Сказка со счастливым началом

– А сознание теряли?

– Нет, никогда.

– Инсульт, инфаркт у кого-нибудь были в роду?

– Не знаю… Мать умерла молодой, но от чего…

– Не знаете, от чего мать умерла? – удивился первый медбрат, подняв голову от бумаг.

– Меня из интерната забрали.

Соня поймала ошарашенный Димин взгляд – ах, да, он же думал, что их с Анькой мать умерла лишь недавно.

– Может, в больницу её? – с сомнением спросил чернявый.

– Нет, пожалуйста… не надо! – взмолилась Соня. – Не выношу больниц.

Медбратья переглянулись.

– Не надо в больницу, – глухо сказал Дима. – Я сам всё… только скажите…

– Ладно. Сделаем ей пока укол, пусть поспит. Горло чистое, вроде не грипп.

Тот, что оформлял документы, оставил бумаги, подошёл и внимательно посмотрел на Соню.

– По-моему, просто нервное истощение, – объявил он и повернулся к Диме. – Чё ж ты жену так довёл, а?

Дима только виновато смотрел, соглашаясь со всем сказанным – и про жену, и про то, что довёл.

– Дау неё ещё устройство такое… по астеническому типу…

– продолжал лысый. – Даже на свой возраст не выглядит – я бы ей двадцать пять дал, не больше. Нервная девочка, да?

– Следи за базаром! – вздёрнул подбородок Дима. – Она не нервная.

– Ладно, не заводись, – беззлобно махнул рукой тот.

– Не надо в больницу, – повторила Соня.

– О’кей… Если будет соответствующий уход… Значит, так, – медбрат повернулся к Диме. – Одну не оставлять, повысится температура – делай влажные обтирания, с уксусом или водкой. Питья побольше. Станет хуже – вызывай опять. Но, думаю, всё обойдется. Поправится, своди жену к кардиологу. Понял?

– Да, – сосредоточенно кивнул Дима.

– Больничный нужен?

– Нужен, – решительно заявил он.

– Тогда мы сейчас оформим бумагу, а в понедельник или врача вызови, или сами в поликлинику дуйте – по состоянию.

Лысый снова принялся за документы, а его напарник отправился слоняться по квартире, ушёл на кухню, потом вернулся.

– Видали, там у вас под окном – миллион алых роз прямо. Почти засыпало уже – столько бабок на ветер!

– Не волнуйся… – кивнул лысый, не отрываясь от писанины, – художник, видать, не из бедных, небось, дом и холсты не продал. Тысяч на пятьдесят цветочков-то… А то и больше.

– Повезло же кому-то! Романтик, да ещё при деньгах, – хмыкнул чернявый.

Они ещё пару минут пересмеивались, забыв про Соню. Один спросил другого, чем тот пожертвовал ради любимой женщины. Тот ответил – как чем? Женился! Мол, вся жизнь коту под хвост. Наконец, оба покинули дом, и Соня вздохнула с облегченьем.

Дима вышел, вернулся со свеженамоченным полотенцем, провел им по её лбу, шее, плечам. Но на большее не решился. Соня чувствовала, как дрожат его руки.

– Ну вот… космические пираты исчезли, – вдруг сказала она. – Ты меня всё-таки спас.

У неё даже нашлись силы улыбнуться. Дима шутку не поддержал.

– Да… я не бедный художник, всё не продал, – тихо произнёс он. – Но я жизнь за тебя отдам.

* * *

Соня быстро задремала после укола, а потом глубоко уснула. Когда она очнулась, то долго не могла ничего понять. За окном ещё не стемнело, но стало как-то неярко – день перевалил за половину. Однако в комнате ничего не изменилось. Дима по-прежнему сидел рядом и держал её за руку. Соня почувствовала себя совсем здоровой, она резко села, но тут же поняла, что поспешила. В голове загудело, и она прислонилась к спинке дивана.

– Я мерил тебе температуру, тридцать шесть ровно, – сказал он. – Вот сбили так сбили…

Соня подумала, что, возможно, ей делалось и влажное обтирание, но решила об этом не спрашивать. Дима встал и подложил ей под спину ещё одну подушку. Одним коленом он опёрся о диван и нерешительно замер – то ли отойти, то ли сесть рядом. Всё-таки сел прямо к ней на постель и нежно, почти просительно притянул Соню к себе. Её голова сама упала ему на плечо. Он тут же обхватил Соню обеими руками и порывисто прижал.

– Сонечка, Соня… маленькая… я всё для тебя сделаю… – шептал он. – Отдай мне, отдай свою болезнь… Пусть она уходит от моей девочки, я её прогоню… не пущу к тебе больше… никакое зло… не пущу…

Он тяжело дышал и явно удерживал себя от более радикальных объятий, только несколько раз ласково коснулся губами её виска. Казалось, он хочет передать ей все свои силы, всю свою нежность.

Соня по-прежнему не могла ни о чём думать – плохо или хорошо то, что происходит. Пусть он будет рядом, остальное пока не важно. Даже в таком состоянии, как сейчас, она остро ощущала его присутствие, чувствовала, как её тело тает, растворяется рядом с ним. И ничего более настоящего сейчас быть не могло. Никого, кроме Мити, у неё нет – никого роднее и ближе, словно они родились вместе. Она снова невольно подумала, что так покойно ей было только под крылом Мары. Когда Соня болела, мать позволяла себе быть ласковее, чем обычно. Вот так она и бормотала ей на ухо: «У волка заболи, у Кощея заболи, у фашистов заболи – а у моей девочки не боли, не боли, не боли…» И боль всегда отступала! А потом они уже по очереди начитывали эти слова над маленькой Анечкой…

Соня встрепенулась:

– Анька. Ты её встретил?

Как только она вспомнила про сестру, ей стало больно и холодно. Запахнув повыше халат, Соня попробовала отодвинуться. Дима тотчас же отпустил её, тревожно всматриваясь ей в глаза, словно пытался понять, не перешёл ли некую грань, не вырвется ли она теперь навсегда.

– Анька убежала куда-то, – ответил он. – Мы на лестнице с ней…

– Нет, до того! – перебила Соня.

– А, ясно, – торопливо закивал он, радуясь, что она говорит с ним. – Анька шла с каким-то парнем, волосатиком. Я его не знаю. Небось, из ночного клуба.

– А ты – что делал ты? Где стоял?

Соне надо было представить всё – как это выглядело глазами сестры. Он помрачнел.

– У подъезда.