Шепот Черных песков

Родившись в зеленом оазисе на севере Страны Болот[12 - Страна Болот – часть современной Сирийской пустыни.], он прожил там всю жизнь, и никогда не думал о том, что на старости лет покинет родные края. Добравшись до реки Пуратто[13 - Пуратто – река Евфрат на Ближнем Востоке, долина рек Евфрат и Тигр – центр древней цивилизации шумеров (V–III тысячелетия до н. э.).], щедро орошающей поля жителей Аккада[14 - Аккад – страна Междуречья, III–II тысячелетия до н. э.], он было обрадовался – здесь осядем! Но и туда добралась засуха. На еще заливаемых землях не нашлось свободного места для его племени, и Персаух повел своих людей дальше.

Племена шли разными путями: кто направился в Элам[15 - Элам – страна в Междуречье, III тысячелетие до н. э.] и дальше на восток, кто пошел вверх по течению Пуратто, на север. Персаух примкнул к последним, но и они вскоре разделились: часть продолжила путь на север, а часть – и с ними племя Персауха – повернули туда, откуда встает солнце.

Люди шли через горы, преодолевали пустыни. Какие-то племена по пути находили себе место и оставались, но Персауха словно вела за собой неведомая сила. Он упорно шел по горам и долам, пока не попал в зеленую долину, окруженную многослойными хребтами Многогорья.

И снова устремился Персаух на север, через горы, за которыми, как пугали его, Черная пустыня[16 - Черная пустыня, Черные пески – пустыня Каракум.], гиблое место – мург! А куда еще идти? На восток, вдоль предгорий? Так туда уже столько племен ушло… Но не это тревожило гордого Персауха больше всего. Не нравилось ему, что среди всех вождей один – хитрый, как лис! – выше всех поднял голову, собрал целое войско, окружил себя жрецами, которые шептали за спиной каждого предводителя племени об объединении, нагоняли страх, рассказывая о воинственных кочевниках, не щадящих никого из тех, кто попадется на пути. «Хитрый лис» подбивал всех идти дальше на восток, туда, где, по рассказам странников, текут полноводные реки, а земли никем не заняты. Но Персаух понимал, что даже если и есть еще никем не занятые земли, то тесно будет всем племенам вместе, начнутся распри, и тогда не пастухи и землепашцы – воины нужны будут. До сих пор – будь в том славен мудрый бог Эа![17 - Эа – бог в аккадской мифологии. Владыка всех вод, божество мудрости. Устанавливает законы и наблюдает за их исполнением.] – соблюдали договор мира, держали слово, и друг перед другом, и с чужими племенами расходились без войн. Но как кто не сдержится, как в гневе занесет топор над головой соперника? Вот этого больше всего и боялся Персаух! К тому же превыше всего он ценил свою свободу – не хотел подчиняться никаким царям! – потому и решился пойти в Черные пески, искать там оазис. Один из местных охотников рассказал о таком. Персаух, как услышал, так сразу загорелся и нанял того охотника провожатым за немалые драгоценности. Если бы этот охотник еще на знакомом языке говорил, тогда бы вождь точно знал, куда идти, но пришлось довериться и положиться на свое чутье, а оно Персауха никогда не подводило!

– Персаух! – окликнула жена, проезжая мимо на осле.

Только она в последние годы так звала его, хотя имя «блоха» ему дали при рождении. Дали это имя крепкому здоровому мальчику, дабы отвлечь от него внимание богов, чтобы кто из них ненароком не увидел в сильном человеке угрозу и не наслал на него болезни. С годами Персаух оправдал свое имя. Его прозорливости и юркости мог позавидовать любой! Раньше всех смекал Персаух в делах – когда и куда гнать скот, когда убирать урожай, когда что выменять у проезжающих торговцев. Люди стали звать вождя Алик Пани, что и значило «вождь» или «идущий впереди».

– Персаух, пошли уже, или раздумываешь, не вернуться ли?

– Вернуться? Нет! Смотрю я, не увязался ли кто за нами. Да, видно, нет. – Персаух потянул верблюда, разворачиваясь. – Пошли! Эти горы сегодня надо перевалить. Мне они надоели, простора глазу нет. За ними, говорят, широкая даль, до горизонта все, как на ладони.

– Слышала я, за этими горами только песок…

– Глупая ты женщина, Цураам, хоть и моя жена! Оазисы в песках есть, да и река там течет, мне верный человек сказал, он туда ходил и нас приведет.

– Ве-е-рный челове-е-ек, – передразнила Цураам. Голос ее затрещал, словно тростник в вязанке – не зря звали ее Связка Тростника, – зачем ходил, а? А коли ходил, так почему там не остался? – разошлась женщина, натянув поводья осла, пытавшегося убежать вдогонку за своими сородичами, кисточки хвостов которых мелькали впереди.

