Бобры добры

– Видал? – покосился на меня брат, и я кивнул. – Чё-то мне это все не нравится.

– Согласен. Корнилов вроде мужик нормальный, но явно не все нам сказал. Есть предложение порыть вокруг этой Оксаны. Не думаю, что нас подставляют, но как-то все пованивает.

Глава 2

Оксана

Я привычно в трамвае проскользнула на заднюю площадку и встала там, прижавшись к перилам спиной, чтобы все три двери и салон просматривались. Уже на автомате, каждый раз как тяжелые двери дребезжа отъезжали, я впивалась глазами во всех входящих, просеивая их в поисках одного единственного лица. И совсем не потому, что мечтала его узреть, найти среди тысяч незнакомцев. С точностью до наоборот. Никогда, никогда больше я бы не хотела его видеть. Никогда касалось и прошлого, что, к сожалению, не имеет обратного хода. И каждый шрам, ожог и ноющее место сросшегося перелома напоминали мне почему. Как будто я и вправду в этом нуждалась или могла бы забыть.

Фирсанова, мальчишку из одиннадцатого «в» я отшила максимально резко, не стесняясь в выражениях, и плевать мне на его подростковую нежную душевную организацию. Куда как больше она и он весь вцелом может пострадать, если проклятый монстр уже на свободе и увидит его, отирающимся со своими написанными прямо на прыщавом лбу чувствами рядом со мной. Хватит. Одного, за чью жизнь я невольно несу ответственность, мне хватило. И это не считая тех, чьи разбитые лица, выбитые зубы, сломанные кости тоже, можно сказать, на моей совести. Он так всегда говорил. Что это все я. И та позорная часть моей души, которую я отчаянно прятала ото всех, с ним всегда соглашалась.

Вытягивая до предела шею, я заглядывала за угол во двор, пока не убедилась, что никто меня там не подстерегает. Ждать у подъезда сегодня пришлось, как назло, дольше обычного, я даже настолько раздергалась торчать перед дверью, что не заметила и расчесала тонкую полоску ожога на безымянном пальце до крови.

Наконец мне повезло, и к дому подошла большая компания, веселая и шумная. Судя по разговорам, направлялись ребята на день рождения к моему соседу двумя этажами выше. В лифте все стояли тесно, шутя и переговариваясь, а я старалась не подать виду, что всю потряхивает от перспективы выхода на своем этаже. Поэтому просто взяла и доехала с ними, а потом, осторожно выглядывая возможную опасность, спустилась к себе. И только когда уже плюхнулась на старенький диван и со стоном облегчения вытянула ноги, стала замечать, как же бешено тарабанит в груди сердце. И так каждый день уже два последних месяца, как только ублюдок написал мне, что он вскоре выходит по УДО. Но с меня хватит.

– Гражданка Рубцова, вы чего от меня хотите? – закатил с «как ты меня достала» видом глаза майор Васильев, следователь, что вел дело Матвея.

– Вы прекрасно знаете чего – точно знать когда он выйдет, – упрямо уставилась на него я. На самом деле, чтобы мерзавец сгнил в тюрьме. А с ним и те вечно голодные демоны похоти, которых он взрастил во мне.

Я Васильеву не нравилась. С самого начала. Я это все время чувствовала, еще когда шло следствие. За каждым его косым взглядом и вопросом я читала это «сама виновата». Такое же, как у отчима. Как у многих общих знакомых. Да уж, мужская солидарность – это вещь за пределами моего понимания. Такое чувство, что для большей части представителей этого мира женщина виновата всегда, во всем и по умолчанию. Орет на тебя муж – что-то не так делаешь, не беси его, будь умнее и гибче. Ревнует – повод дала, вела себя фривольно, даже если и близко такого не было. Руки распустил – довела, смолчать не могла, что ли, прощения попросить, хоть не знаешь за что, подлизаться, задобрить. Напал на постороннего человека, что просто имел несчастье идти рядом по улице и говорить о учебе, – ты спровоцировала, стравила мужчин. И как апофеоз, когда вылезают наружу все издевательства и насилие – сама дура, зачем столько терпела, а раз терпела, значит нравилось, держалась за мужика до последнего, выходит, не плох он. Он не плох, а ты во всем крайняя. Хотя опять же, вся природа его неприязни, может, в том, что у мужиков действительно звериное чутье на таких, какой меня считал мой бывший. На безотказных прирожденных шлюх.

