Монастырские

Агапов взглянул поверх головы Меркулова в глубину лесной чащи и сказал, обращаясь к священнику:

– Из нашего отдела. Мой коллега.

Отец Антоний молчал.

Лисица потёрлась о его ноги и ушла.

– Я при исполнении, – сказал после паузы Меркулов.

В его голосе Агапову теперь почудилось извинение. «Ну и что с того, – подумал он, – трудно доверять таким людям».

– А, вот оно что. Тебе поручили подстраховать меня, – сказал Агапов.

– Так точно.

– Отец Антоний, – голос Агапова стал жёстким. Офицер как будто сердился. – Оказывается, мы с этим товарищем получили одинаковое задание.

– Убить меня, – сказал, наконец, отец Антоний.

Он был спокоен.

– Вы поняли, батюшка.

– Да, понял, – сказал священник.

«На всё воля Божья. Если Господь попускает чему-то быть, того и не миновать», – подумал он.

– Я хотел предупредить вас об опасности, и поэтому искал встречи с вами, – сказал Агапов так, как будто он оправдывался.

В его голосе слышалась неловкость человека, не успевшего сделать что-то важное.

Он стал говорить. Он говорил торопливо, и в этой торопливости угадывалось опасение быть прерванным.

– Да и как я могу поднять руку на человека, который уберёг мою семью от развода, – теперь Агапов обращался к Меркулову. Но тот отвернулся. – В конце концов, спас от запоев и депрессии. Открыл мне мир, в котором есть Бог. Меркулов, я хочу, чтобы ты понял, кто такой отец Антоний Монастырский. И что такое его молитва. Что скажешь, а?

Меркулов курил. Его руки дрожали. Его удивляло, что у него, уверенного в себе человека, профессионального разведчика, вдруг дрожат руки. Ему это было в себе неприятно. И ещё больше раздражало, что это могут заметить посторонние. Он взглянул, наконец, на отца Антония и сказал неожиданно для себя то, чего и не хотел вовсе говорить:

– Я, товарищ Монастырский… Я когда увидел вас с этой лисицей… Да что там…Стрелять в человека, которому дикие животные подчиняются, это не моё.

Он замолчал, недовольный этим, вырвавшимся, признанием. С раздражением затоптал папиросу, и тут же, не зная, что делать, закурил новую.

– Ладно-ладно… – сказал отец Антоний миролюбиво. – Хотел бы вас, друзья мои, позвать на чай, да вам неприятности служебные от того. Поэтому… Ступайте с Богом.

Визит отца Антония в райком партии

Секретарь, дама средних лет, в строгом деловом костюме, сидела с прямой спиной за рабочим столом. Белая блузка с отложным воротничком, пиджак, прямая юбка ниже колен, аккуратная причёска – всё в её тщательно продуманном облике соответствовало ответственной должности. В кабинете было солнечно, недавно вымытый райкомовской уборщицей пол блестел. Два шкафа, четыре крепких стула с кожаной обшивкой, малиновая ковровая дорожка отличались чистотой и должны были вызывать уважение у каждого входящего.

Секретарь гордилась своей работой, а также тем, что у неё на подоконнике стоят горшки с геранью. Цветы на рабочем месте, по её мнению, располагают к хорошему настроению. Как и чистота. А хорошее настроение – залог удачного дня. Но вот посетители… Они не всегда были ей приятны, особенно в грязной обуви. Её удручало, если на полу оставались пятна. Визитёров секретарь Петрова Елизавета Аркадьевна разделяла на благородных и неблагородных. Последняя категория как раз и вызывала у неё настороженность.

Сегодняшний гость не соответствовал представлениям Елизаветы Аркадьевны о человеческих достоинствах и недостоинствах. Потому что это был священник. Он сидел на стуле, руки он положил на колени, как школьник. Елизавету Аркадьевну поразило, что, оказывается, существуют до сих пор попы, которые не боятся разгуливать по городу (и тем более в помещении райкома партии!) в своём поповском облачении. Она так и доложила шефу – первому секретарю Богдану Сергеевичу Монастырскому:

– В приёмной – поп.

И многозначительно добавила:

– В поповской одежде!

– Скажите ему, что без предварительной записи не принимаю.

– Сказала. Но…

Елизавета Аркадьевна замялась.

