Идея совершенства в психологии и культуре

Считается, что впервые философски гармония была осмыслена пифагорейцами, задумывавшимися о природе консонантных и диссонантных созвучий и через это – о природе гармонических соотношений космоса. Несмотря на прошедшие столетия, онтологический статус гармонии до сих пор спорен. Присуща ли гармония самому материальному миру, или гармоничным является мир идей, или гармония привносится в мир нашим сознанием?

Первая точка зрения – «гармония как закономерность природы» – утверждает объективное бытие гармонии не как идеи, а как реальности, независимо от наших представлений о ней (Шевелев и др., 1990). Среди сторонников второй («идеалистической») точки зрения можно назвать Иоганна Кеплера, уподоблявшего соотношение между окружностью и сферой отношениям между божественным и человеческим; несовершенным материальным окружностям не свойственен образ Божьего духа. Сфера же, воплощая и заключая божественную природу, единственно может отражать гармонические отношения, абсолютное совершенство. Вот типичное высказывание сторонника последней («субъективистской») точки зрения: «Гармоничное целое – это своего рода идеальное целое, к которому в большей или меньшей степени приближаются реальные объекты» (Ганзен, 1974, с. 43). И.С. Молкин (1966) противопоставляет «гармонию как синоним единства многообразия, согласованности частей целого, определенного порядка и т. д.» разрозненности, хаосу, беспорядку.

Философско-энциклопедический словарь «Человек» занимает промежуточную между первой и третьей точками зрения позицию: «Различают гармонию материально-вещественную и идеально-духовную; “явную” и “скрытую” (Гераклит), то есть воспринимаемую непосредственно-чувственно или же опосредованно, “внутренним взором”» (2000, с. 86). Понятие гармонии далее связывается с отношениями между элементами «гармонического целого», характеризуемого свободным, органичным развитием всех элементов, их «единством в многообразии». Совершенство выступает как один из многочисленных вариантов «гармонического соотношения элементов», что может означать: 1) их совместимость в принципе, «на пределе возможного» – пределе реальном или кажущемся; 2) адекватность сторон друг другу в смысле их «равновесия», «паритетности»; 3) оптимальность их сочетания как некой «нормы»; 4) идеальное соответствие, или совершенство; 5) взаимодополнительность как полноту различий, «всесторонность»; 6) взаимодополнительность как корреляцию или комплементарность элементов, свойств; 7) количественно, математически исчислимое соответствие – пропорциональность; 8) сплав, «смешение» различий, противоположностей в едином новом качестве (как, например, смешение синего и белого цветов в голубом) (там же, с. 87).

На наш взгляд, с понятием совершенства связан, помимо очевидного четвертого варианта, «идеального соответствия», прежде всего пятый – гармония как полнота различий. В подтверждение можно сослаться на понимание гармонии Аристотелем. В трактате «О душе» Аристотель рассматривает как распространенное мнение, будто «душа… есть некая гармония». Но, замечает Аристотель, считать пригодным для гармонии следует не душу, а тело: «Говорить о гармонии больше подобает в отношении здоровья и вообще в отношении превосходных телесных свойств, нежели в отношении души». Гармония же в собственном смысле есть «сочетание величин, которым свойственны движение и положение, когда они так прилажены друг к другу, что больше уже не могут принять ничего однородного; во-вторых, гармония есть соотношение частей, составляющих смесь» (Аристотель, 1979, с. 384–385).

Когда сформировались первые представления о гармонии и совершенстве? Уже в «Ригведе» есть термин «рита», означающий космический миропорядок, закон; В.Т. Мещеряков (1981) полагает, что его можно считать равноценным термину «гармония»). «Прочны опоры риты, совершенен и прекрасен ее образ. Рите принадлежат просторы земли и небес» (Антология мировой философии…, т. 1, 1969, с. 74).

