Алексей проводил его взглядом.
Ну, если вот так посмотреть – что можно сказать о мужчине?
Немолод, уж седина на висках. Крепок. Лицо жесткое, даже жестокое. Такой будет гнать полки на врага до победы, не думая, сколько крови придется пролить. Солдаты таких не любят, а это важно. Как Софья говорила?
Слуга царю, отец солдатам?
Ну, на слугу он тоже не слишком похож. Слишком уж властолюбив. Это в каждом движении, в каждом жесте, слове, улыбке чувствуется.
Такому дай власть – он возьмет и еще запросит, а ведь и так комнатный боярин, и так к царю приближен… случись что с отцом, кто опекать царевича будет?
Этот подомнет кого хочешь… нужен ли ему такой человек рядом? Он не принадлежит Алексею, скорее постарается, чтоб было наоборот. Вот Ордин-Нащокин уже весь принадлежит царской семье, с потрохами, а этот горд избыточно… не пойдет.
И сына он в комнатные стольники пропихнул, все при царе… не пойдет.
Интересно, что придумала Софья?
* * *
К вопросу ликвидации Долгорукова Софья подошла со всей серьезностью.
Как-никак, герой, царем обласкан, так что если заподозрят убийство – копать будут по полной и всерьез.
И головы полетят, уж ее-то точно. Сидеть в монастыре или бежать оттуда и скитаться невесть где, а также терять все наработки Софье не хотелось.
Смерть должна была выглядеть естественной. Более чем.
Значит, кинжал отменялся. Несчастный случай?
Где ты, родной двадцать первый век. Там это организовывалось легко и с блеском, здесь же специалистов таких не было.
Посвящать кого-то?
Ой, не надо. Такие дела тихо делаются, чтобы потом никто не подкопался.
Идею подсказала прежняя жизнь.
Яд и только яд.
Какой?
Да хотя бы и бледные поганки. Найти легко, собрать несложно, а уж яд из них выделить, имея такого специалиста, как Ибрагим?
Вообще не вопрос.
Остальное разделили на несколько частей.
Поганки со всеми предосторожностями собирал Софьин «женский батальон». Яд готовил Ибрагим, причем молчали и о том, и о другом.
А уж спустя несколько недель…
Подарков Долгорукову несли много, самых разных и интересных, подлизываясь к временному фавориту царя. Так что эти два проскользнули незамеченными.
Роскошная чаша, золотая, с каменьями (от сердца оторвал Степан Разин). Трофей из одного его похода. Софья мужчину понимала, сама восхищалась. Идеальная форма, алые и голубые камни, эмаль…
Яд был нанесен на камни на ножке. Из расчета, что чашу будут брать в руки и вертеть. А потом – мало ли.
Но этого именно что было мало.
И в ход пошла еще и книга. Роскошный том по военной тематике, с гравюрами, на немецком языке – Софья сама восхищалась.
Ядом пропитали страницы так, что несколько уголков в разных местах слиплись.
Отослали подарки якобы от Матвеева, который как раз был в отъезде.
И принялись ждать результата.
Софья так никогда и не узнала, что сработало. Чаша ли, книга ли…
Ее это никогда и не волновало. Главное, что спустя три дня Юрий Долгоруков скончался в страшных мучениях. Царь приказал провести дознание, но ничего толком не выяснили.
Сынок Юрия, Михайла, вопил, что убийц отца найдет, но – вот афронт! Лекари-то считали его смерть вполне естественной.
А точнее – по неосторожности. Софья потом узнала, что Юрий грибы любил во всех их видах, вот и свалили всю вину на поваров. Тут ее совесть пригрызла, чего уж там. Неповинных людей было жалко. Она постановила себе узнать, кто пострадал, и помочь. Либо им, либо семьям.
Но Алексею ничего не сказала.
Ни к чему такое на мальчишку взваливать. Она-то выдержит, она еще и не такое вынесет.
Ради чего?
А вот ради того. Ради своей страны. Ну и брата тоже.
Вульгарно? Пошло?
Простите, нет. Долгоруков – мужик сильный, с характером, да еще и герой-победитель в глазах толпы. А Романовы на троне неустойчивы. Тишайший все на здоровье жалуется, оно и понятно. На организм, ослабленный свинцом, посты и молитвы хорошо не подействуют. А случись с ним что?
Лешке править.
А при нем кто-то вроде опекуна, регента, как ни назови… нет, ни к чему нам такие герои. Умер – и бог с ним.
* * *
– Хочу в поход пойти…
Степан Разин смотрел на царевича с уважением. Как-никак, за брата он отомстил с его помощью. Царевич сказал – царевич сделал. Не отказался от своих слов, не забоялся, что там, как там – неизвестно, а только умер супостат.
Туда и дорога.