– Что?

Она приблизилась вплотную к столу, но вслух говорить раздумала:

– Можно я напишу?

Богдан Сергеевич с интересом посмотрел на секретаршу. Он её знал много лет. Доверял как себе. Такое поведение было не привычно для опытной партийной работницы. Он молча ожидал, пока она писала карандашом на отрывном листе календаря: «Поп сказал, что он ваш родственник!!!» Три восклицательных знака показывали, какие сильные чувства пережила партийная дама от такой новости.

Богдан Сергеевич вырвал из календаря лист с восклицательными знаками, разорвал:

– Сожгите.

– Поняла, Богдан Сергеевич, – секретарь сжала в кулаке бумажки, закивала, и стали ещё лучше видны её красивые, тщательно выложенные вокруг головы косы.

– А ему велите уйти. Скажите, он ошибся.

– Конечно! – в голосе Елизаветы Аркадьевны звучало облегчение.

Она радовалась, что не придётся передавать тем людям, которым она обязана была доносить на Монастырского, такие неприятные вещи. Нет, она, конечно, поставит в известность «их» о визите попа, но и что из того. Мало ли кто обивает пороги высоких приёмных. Главное, встречи с Монастырским у попа не состоялось.

Но она ошиблась. Через минуту поп без приглашения вошёл в кабинет первого секретаря. Елизавета Аркадьевна хотела было встать на его пути, сделать строгую гримасу, заговорить железным голосом … Она считала, что у неё – талант вызывать у неугодных посетителей замешательство. Но сейчас она испытала такое сильное удивление, что сама пришла в замешательство. Она увидела, что этот человек действительно внешне похож на её начальника – Монастырского Богдана Сергеевича. Она в недоумении переводила взгляд с одного на другого. Высокий лоб, благородные черты лица, выразительные красивые глаза, широкие кустистые брови… Яркая внешность. Неужели и правда родственник? Старший брат?! И это повергло секретаря в такой ужас, что она молча ушла.

Братья

Богдан Сергеевич поднялся. «Ну вот…» – подумал он. За этим «ну вот» стояло много чувств и мыслей, накопленных за последние десятки лет. И заключали в себе эти чувства и мысли одно: страх. Это был страх перед возможной встречей с тем, кто одним своим присуствием рядом с Богданом Сергеевичем мог перечеркнуть благополучную жизнь советского партийного руководителя. Двоюродный брат был старше его на семь лет. И хотя Богдан Сергеевич никогда его раньше не видел, но с первого же взгляда признал в этом священнике родную кровь. Внешнее сходство его опечалило.

– Что ты хочешь от меня? – сказал Богдан Сергеевич и отвёл взгляд.

Священник дружески улыбался. Открытое лицо, добрые глаза. Приятная внешность. Как у всех мужчин из рода Монастырских, подумал с тоской Богдан Сергеевич.

Богдану Сергеевичу не нравилось, что говорит с родным человеком холодным тоном. Ему было стыдновато за свою демонстративную отчуждённость. Он помнил рассказы отца о дяде Коле. О том, как красноармейцы убили его семью за веру в Бога, а двум мальчуганам-сыновьям посчастливилось избежать расправы. Эта история в ту пору получила огласку благодаря «сенсационному» (как писали в иностранной прессе) участию Сталина в жизни осиротевших братьев Монастырских – Богдана и Игоря. Мальчиков Сталин взял под своё покровительство. Один из них по окончании Отечественной войны стал священником. Последнее обстоятельство и встревожило Богдана Сергеевича. А вдруг кто-то наверху узнает о такой родственной связи? Шли годы. Никто вопросов Богдану Сергеевичу не задавал. Может, тень Сталина за спиной двоюродного брата мешала, а может, неукоризненный авторитет самого Богдана Сергеевича не позволял чинить ему неприятности… Но всё равно он жил в напряжённом ожидании, что рано или поздно двоюродный брат в поповской рясе объявится в его жизни. И вот, страшный сон сбылся.

– Здравствуй, Богдан, – сказал отец Антоний. – Давно я хотел тебя увидеть. Но встреч, скажу как есть, все эти годы не искал намеренно. Не хотел, чтобы из-за моего священнического сана у тебя возникли служебные неприятности.

– Однако, теперь ты почему-то…