Персаух отмахнулся и прибавил шагу. Еще жене доказывать, что он знает, что делает! Только поджал губы и одарил ее колючим взглядом. Ведь до чего жалкая на вид – маленькая, щупленькая, высохла вся за жизнь – кожа да кости! – а яду в ней… побольше, чем у десятка кобр! Да и уши, вон какие огромные, торчат, как у той кобры капюшон…

Цураам обиделась, накинула сползший плат по самые брови и толкнула осла пятками в бок. Серый «скакун» от радости завопил и, несмотря на два бурдюка с водой на спине в добавку к хозяйке, помчался в гору во всю прыть, догоняя собратьев.

* * *

Огибая белые, желтые и розовые холмы, словно пирамиды торчавшие повсюду на пологих склонах хребта, шли люди, даже не замечая суровой красоты природы, создавшей чудеса из спрессованного песка. Персаух, легко разломив песчаную корку, зачерпнул ладонью грунт. Почва оказалась мягкой, сырой на ощупь. Но ничего не росло на ней, голыми стояли холмы. «Мертвая! – решил Персаух. – Наша хоть и не такая разноцветная на вид, и солью покрывается, но плодоносит, только воды дай!»

Еще солнце сияло в небе, когда племя перевалило за хребет, в начале пути казавшийся недосягаемым. Впереди, закрывая горизонт, протянулась нескончаемая гряда гор. Многогорье! Персаух озабоченно крякнул, велел людям отдыхать, а сам с провожатым проехал вперед посмотреть дорогу. С высоты хребта он разглядел внизу широкий пролом в земле и в нем зелень. «Туда пойдем! Где зелень, там вода!» – обрадовался он.

На спуск ушла оставшаяся часть дня, и к пролому племя подошло затемно. Так и заночевали наверху, только послали прытких парней за водой.

Утром вождь собрал старейшин, и они вместе отправились смотреть зеленый оазис в провале, стены которого уходили вниз на пять, а то и шесть ростов мужчины.

– Бежит ручей, – заметил один из стариков, провожая взглядом тонкую ленту воды.

– Бежит, пока зноя нет, – весомо заметил другой, – летом в землю уйдет, под камни.

– Рыть арыки, колодцы…

– Нет, – отрезал Персаух, – мы не суслики под землей жить! Дальше пойдем!

Никто не возражал. Племя снялось со стоянки и привычно отправилось вслед за своим вождем.

Еще не один хребет пришлось перевалить скитальцам, пока в ранний час очередного утра взор, обращенный на север, привычно не наткнулся на извилистую линию хребта. Впереди, сливаясь с небом, расстилалась пустыня! Воздух над ней казался гуще, чем в горах. Он колыхался, сбиваясь все плотнее к горизонту, линию которого мог разглядеть только самый острый глаз. На всем необозримом пространстве желтые холмы барханов перемежались с такырами[18 - Такыр – глинистый участок растрескавшейся под солнцем почвы в пустыне.], и повсюду виднелись темные пятна, кое-где устилающие поверхность сплошным черным покрывалом – Черная Пустыня! То ли пески были там черными, то ли кусты росли такие – сверху не понять, но, сколько ни вглядывался Персаух, реки он не увидел.

– Может, назад повернем, в ту долину, над которой пахучие деревья, похожие на кедры[19 - Имеются в виду арчовые леса.], на горе растут? Там и жара не будет, раз до сих пор холод…

– Вот именно – холод! – огрызнулся Персаух на мольбу жены, но посмотрев ей в лицо, смягчился: в глазах Цураам стояли слезы.

В последний раз он видел их, когда отбирал из ее рук сына…

* * *

Как-то в пути, в землях Аккада увидел Персаух белого верблюда – диковинного зверя! Увидел и потерял голову! Длинношерстый красавец свободно пасся неподалеку от того места, где встало племя. К себе верблюд никого близко не подпускал, но Персаух разглядел клеймо на его ноге и проследил, куда верблюд уходил на ночь – в дом богатого человека! Когда-то был тот человек ювелиром при дворе самого Шаррум-кена[20 - Шаррум-кен – царь Аккада Саргон, Шаррум-кен – «царь истинный», так назвал себя сам Саргон.] – правителя Аккада, но об этом Персаух узнал позднее.

Одним вечером взял он несколько красивых вещиц, что хранила его жена в сундуке, и пошел вслед за верблюдом. Застав хозяина дома за трапезой, Персаух пожелал ему здравия и успехов в делах и предложил сделку – его украшения за белого верблюда. Ювелир, посмотрев на подношения, только рассмеялся в ответ. Гордый Персаух не мог смириться с унижением. Как он вернется в племя несолоно хлебавши?! И тогда, недолго думая, предложил за верблюда двух лошадей и отару овец, но упрямый ювелир отверг и это предложение. В ярости Персаух воскликнул: «Что же ты хочешь за своего верблюда?» А ювелир лукаво улыбнулся и спросил, буравя взглядом настырного переселенца: «А есть ли у тебя сыновья, почтенный вождь?» Персаух растерялся. У него было пятеро сыновей. Самому маленькому, которому отец дал гордое имя Эрум – Орел, тогда минуло пять. Вот его и забрал ювелир, обещая сделать из него мастера своего дела. Персаух тогда задумался – какой с малыша толк? Да и путь предстоит нелегкий, как не выдержит, заболеет, да помрет? Уж лучше оставить его в богатом доме, а взамен взять белого верблюда, какого ни у кого из вождей нет. Но жена не приняла его решения и только плакала в ответ на объяснения. Соплеменники же с тех пор прозвали вождя Отец Раба. Меж собой звали его и гордым, как верблюд, но в глаза не осмеливались, только с осуждением поглядывали на него и белого горбатого спутника рядом…

