего серьёзнее во взволнованную Рику просто не лезло). Пока девочка пила чай, мама кормила кошек хлебом с молоком и Шарика сарделькой. Шарик был очень рад: дед его частенько держал на каше и костях. Рика подумала, что сарделька для пса вроде чипсов или ореховых батончиков: не полезно, зато вон, как хвостом виляет!

Потом пошли навещать дедушку. Рику в больнице удивили теснота, запах старого дерева и оконной замазки, и ещё какой-то запах, в котором соединились пригоревший омлет, лекарства и мокрая половая тряпка. Впрочем, там было чисто и довольно уютно, как бывает уютно в деревенском доме. Все: сёстры, санитарка, провожавшая их в палату, больные, – в раскрытые двери, – все их рассматривали, это было очень неприятно, но Рика про себя прошептала: «Плевать», – и сделала вид, что ничего не замечает.

Дедушку должны были выписать через две недели, это совсем близко к школе. Рика, удостоверившись в том, что дедушка ходит по палате и даже может выходить на больничный дворик, повеселела. Потом, когда вернулись, когда мама занялась дома хозяйством, Рика ещё раз сбегала к дедушке: принесла ему букет цветов из сада. Она пообещала следить за цветами в саду и в доме.

В самом безмятежном настроении девочка отправилась домой. И только тут вспомнила о водянике.

Нехорошо получилось. Не предупредила. Он, небось, её всеми словами кроет… А интересно, водяники умеют ругаться матом?.. Но самое плохое, что ей почему-то не хочется сейчас идти к нему. И даже не в том дело, что водяник может ей выговорить за невыполненное обещание. Конечно, не в том.

Но в чём – на это и сама Рика не могла найти ответа.

Но, хочешь – не хочешь, а сходить за малинник придётся; тут лучше уж не откладывать, пока мама не взяла все её перемещения под контроль. Прямо сейчас и надо, хотя бы для того, чтобы на время попрощаться с водяником. А там – там, может, она уедет в город…

Слова старухи о любви сегодня казались Рике ненастоящими – глупыми, выдуманными. Всё как-то выцвело и поблекло, даже вчерашние приключения на болоте, ярко-голубые огоньки и волшебный цветок на месте клада. Ей как будто объявили, что всё это было сном, и она с облегчением приняла это известие.

Рике пришлось зайти в дом и сказать маме, что она идёт гулять надолго. И опять пришлось врать: на этот раз про то, что нужно собрать гербарий к сентябрю для кабинета биологии, потому что у них в следующем году будет биология. И опять это было полуправдой: биология должна была быть, но гербарий попросили собрать от класса, и активисты-отличники уже пообещали это сделать сами.

Рика не дружила с отличниками, хотя у самой половина оценок в дневнике была из пятёрок. Просто отличники были как бы первым сортом. Их отправляли на олимпиады. Учителя с ними общались немного по-иному, чем со всеми. «На них редко орут», – так определяла для себя Рика разницу в социальном положении. На неё саму, впрочем, тоже повышали голос редко, и обычно даже не на неё, а на весь класс, с которым вместе она была каким-то целым существом: ленивым и непослушным. На неё не «орали» потому, что Рика умела не выделяться, – хотя давалось это ей с большим трудом, – опускать взгляд в тетрадку, когда знаешь, что можешь хорошо ответить, чтобы всё-таки вызвали не тебя, а другого, уклоняться от всех творческих и общественных заданий, – не принципиально, а лениво, чтобы все думали, что тебе просто неохота. Учителя с самого начала определили её и десяток других к массовке, и Рика поняла, что лучше их в этом не разубеждать. Безопаснее.

В какой-то момент она почувствовала в своём внутреннем отстранении силу, даже власть – представляться не тем, что ты есть. Её худенькое двенадцатилетнее тельце, только начавшее путь из подростка в девушку, хранило мечты и чувства своей хозяйки твёрже самого неприступного замка. И через две маленькие бойницы смотрели насмешливо и отчуждённо на всех серые маринкины глаза. Она уже научилась не прощать и таиться, она знала, что в пору взросления придётся выдержать не одну осаду внутри самой себя, и думала, что готова к этому.

Но здесь, в Лозовицах, всё было не так, всё сбивало её с толку, и она уже не верила в свой надёжный Неприступный замок, ей хотелось убежать из него. Но куда убежать, где спрятаться, кому доверится? Вчера она готова была безоговорочно верить водянику. Сегодня – всё сделать ради деда. Даже с мамой она почти помирилась, и чувствовала, что пошла на это искренне. Но именно искренность, да, эта искренность и была капитуляцией, предательством замка. И такое внутреннее предательство угнетало Рику, больше всего злило и расстраивало.

– Босоножка, стой, я здесь!

Озёрный мальчик ждал её, он прятался где-то неподалёку: хорошо прятался, потому что, не окликни он Рику, не выйди на полянку, ни за что бы не заметила она его, побежала бы к старице. Рику занимали эти мысли, и она не сразу осознала, что с водяником что-то не так. Такое выражение лица бывает, когда случается что-то очень, очень… плохое…

– Я извиниться хотела… У меня дедушку в больницу положили… Я не смогла прийти…

Выдохнув то, что должна была сказать, Рика наконец смогла увидеть: Водяник плакал, у него глаза были красные…

–Босоножка, если бы ты пришла!.. – горько сказал он.

– Но я не могла, не могла! Не могла я, когда дедушка в больнице, а у мамы ключа нет… Да что случилось?

Мальчик опустил голову так низко, и прошептал так тихо, что Рика еле услышала, а, услышав, не поверила:

– Лебёшка утонула.