– Нет у меня такой информации, гражданка Рубцова, – отрезал следователь. Но я видела – врет. И не сильно-то стремится скрыть это. – А если и была бы, то с какой стати я должен вам ее предоставлять? Вы осужденному Швецу кто? Бывшая супруга. Бывшая! То бишь по закону никто. Посторонний человек.

– Я – пострадавшая! – вздернула я подбородок, игнорируя искривившую его рот презрительную усмешку.

– Формально – свидетель, гражданка Рубцова. Так что…

– Послушайте, Степан Семенович, но я же вам показывала письма. – Господи, как же это все унизительно! – Он мне угрожает!

– Да неужели? А я вот там не увидел никаких угроз.

– Вы издеваетесь? Вот тут же написано… – Руки мои тряслись от гнева и обиды, пока я нашаривала глазами нужные строчки. – «Я приеду к тебе. Не пытайся уезжать. Наши судьбы связаны, и мы будем вместе, и все будет точно так же, как и раньше. Ты, наконец, научишься быть правильной моей девочкой, а я буду и дальше ограждать тебя от пороков этого мира и твоих собственных».

– И? Где здесь угрозы? Вам что, эти опусы романтичные некому почитать и вы мне решили досаждать?

Романтические? Серьезно? С какой стати то, как раньше у нас было, это романтика. Хотя… да, она была. Была те пару месяцев, пока мы с Матвеем встречались перед нашей стремительной свадьбой, будь она проклята. Ведь во что-то в нем я влюбилась… Наверное, в созвучность той самой моей врожденной порочности. А потом…

– Нет, черт возьми! – выкрикнула я, не выдержав уже этого откровенного издевательства над моим достоинством. – Я хочу знать, когда этот монстр выйдет на свободу и как и кто меня защитит от него.

– Никто, гражданка Рубцова. – Васильев откинулся на стуле, слишком явно наслаждаясь моим срывом, чтобы это можно было скрыть. – А знаете почему? Потому что ваш бывший муж и не подумает возвращаться к вам. Я достаточно общался с ним и его родителями в процессе следствия и могу сказать: он считает, что достаточно натерпелся от такой по меньшей мере ветреной и склонной к некрасивым провокациям особы из-за которой его жизнь пошла под откос.

– Его жизнь? Его?! Разве это он просыпается от кошмаров? У него в двадцать пять ноют на дождь ломанные кости?

– Не надо на меня голос тут повышать и давить на жалость, – рявкнул он на меня.

Снова этот извечный избирательный слух, с которым я сталкиваюсь повсюду. Просто проклятье какое-то! Каким таким образом Матвей мог влиять на людей, если всех умудрялся убедить, что это именно он жертва? А я просто смазливая сластолюбица, в зависимость от которой он попал и чье распутное поведение и довело до беды.

– А у вас есть на что давить? – горько спросила я, поднимаясь. – Сомневаюсь.

– Думайте что хотите. А для меня очевидно другое – вы живете припеваючи на свободе, а ваш бывший супруг в тюрьме. И засадили его туда вы. И парень еще и выйти не успел, а вы уже бегаете, кляузничаете, требуете защиты какой-то на пустом месте, гадости рассказать пытаетесь. А между тем, лично от Швеца я о вас ни одного дурного слова не слышал.

Безнадежно. Вот так все время и было. Матвей виртуозно умел это – создать образ любящего, заботливого, идеального семьянина, человека с прекрасными манерами, адекватного и выдержанного. О да, он был выдержанным. Вежливым. С великолепными манерами. Чудный собеседник. Душа любой компании. На работе, с родителями, с посторонними людьми, с общими знакомыми. Потому что потом срывал всю скрывающуюся в нем дьявольскую злобу на весь мир на мне. Любящий? Одержимый. Заботливый? Контролирующий каждый шаг, вдох, взгляд. А еще и каждый оргазм. Идеальный семьянин? Психованный параноик и вечно сексуально ненасытный монстр, требующий удовлетворения всех его нынешних прихотей, безостановочно генерировавший новые и добивающийся еще и получения мной удовольствия от этого. Пусть через практически насилие и чисто физические манипуляции, но всегда добивавшийся. Он мог разбудить меня посреди ночи, если ему вдруг причудилось, что мне приснилось нечто «запрещенное», и принудить ублажать его, а потом практически истязать стимуляцией, удерживая на краю, и клясться в любви к нему. Завистливый, вечно недооцененный, презирающий и ненавидящий всех и вся, но вечно скрывающий это. От всех. Кроме меня. Потому что я была «его девочкой». Его женой, от которой ничего не нужно скрывать. Ведь какие тайны между супругами, правда? И все это он спускал в меня. Именно так. Сливал, как поступают с одновременно жизненно необходимым и бесконечно презираемым сосудом. Ненависть, зависть, злобу, сперму, жажду насилия и желание владеть кем-то безраздельно. Владеть как вещью. И все это я должна была принимать, принимала, чтобы после он мог являть окружающим эту свою личину несуществующего хорошего парня и идеального семьянина. Принимала и не уходила, не бежала. Не могла.