В.Т. Мещеряков (1981) в своем историческом очерке о гармонии также подчеркивает, что среди философов Древней Греции не было ни одного, кто бы претендовал на роль основоположника учения о гармонии или приписывал бы это кому-либо другому (однако если речь заходит, например, об основоположнике учения о материи, многие философы называют первым Фалеса). Очевидно, в античности были хорошо известны древние (восточные) корни учения о гармонии. Вместе с тем величайшие античные философы дали свои определения гармонии: «Гармония есть смешение и сочетание противоположностей» (Пифагор) и «Противоречивость сближает, разнообразие порождает прекраснейшую гармонию» (Гераклит).

Гармония для пифагорейцев выступала прежде всего как гармонические отношения в музыке. Пифагорейцы усматривали в музыке сущность бытия – «музыку сфер», разлитую во Вселенной. Музыка сфер представала как способ упорядочения мира, способ приведения в соответствие Земли, Неба и человека. Ухо обычного человека не в силах воспринять мощное звучание «гармонии сфер», мощное потому, что вызвано движениями столь огромных тел. К числу признаков гармонии Пифагор относил сложность, наличие противоположностей, их соразмерность, целостность как отсутствие избытка и недостатка. Нередки высказывания, что пифагорейская эстетика основана на «мистике чисел». Но все эти мистические толкования отражали стремление греков найти аналогии процессам музыкального звучания на всех уровнях мироздания. Соответствие «абсолютно идеальным числам» (1, 2, 3 и 4, в сумме составляющие 10) элементов природы и отношений, лежащих в основе консонантных интервалов, завораживало пифагорейцев, следовавших в своих воззрениях древневосточным культурам, в первую очередь древнеегипетской.

Вообще греки были склонны видеть в Космосе абсолютное воплощение порядка, они считали высшим совершенством («идеальным строем») формы движения небесных сфер.

Парменид – первый из древнегреческих философов, использовавший максимально обобщенные понятия, так говорил о бытии:

Не возникает оно, [бытие], и не подчиняется смерти.

Цельное все, без конца, не движется и однородно.

Не было в прошлом оно, не будет, но все – в настоящем.

Без перерыва, одно. Ему ли разыщешь начало?

<…> И все бытие отовсюду

Замкнуто, массе равно вполне совершенного шара…

    (Антология мировой философии…, т. 1, 1969, с. 295–296).

Итак, согласно Пармениду, сущность, или бытие, предстает перед человеком как совершенство.

Трактовка гармонии как совершенства в истории греческой философии связывается прежде всего с именами Платона (427–347 до н. э.) и Аристотеля (384–322 до н. э.). У Аристотеля же находим одно из самых первых определений понятия «совершенное»: «Совершенным называется то, вне чего нельзя найти хотя бы одну его часть… то, что по достоинствам и ценности не может быть превзойдено в своей области… то, что достигло хорошего конца» (Аристотель, 1979, с. 169). Сравнивая прямолинейное и круговое движение, Аристотель находит второе более простым и более совершенным: «а совершенное первее несовершенного и по природе, и по понятию, и по времени, так же, как негибнущее первее гибнущего» (цит. по: Мещеряков, 1981, с. 79). Движущий принцип, согласно Аристотелю, есть совершенство, чистая форма, а множественность возникает вследствие несовершенства материи. Дж. Пауэлл (Powell, 1935) отмечает, что это был один из пунктов учения Аристотеля, несогласие с которым выразил Дж. Бруно в своем учении о множественности миров, равно совершенных.

Аристотеля также занимал вопрос о природе человеческого совершенства. Так, в «Этике» (кн. 2, гл. 1) он утверждал: «Моральные достоинства человек обретает в результате тренировок. Поэтому исключено, что кто-то рождается преисполненный всяческих добродетелей. Ибо все свойства, присущие людям от рождения, нельзя изменить, прививая определенные привычки. Нельзя, например, приучить камень подниматься кверху, даже если подбрасывать его десять тысяч раз подряд. Природа подготовила нас к обретению определенных качеств и, упражняясь, мы их совершенствуем».