– Как утонула?!

– В болоте. Утром. Они с отцом хотели достать клад, который я для тебя нашёл. Я не знаю… они следили за тобой, наверное, когда ты из Дементьева ушла… И нашли то место… Я тебя ждал, потом почувствовал, что клад шевельнулся, и побежал на болото, а там… Я ничего бы не смог сделать… они кресты сняли, их болотники утянули…

– Зачем кресты сняли? – механически спросила Рика.

– Чтобы клад достать. Думали, клад заговорённый, чтобы он не исчез, не превратился в землю, чтоб его болотники отдали, нужно его без креста доставать… Он, клад, стал в болото их тянуть, а они его – вытаскивать. Я их просил, чтобы они бросили, но они не бросили. Понимаешь? Лебёшка ещё крикнула: «За болотом немного положено – мне приходится взять. Отойди, нечистая сила, не тобой положено, не тебе и стеречь». Я знаю, это её бабка научила, это заклятие, из-за него я подойти не смог, а Лебёшку в болото затянуло, вместе с отцом, вместе с кладом… Я им говорил, я говорил, что этот клад не для них, что это твой клад, он им не дастся, но они не слушали… Зачем, зачем они меня не послушали!..

– Так что, и я виновата, что этот клад – мой? Да лучше бы его никогда не было! И тебя не было! И болота твоего не было! И озера! – Рика была в отчаянии. – Зачем ты только про этот клад вообще рассказал! И водяники твои тоже виноваты! Почему ей никто не помог? Клада жалко было отдавать, да? Вы с болотниками заодно! Как вы топить умеете, я знаю, как болото вокруг человека появляется. Ты мне нарочно его показал, думал, я в болото сразу и полезу! Не получилось со мной – получилось с Лебёшкой! Вы страшные, злые… вы – бесы! – исступлённо выкрикнула девочка самое страшное обвинение. – Отойди от меня! – и водяник отшатнулся, такой ненавистью и страхом било от Рики. – Мама! – взвизгнула она и бросилась в лаз на свою сторону…

Ночь была самой страшной в жизни Рики ночью. Ей приснилась Лебёшка, мокрая, в болотной грязи. Глаза у Лебёшки были большие, как у рыбы, и рот почему-то тоже рыбий. «Я в болоте», – сказала Лебёшка. «Я знаю», – ответила Рика, хотя чувствовала, что её собственный рот при этом не открывался. Но Лебёшка всё равно её как-то слышала. «Там темно и холодно», – пожаловалась утопленница. «Твоя бабушка знает?» – спросила Рика. – «На берёзе мой крестик, я до него дотянуться не могу. Дашь мне свой?» – и Лебёшка взяла её ледяной, мокрой ладошкой за локоть…

Рика оттолкнула её и в ужасе проснулась. Рука, которую она во сне выпростала из-под покрывала, замёрзла: с каждой ночью в августе становилось прохладнее, а сегодня, вот, даже замёрзнуть можно. Рика глубже зарылась в постель и поспешила крепко-крепко зажмуриться, изо всех сил надеясь, что Лебёшка больше не появится.

– Дедушка, я спросить хотела одну вещь…

Они сидели на скамеечке в больничном дворике, Рика сосредоточенно колупала голубую, осыпающуюся с доски, краску.

– Что, с мамой опять поскандалила?

– Нет. Дед, а вот если, например, один человек идёт купаться, а ему говорят, что не надо, а он всё равно, назло идёт, а потом тонет, а кто-нибудь, кто его отговаривал, на берегу в это время стоит, но спасти его не может… он сильно виноват?

– Кто? Который тонул или который не спас?

– Который не спас… И который тонул…

– Откуда это ты взяла такое?

– Кино смотрела, – соврала Рика. – Ужастик. Этот, который утонул, потом девушке того, который не спас, приснился.

– Что за ерунду ты по телевизору смотришь, а!

– Ну, деда, ну скажи, ты как думаешь?

– Нас же там не было… А почему он не спас – побоялся, не захотел или просто плавать не умел?

– Говорит, что тот, который тонул, место это заколдовал, чтобы никто подступиться не мог. Ну, это же ужастик, там всякие мистические дела происходят, как в сказке, только страшные, – пояснила Рика, боясь, что дед перестанет говорить на несерьёзную тему.

– Понятно. Выходит, тот, который утонул, виноват. По глупости и утонул. Но всё равно это считается несчастным случаем – погиб же человек. И тот, который не спас, переживать будет. Вот, Кольку Минакова если вспомнить, земля ему пухом… Ведь он сильно пил, и жену свою бивал, и сама она часто в сердцах говорила, что скоро он от пьянки загнётся. А погиб когда – сильно горевала, и такими ласковыми словами его называла… Потому что, когда человек уходит, если это не Гитлер какой-нибудь совсем, всё равно жалко его…

– Деда, а тебе жалко было тех, которых ты на войне должен был убивать? – вдруг спросила Рика.

– Нет. Тогда нет. Нас этому учили. Если бы мы во время боя стали бы размышлять, кого-то жалеть, нас бы всех быстренько поубивали. И потом трудно жалеть того, кто в тебя стреляет и на твоих глазах убивает твоих товарищей… Но сейчас, конечно, мне жаль, что всё это было, что я убивал других людей, хотя бы и врагов. Если бы не политика, мы бы даже не знали, что они где-то живут. Они бы, может быть, до старости дожили спокойно, и мои друзья бы там не погибли… Как человеку, мне жаль, как солдату – нет… Вот так-то ты дедушку проведываешь! После таких разговоров хоть под капельницу ложись! – дед смял разговор, зашедший не туда.