Узнав о досрочном освобождении Матвея из очередного письма, которыми он меня заваливал, я всерьез задумалась о том, чтобы бросить все к чертям. Собрать самое необходимое, взять свои не слишком великие накопления и податься из города хоть куда. Но навязанное старшими коллегами в обязаловку посещение приболевшей Елены Валерьевны перевернуло во мне все. Я на нее смотрела, а видела себя. Запуганную, в синяках, с то и дело останавливающимся взглядом от постоянного ухода в себя и свой личный кошмар взглядом. Женщину, что не видит выхода. Женщину, с которой ублюдок, зовущийся законным мужем, может обращаться как угодно, и нет никого, кто захотел бы защитить. Человека, в котором страх стал главенствующей и сковывающей крепче любых кандалов эмоцией, как было когда-то и со мной. Гнев захлестнул меня с головой. Почему, почему этим нелюдям такое позволено? Потому что они сильнее? Это круто – самоутверждаться, унижая и оставляя такие ужасные следы, что были на лице и шее Елены? И я прекрасно помню такие же свои. Сначала синяки. Потом ожоги. Сломанные пальцы. После – два ребра. Сотрясения мозга. Кровь в унитазе после ударов в живот. Почему никто вокруг ни черта с этим не делает? Почему это безнаказанно? А если ты привлекаешь закон для наказания за такое скотство, то внезапно изгой для друзей, подлая предавшая тварь и шалава, что сама во всем виновата.

Ведь Матвей – «такой чудный человек»! Да-да, они все знают. Они же с ним жили.

Я поняла тогда, что защищаться надо самой. Любой ценой. И не только защищаться. Если только отбиваться, то ничего не изменится. Мерзавцев нужно уничтожать. Иначе не станет меньше их. А значит, не станет меньше тех, кого они заставляют страдать, калеча морально, истязая физически, глумясь сексуально, вбивая кулаками свое право творить что угодно.

Встав с дивана, я прошла на кухню, распахнула дверцу холодильника, достала полупустой пакет кефира. Ну, собственно, можно его уже отключать за ненадобностью. Шаром покати. Еще бы. Я же попросту забываю зайти в магазин, все мысли заняты тем, удастся ли конкретно сегодня добраться до квартиры и не встретить урода. Пока я не готова к этой встрече. Но дальше так продолжаться не может. Завтра пойду на рынок и буду искать где купить оружие. Я видела в выпусках криминальных новостей, что именно там его и можно купить. Понятное дело, что не в открытую. Но можно. А значит, я его куплю.

Глава 3

Алексей

– Чувствую себя * баной разряженной елкой, – буркнул Лекс, дернув рукой с увесистым золотым браслетом цепью, что я раздобыл «для антуражу».

– Ой, не выделывайся! – отмахнулся я и сам поморщился, подвигав на шее не менее широкую цепь, да еще и с увесистым крестом, и перешел к тому, что обязательно взбесит брательника.

– Да иди ты на х*р! – прорычал Лекс при виде того, как я медленно извлекаю из черного мешка с молнией малиновый пиджак. – Нет! Слышишь, Лёха? Ни, бл*дь, за, с*ка, что!! Ты меня не обрядишь в это у*бство! Сам пяль на себя!

– Ой да ла-а-адно! Это же для дела! – глумился я над его бешенством. Редкая, кстати, возможность. Обычно братан – скала, вывести из равновесия почти без вариантов. Разве что на азарт на раз заводится, когда дело касается нашей вечной конкуренции «кто первый опрокинет телку на спину».

– Все, отвали! Выходим! – рыкнул Лекс, натянув свою черную потертую косуху.

– А знаешь, ничо так, – хмыкнул я, оглядев брата. Черная водолазка и свободные штаны – точно как в ходу у всяких гопников – идеально дополнили образ. – Вполне себе такой уголовный элемент. Не забывай еще пальцы веером держать.