Платон в диалоге «Тимей» говорит, что Космос – наиболее совершенный из всего, что доступно восприятию. Он создан в соответствии с идеалом. Человеческое же совершенство основывается на сопричастности человека к Космосу. «Если есть движения, обнаруживающие сродство с божественным началом внутри нас, то это мыслительные круговращения Вселенной, им и должен следовать каждый из нас, дабы через усмотрение гармоний и круговоротов мира исправить круговороты в собственной голове, нарушенные уже при рождении, иначе говоря добиться, чтобы созерцающее, как того требует изначальная его природа, стало подобно созерцаемому, и таким образом стяжать ту совершеннейшую жизнь, которую боги предложили нам как цель на эти и будущие времена» (Платон, 1971, с. 539).

Идея совершенства у Платона относилась и к душе, и к телу: «Когда могучая и во всех отношениях великая душа восседает как бы на колеснице слишком слабого и хилого тела, или когда равновесие нарушено в противоположную сторону, живое существо в целом не прекрасно, ибо ему не хватает соразмерности в самом существенном…» (там же, с. 535). Но духовное начало решительно должно было возобладать по мере роста души человека. «При виде божественного лица… или совершенного тела [человек] сперва трепещет, охваченный страхом… затем он смотрит на него с благоговением как на бога» (там же, с. 293). Даже самое совершенное тело должно быть отнесено к первой, низшей ступени по отношению к духу. Тело прекрасно как единичное в множественности тел чувственного мира. Но, научившись отдавать предпочтение духовной красоте, «человек будет считать красоту тела чем-то ничтожным» (там же, с. 210).

В дальнейшем античная философия не дала принципиально новых трактовок совершенства, но лишь развивала «магистральную линию» – представление о совершенстве Космоса и о совершенствовании человека на основе космических законов (гармонии). Наибольший интерес к совершенству находим в учениях стоиков и неоплатоников.

В стоицизме Космос представляется «находящимся в бесконечной пустоте одушевленным сферическим телом, разумным существом, организующим все свои части в целесообразно устроенное целое» (Филос. энциклопед. словарь, 1989, с. 627), а человек может путем культивирования добродетелей и бесстрастия приблизиться к этому космическому совершенству. Вообще, стоики считали, что смысл гармонии мира – в единстве природы и человека, их общим правилом было: «Живи сообразно с природой вещей… Вместо удовольствий… и вредных наслаждений наступает сильная, неомрачимая и постоянная радость, мир и гармония духа, величие, соединенное с кротостью» (Сенека, цит. по: Мещеряков, 1981, с. 47). Такое совершенное состояние духа, конечно, недостижимый даже самим философом идеал, однако к нему можно и нужно стремиться.

Неоплатоники же еще больше заострили внимание на совершенстве (при этом интерес к человеческому совершенствованию был у них несколько меньшим, чем у стоиков). Так, центральным понятием в неоплатонизме было сверхсущее Единое-благо, выразить которое можно лишь апофатически. «Неоплатонический Космос есть результат божественной эманации верховного Единого – бесконечного в своем бытии и недосягаемого для любых описаний и категорий. Единое, именуемое также Добром, в полноте чистого совершенства производит “другое” – сотворенный Космос во всем его многообразии, – которое в порядке иерархических градаций удаляется от этого онтологического средоточия до самых крайних пределов, какие только возможны» (Тарнас, 1995, с. 75). Совершенство – трансцендентно, от него бесконечно далек чувственный материальный мир. Впрочем, человек имеет возможность, отрешившись от материального мира и самой своей телесности, стать сопричастным Единому.

У Плотина (204/205–270) совершенство является благом для всякого сущего, и это сущее становится «как бы частицей блага». При этом более совершенное – это и более сродное себе, а благая вещь – та, которая максимально сродни себе («не покидает своей природы»), то есть своего эйдоса. Но свидетельством предельного совершенства (блага) для Плотина сродство (тождество) со своей природой не является, поскольку восходящая к пределу сущего, к Единому, душа переходит в более высокое состояние, чем ее эйдос.