* * *

– Зимой скот померзнет, люди будут болеть. Не привычные мы к таким горам. Да и как сеять будем, когда урожай собирать… Нет, Цураам, нет, нам туда надо! – Персаух простер руку вдаль.

Цураам обреченно вздохнула. Она никогда не противилась воле мужа, хоть и ворчала на него. Всю жизнь слушала его, верила в его чутье, только за сына не могла простить. Сердце ее болело, и каждую ночь, стоило лишь сомкнуть веки, как детское личико – удивленное, с большими распахнутыми глазами – появлялось перед взором.

– Что ж, Персаух, идем, раз ты так говоришь, только водой надо запастись надолго. Нет там воды, это и мои глаза видят.

По сердцу Персауха скользнула боль. Жалко стало жену. Вот сейчас опять сядет на осла и будет ехать молча всю дорогу.

– Цураам, оставь осла, залазь на верблюда, да накидку потеплее возьми, что ты в одной рубахе, заболеешь еще, ветер вон какой дует…

– Я на твоем верблюде не поеду, тьфу на него… сколько раз говорила – и не предлагай больше!

– Эх, вредная женщина, упрямая, как осел!

– Кто б говорил…

Не стал Персаух больше с женой спорить. Сам достал меховую накидку и бросил ей на спину.

– Укутайся, говорю…

Цураам опустила голову и, завязав накидку под самое горло, взобралась на своего осла.

* * *

…Безграничны просторы пустыни! Куда ни глянь, везде власть песка, только деревья саксаула – с ажурной кроной, не сдерживающей вольный ветер – бросают вызов стихии, вмиг заметающей толщей песка все живое, что осмелится пробиться к небу в недолгую пору цветения. Пока не так сух воздух, пока пески еще хранят зимнюю прохладу, пока с неба на землю проливается редкий дождь, выползают из нор черепахи и суслики, зацветают маки и полынь, чтобы успеть продолжить свой род и потом снова впасть в спячку, остановив ток соков в стеблях, успокоив кровь в жилах до следующего сезона.

Без воды в пустыне смерть! Она принимает в свои объятия каждого, кто ступает в ее владения, но выпускает лишь дерзких, тех, кто не ведает страха и не понаслышке знаком с искусством выживания…

* * *

Ступив мозолистыми ногами на песок, белый верблюд остановился, повел чуткими ноздрями, ловя воздух, повернул голову в одну сторону, в другую и, оттопырив нижнюю губу, сдвинулся с места. Персаух не мешал ему. Он доверил верблюду не только свою жизнь, но и жизнь всего племени. За ним, как за белым маяком, пошли люди и скот. Провожатый охотник только кивал, соглашаясь с направлением, выбранным величественным животным, и шел с ним рядом, сверяясь с только ему известными ориентирами.

С каждым днем воздух в пустыне становился жарче. Уже прошли дожди, уже отцвели маки, а караван все шел и шел. Когда ветер стал злее, а солнце прогревало песок так, что ступни горели и через подошву глухих каушей[21 - Кауши – вид обуви, сшитой из одного или нескольких кусков кожи. Бывали двух видов: с открытым (шлепанцы) или закрытым задником (типа калош). Название выбрано произвольно. В некрополе Гонур-депе найдена обувь, сшитая из кожи, доходящая до щиколотки и стянутая вокруг нее шнуром.], Персаух решил идти ночью, а днем спасаться от жара под навесами.

Да, от жалящих лучей можно укрыться в тени, но вот от жажды никуда не деться! Она свербит в животе, скручивая его спазмами; царапает горло, туманит мозг. Она звенит в ушах, сгущает кровь так, что та едва пробирается по жилам. Она высушивает язык и губы, требуя только утоления. И чем меньше остается запасов воды, тем больше ее хочется, и тогда безумство овладевает человеком, а животные падают замертво. Но только не верблюд! Он идет и идет, каким-то не ведомым никому чутьем определяя, где есть вода. Он слышит ее под толщей песка и сухой глины такыров, он различает ее запах на расстоянии перехода. Вот, здесь! Здесь есть вода!

Верблюд лег, сначала опустившись на передние ноги. Персаух, шаг в шаг следуя за ним, тотчас подбежал и потянул за повод.