– Я это тоже тебе оставляю, – огрызнулся Лекс. – Как раз самое то в твоем обезьяньем прикиде.

– Гопота неотесанная, – фыркнул я, одергивая полы вырви глаз пиджака.

– Индюк крашеный! – не остался в долгу брат.

* * *

– Лёха, бл*дь, держи дистанцию! – раздраженно зашипел Лекс мне в ухо.

– М? – очнулся я и действительно мысленно отвесил себе подзатыльника. Чуть не спалился, практически притершись к объекту.

А все почему? Потому что кто-то за каким-то хером вместо мешковатого серого костюма напялил сегодня джинсы, что обтянули такую съедобную жопку, что у меня слегка клинануло. Каюсь-каюсь, бабские задницы – моя огромная слабость. Во всех смыслах этого слова. Я тащусь на них смотреть, лапать, кусать и облизывать и совать в них все предназначенные для этого в мужском организме части тела. От языка до члена. Последний – особенно. Я большой мальчик и уже в курсе, что у всех свои загоны, особенно в плане секса, и вот анал – мой. Нет, я люблю женщин во всех позах и всеми способами. Старая добрая классика и минет идет на ура. Но, бл*дь! При мысли именно об анале у меня начинает косить крышняк, болезненно сладко потягивать в паху и член подтекает мигом. Именно от таких фантазий я кончаю при ручной работе в душе чуть ли не на раз. Хотя, честно признаться, другие фантазии у меня редко бывают, только если нарочно, чтобы оттянуть момент оргазма рисую в башке сюжет классической порнушки. Поцелуи, оральные взаимные ласки, долгий обстоятельный трах в сочную горячую вагину. Но под конец все равно подвисаю, в момент, когда оно уже вот-вот, от затылка до колен все окаменело и яйца поджались, а в башке грохочет, но нет той самой последней капли, что прорвет плотину. Вот тогда оно и вылезает. Видение-ощущение проникновения туда, где адски туго, настолько, что для тебя самого это тоже почти боль, как и для партнерши, но боль дико сладкая. И в этом моя проблема. Потому что если даже ты парень, которому дают все жертвы твоей секс-охоты практически без осечек, то это совсем не значит, что дают так, как я хочу. Ибо двадцать один сантиметр по классике это чаще всего «ох, да-да-да, еще!», а только заикнись о черном входе – и «ты с ума сошел? Ни за что!» Неужели и правда от анала кайфуют только мужики, и у меня башка где-то от природы сломана, если я постоянно мечтаю о том, чтобы мою партнершу тоже так перло от этого? Или все дело тут в размере? Хотя вон Лекс тоже считает этот мой, мягко выражаясь, пунктик извращенской хренью. Ему вон передка вполне хватает, а минет – это уже щедрость от девушки сказочная, и ему выше крыши. Главное не куда, а как можно чаще. Хотя и говорили мы об этом всего пару раз и вдатыми.

При первом же взгляде на задницу нашего объекта у меня такие картинки живописные в башке замелькали, что никакие отвлекающие факторы не могли предотвратить возникновение жесточайшего стояка. Ее ягодицы искусать захотелось так, что аж зубами заскрипел и яйца окаменели. Уткнуться лицом между упругими половинками, вылизать, заводя и вынуждая расслабиться и увлажнив хорошенько, скользнуть в тугое колечко сначала одним пальцем. Заболтать, заласкать если дернется, зажмется. Не торопиться, потому что проникать в жаркое и тугое, ощущая, как потихоньку подаются, расслабляются не привыкшие к такому вторжению мышцы, само по себе дикий кайф. Добавить еще палец, сцеловав с губ всхлипы возражения, жалобы, что немного жжется и страшно. Вбуравливать их все увереннее, не забывая ласкать клитор, чутко ловя тот самый нужный мне момент, когда из «стыдно-больно-боюсь» начнет рождаться «да-да-хочу».

Лекс остановил мои фантазии как раз на этом моменте. И слава богу. Еще чуток – и я реально бы уже спалился. Ага, такой, мать его, супершпион, хромающий на обе ноги из-за выпирающей свинцовой трубы в штанах и с безумным голодным взглядом. Хотя взгляд все же от братана скрыть не удалось.

– Лёха, какого, сука, хера? Мы на работе, а не на съем телок вышли. – Чё поделать – от него ничего не скроешь, знаем друг друга как облупленных.

– За собой следи, – огрызнулся я. – Чё злой-то такой?