Если сравнить между собой двух мудрых – того, кто наделен естественными благами (kata fusin), и того, кто лишен их, равны ли они друг другу в своей эвдемонии? Да, отвечает Плотин, если они оба мудры. Тот, кто привязан к мирским благам и боится их утратить, не может быть бесстрашным, а потому не становится и совершенным в добродетели (teleioj proj arethn), усовершенствовавшись в ней как бы наполовину (hmisuj tij). В описаниях совершенных состояний Плотин использует элементы стоической топики: «тысячи несчастий и разочарований могут пасть на человека и оставить его все же в спокойном обладании мерой» (цит. по: Гаджикурбанов, 2003).

Итак, уже в рамках одной лишь античной культуры мы встречаем (несмотря на общую космоцентричную парадигму) различные трактовки понятия совершенства. Что же говорить об иных культурах? Являются ли культуры уникальными и невосприимчивыми к ценностным основаниям других, согласно О. Шпенглеру, или же они синхронны в коренных трансформациях, таких как «осевое время» К. Ясперса, – в любом случае, «модели» совершенства со временем менялись, уточнялись, дифференцировались. Например, в западном мире представления о совершенстве претерпели кардинальные изменения с возникновением христианства, что мы подробно рассмотрим далее. А пока обратимся к восточной традиции (точнее, традициям) понимания совершенства.

1.2. Совершенство в восточных философских и религиозных учениях

В индуизме космоцентризм был выражен, наверное, еще сильнее, чем в античной Греции. «Индуистское миросозерцание зиждется на представлении о человеке как микрокосме, точном подобии макрокосма, который являл собой не что иное, как одно живое тело. Микрокосм воспринимался как бесконечный в своем разнообразии и равномощный по своей творческой энергии макрокосму. Между процессами в человеческом организме и в космосе существует полное соответствие, если не глубокое совпадение. Мир – единый континуум человеческого и космического, и в этом общем пространстве постоянно происходит взаимовлияние и взаимопроникновение энергии. Таков был исходный постулат всех разнообразных подходов к феномену человека в древней Индии и позже» (Альбедиль, 2000, с. 163). Высшая абсолютная реальность в индуизме – это Брахман, а каждая индивидуальная душа – Атман – является его частью, то есть связь Космоса и человека прослеживается очень четко (личное Я и мировое Я тождественны). Не будет преувеличением сказать, что совершенство в чистом виде присуще лишь этой абсолютной реальности – Брахману-Атману (отчасти это понятие соответствует Единому неоплатоников). Совершенство человека понималось как неукоснительное следование религиозному и общественному долгу – дхарме, могущее привести к заветной цели – освобождению от оков бытия, выходу из круга рождений и смертей. Предельное совершенство человека в индуизме неразрывно связано с понятием мокши – «духовным освобождением от превратностей и тягот сансарного бытия… Мокша понимается как сверхблаго, как предельное блаженство, бессмертие, свобода и т. п. и осмысливается по-разному в разных религиозно-философских школах: то как бытие и осознание себя в качестве незаинтересованного свидетеля; то как вечное бытие, сознание и блаженство при отсутствии всякой недвойственности; то как свобода и неизъяснимое блаженство в боге; то как вечное и неизменное пребывание “подобно деревяшке”» (там же, с. 173).

Буддийское представление о совершенстве близко к индуистскому – конечной целью человека является освобождение от круговорота рождений и смерти, то есть мокша (или нирвана), соответственно все усилия должны быть направлены именно туда. В то же время, в буддизме акценты расставлены несколько иначе – подчеркивается, что жизнь есть страдание и существует путь избавления от этих страданий. В отличие от индуизма, достижение того, что условно можно назвать совершенством, заключается не в осознании единства своего Я с Абсолютом, но в освобождении от своего Я, осознании того, что единственная реальность – это пустота, а все остальное – лишь иллюзия. Соответственно, и реинкарнация в буддизме – это не переход души из жизни в жизнь (как в индуизме), но только работа механизма кармы (последствия этически значимых действий). Такое понимание реинкарнации наглядно иллюстрируется образом светильника, от которого зажгли другую лампу – переноса материи от первого пламени не происходит, но его присутствие воспламеняет вторую лампу.

