И замазанную человечность.
Головные уборы землян
Ладят с модою, титулом, расой;
Лишь колпак с бубенцами не дань
Отдает окруженью, а дар свой.
Шут родной атмосфере не чужд,
Но притягивает чужбина…
Все факты для собственных нужд
Передергивает Коломбина.
Первозданность
Первозданность молится
(вторичность на подходе!):
– О Царь судьбы и вольности!
Не дай меня природе,
Верни меня безродности,
В сакральное поместье,
Где всё в масштабе пропасти
И всюду повсеместность.
Первозданность чувствует,
Что ген ее потомства
Двинулся в отсутствие,
Где на всё есть спросы.
Внимает Вездеслышащий
Таким благим молитвам – и
Какой-то космос вымощен
Счастливыми убитыми.
«Из усыпальниц давнишних царей…»
Из усыпальниц давнишних царей
исходят блики
внутреннего (не) сгоранья страстей
и ноты-брызги.
Скопилось в реалиях тесной избы
много азарта?
Или грузно не та в золотые гробы
выпала карта?
Эти вспышки хромой метафизики зря
дергают воздух —
не приобщат ни штыка, ни штыря
к метавопросу.
Канувшей царственности лунатизм,
поползновенья
просят себе дополнительных виз
у провиденья.
Но фортуна захлопнула диапазон
царских экспансий
и вывела к верхним орбитам мадонн
из биомассы.
Призвана царский апломб размягчать
их миловидность,
но не все к их причудливости в очах
приноровились.
Столетия
Когда на исходе столетье,
на взлете другое —
с подвижкой в сухом этикете,
с устоями оргий.
Отточит свои глазомеры
ложе Прокруста
и облагородит манеры
в духе Минюста.
Усилит матчасть, матерея,
матрица мафий;
ужалят орфизмы Орфея
нерв орфографий.
Сорвут пацифистскую пломбу
Марса педали,
но хуже и шпаги, и бомбы
все те же грабли.
У столетий двоичный символ
(люлька во гробе)
и многомодальны курсивы
на писаной торбе.
Века-бегуны не хранимы
извечностью сроду,
а их летуны-херувимы
по сути – ни к черту.
Кто достаточно в явь надышит,
берется за горло;
не дрогнет у Тех, кто свыше,
ни квант ореола.
Происшествия