Азъ есмь Софья. Сестра

И даже возвращение из ссылки – все, все было понятно.

Но то, что происходило сейчас?!

Как?!

Эта… школа!

Царевич собрал с улицы детей, которым идти некуда, заботится о них, учит, да и сам с ними учится!

Где такое бывало?!

А зачем здесь он?!

Аввакум ждал многого, что его будут уговаривать, переубеждать, заставлять… он не ждал спокойных слов мальчишки «подумай… других за собой поведешь – куда?!». Он не знал, чего ждать дальше.

Он – не знал. И это было по-настоящему мучительно. Раньше-то все было просто. Черное – белое, друг – враг, вперед и с песней! А сейчас?

Разговор с царевичем, да и его нынешнее бытие ввергали мужчину в область полутонов, где все было размыто и не было ориентиров. И как жить в этом мире – он не знал. Молитва успокоения не приносила…

Наконец мужчина поднялся с колен и собрался уже было уходить, как…

– Тяжко…

В дверях стояла девочка.

Простая белая рубашка, темные волосы разметались по плечам, взгляд темных глаз непривычно серьезен. Она не спрашивала, она смотрела куда-то вглубь, Аввакум даже не сразу узнал ее.

– Государыня Софья?

Девочка вздохнула. Прошла в храм, чуть шлепая пятками по доскам, посмотрела на икону Божьей Матери.

– Она говорила, что тяжко будет, только я не думала, что так.

– Она?

– Она хорошая и добрая, просто грустная. И ей больно за нас всех. Правда, страшно, когда дети друг друга понять не могут?

Протопоп растерянно кивнул. Страшно? Еще как…

Только вот от этого разговора еще страшнее. Не будь они в храме – нечистью бы посчитал царевну. Только вот стоит девочка пред иконой, смотрит, крестится двумя пальцами, как положено – и не развеивается с диким криком, не горит… Святой воды пальчиками касается – и спокойна.

– И матери от этого больно. Царь в одну сторону тянет, ты в другую потянешь, а понять друг друга и поговорить вы не можете, никак не можете. И за тобой люди пойти могут, и за ним людей поведут, а потом брат на брата встанет, а радости от этого только врагам прибудет.

– Государыня?

Темные глаза сверкнули так, что протопопу даже жарко стало.

– Никто тебя неволить не будет. Захочешь остаться – останешься. Нет – уйдешь, воля твоя. Только один ты в поле не воин. Здесь же есть у тебя возможность помощников себе вырастить. Тех, кто знамя твое поднимет, кто слово твое далее понесет. Цари не вечны, только Царь небесный пребудет вовеки. Думай, где ты больше пользы принесешь – в ссылке, в которую тебя царь вернет, али рядом с царевичем да и мальчишками, коих воспитать можно, объяснить, научить… Хорошо думай, Аввакум, потому что сейчас за тобой Русь стоит православная. Сам упадешь – не беда, беда, что других за собой потянешь…

Речь девочки становилась все бессвязнее, на губах появилась пена.

– …сто лет пройдет – за веру старую жечь будут. Двести лет пройдет – те, кто истинно верит, сами гореть будут. Триста лет пройдет – и веры не будет, забудут ее, как и не было. Четыреста лет пройдет – и приидет царствие антихристово, вера как лопата станет, будут ей души вскапывать да золотой урожай собирать, а о спасении тех душ и дела никому не будет… выбирай, отче. Сейчас выбирай, чтобы потом не случилось такого…

Глаза девочки расширились, по губам текла пена, она упала на колени, но что-то пыталась еще говорить…

– Огонь и кровь за тобой стоят. Куда ни пойдешь – за собой поведешь, только направо люди пойдут зрячими, а налево – слепыми. И кровь польется, алая, православная… НЕТ!!!!

Последний крик сотряс детское тело – и Софья упала на пол. Замерла там, как маленький зверек, съежилась.

Аввакум опустился рядом на колени, первым делом перекрестил царевну, но той, что крестное знамение, что гром небесный, сейчас были одинаковы.

– Нет, нет, нет…

Детское тело била крупная дрожь. Аввакум коснулся темных прядей, потом вздохнул и поднял девочку на руки. Взгляд темных глаз был застывшим и невидящим.

– Нет, нет, нет…

Что же она сейчас видела?

Десять минут понадобилось протопопу, чтобы вломиться в царевнины покои, растолкать служанок и сдать девочку им с рук на руки. Сам же он остался за дверью, чтобы спустя двадцать минут услышать от девчонки-служанки:

– Горячим вином ее напоили, с травами. Уснула.

Аввакум кивнул и пошел к себе.

Ни на минуту он не усомнился в словах малолетней провидицы. Бывало такое, бывало – он сам слыхал.

Нечистый?

Нет, в храм ему доступа нет.

Значит, за ним выбор. А вот какой? Но почему-то казалось мужчине, что уйти он отсюда не сможет…

* * *

На следующий день Софья из светлицы не вышла. А Алексей Алексеевич, навестивший сестренку, сообщил Аввакуму, что все с ней в порядке. Отлежится – успокоится, не в первый раз. На просьбу же о встрече ответил согласием, но ближе к вечеру.

Вот после вечерни Аввакум и пошел к молодой царевне.

Девочка лежала в постели, водила пальчиком по строчкам Псалтыря.

– Читаешь, чадо?

– Да, отче.

– Как ты чувствуешь себя?

– Хорошо, благодарствую. Мне Марфа сказала, что вечор я в храме упала…