Интересно, что именно в буддизме, несмотря на его радикальный пессимизм, было разработано представление о «шести совершенствах» («шесть парамит»), включающих в себя милостыню, соблюдение обетов, терпение, старание, медитацию и мудрость. В буддизме Махаяны считается, что последовательное обретение и культивирование этих совершенств приводит к просветлению.

Мы уже упоминали выше японский термин «ги», обычно переводимый как «праведность» («гармоничность», «целостность»). Достичь «ги» можно было путем самоуглубления и тренировок, желательно было получить наставление мастера. Поиски мастера, который мог дать правильное наставление, – один из ключевых эпизодов дзэнских историй.

Вот один из эпизодов предания – исцеление больного мастером дзэн Такуаном, предложившим ему понять смысл следующего стиха:

Не стой на месте,
Не двигайся ни вперед, ни назад,
Не садись на землю,
Забудь о победе и поражении.
Дзюбэй взмолился: я хочу знать, в чем его смысл!

Такуан засмеялся и сказал: Это стихотворение нельзя понять, но его можно постичь (Такуан Сохо, 1997, с. 253–257).

Догэн (1200–1253, основатель дзэнской секты сото) высказался об этом так: «Единственное учение, которое открывает дорогу к преображению, – это дзэн. В дзэн нет учителей и нечему учить. В дзэн главное – достижение просветления собственными усилиями. Чтобы достичь просветления, вы должны сосредоточиваться до тех пор, пока ваш ум не придет в состояние, в котором не возникает ни одна мысль».

Вместе с тем целостность не означает исключительной сосредоточенности на чем-то одном: направление внимания в какое-то одно место называется падением в однообразие. Считается, что однообразие – это привязанность к одному месту. Привязанность к чему-то одному, что бы это ни было, – это падение в однообразие. Путешествующие же по Пути презирают привязанность (Такуан Сохо, 1997, с. 46).

Еще одной характерной чертой совершенства является его готовность предстать в любой момент перед наблюдателем – «Ничто не видно так ясно, как то, что скрыто. Ничто не может быть очевиднее того, что едва заметно. Поэтому следует вести себя достойно, даже когда остаешься наедине с собой» (там же, с. 217).

В даосской традиции совершенный человек отчасти «виртуален» (то есть не существует как данность, но находится «в состоянии проекта»), и в то же время знаменует собой предельную целостность и полноту бытия, бесконечное разнообразие жизни. Отталкиваясь от выводимых им принципов реальности антропокосма (Дао-Человека), В. Малявин формулирует теорию символизма, присущую создавшемуся положению вещей: «В отличие от позитивистской науки символизм не преследует цель приобретения теоретического знания, а находит свое основание непосредственно в культурной практике» (Малявин, 1997а, с. 153). Основой нового понимания символа является интуиция антропокосма, понимаемая как «взаимная обратимость человеческого опыта и природного бытия» (там же). Виртуальная природа даосского человека и есть первооснова символического бытия, древнего бытия не в хронологическом смысле, а в онтологическом, разумеющем истинную полноту бытия Космоса еще до сотворения мира.

В Дао-Дэ цзин («Канон Пути и Совершенства») начало главы XXVIII – «Возвращаться к первозданной целостности» – вполне определенно связывает совершенство с целостностью и единством противоположностей:

Знай свое мужское, но блюди свое женское:
Станешь ущельем Поднебесного мира.
Если уподобишься ущелью мира,
Превечное Совершенство не оставит тебя.
Тогда будешь как новорожденный младенец.
Знай свое светлое, но блюди свое темное:
Станешь образцом для Поднебесного мира.
Если станешь образцом для мира,
Превечное Совершенство не потерпит ущерба.
Тогда вернешься к Беспредельному.
Зная свою славу, но блюдя себя в умалении,
Станешь долиной Поднебесного мира.
Если уподобишься долине мира,
Превечное Совершенство будет в достатке.
Тогда будешь как Цельный Ствол.