Письма прошедшего времени

Мама, вспоминая этот сюжет из жизни, начинала смеяться, отмахивалась. Отец подхватывал обычно:

– Давай, давай рассказывай, как я тебя охмурял, цветочки-шоколадки носил! Долго, ох, как долго пришлось уговаривать. Никак не поддавалась. Бегала от меня, не подпускала. А потом влюбилась…

– Скажешь тоже, влюбилась! Не отбиться ж было от тебя! Проходу не давал! А уйти на другую квартиру невозможно. Некуда!

Мне нравилось, когда родители начинали спорить, вспоминая молодость, уже не замечая никого вокруг. Тут и о друзьях ушедших погорюют, и посмеются, вспомнив смешные случаи, и ругнутся, припомнив друг другу обиды. Главное – спросить их об этом в праздник, когда хорошее настроение и все рядом.

Происходили те события, о которых они вспоминали, в городе с красивым названием Спасск-Дальний. Мне очень нравится название этого городка. Нравится сочетание звуков в коротком слове: «Спа-с-ск». Звук «с» особенный. Его легко произнести шёпотом, но при этом губы обязательно должны быть в улыбке. И будучи совсем взрослой, можно сказать, уже очень взрослой, всегда с потаённой улыбкой, тёплой, спокойной и понятной только мне, вспоминаю разговоры отца и мамы о том первом времени их совместной жизни. Спасск. Спаситель – как же иначе можно понять значение этого замечательного слова. Спаситель Дальний. А ближний спаситель – Ангел – он всегда рядом.

Несколько раз, проезжая на поезде мимо станции Спасск-Дальний, всей душой желала выпорхнуть из вагона и умчаться туда, где прошла молодость родителей, где появилась и я – Галка-Зоя-Виктория. Но, увы, ничего этого ни разу не случилось. И только звучит в душе гимн дальневосточных партизан, выученный ещё в начальной школе, особенно любимый куплет, который пела с особым воодушевлением, гордостью и громкостью, не особо понимая его смысла:

И останутся, как сказка,

как манящие огни,

штурмовые ночи Спасска,

волочаевские дни…

Письмо 7. Про родителей

Как тут не вспомнить Льва Николаевича Толстого и его всем знакомую фразу: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Можно и пословицей продолжить: «Согласную семью и горе не берёт».

Родители мои были людьми особенными. Им и вместе было тесно, и друг без друга жить не могли. По сей день анализирую их отношения – и никак не могу понять, что держало их вместе почти шестьдесят лет и почему не жилось им мирно и спокойно, без стрессов. Никогда не уступали друг другу. Оба – со стальными нервами и характером, оба ценили только своё мнение. Ох, как же трудно было с ними. А в конце их жизни было ещё труднее – когда оба стали совсем неуправляемы.

Папа окончил Казанское военное лётное училище и начал службу на военном аэродроме «Украинка». А мама работала писарем в штабе. Вот там он и встретил свою украинку с польскими корнями по линии бабушки, с красивым гордым именем Екатерина и удивительно красивым каллиграфическим почерком. Полюбили друг друга молодые люди. И началась их неспокойная, полная и радостей, и горьких слёз, семейная жизнь. Лейтенанта Наумова перевели в Спасск-Дальний, и мама ринулась за ним как в омут! Ведь кроме своей деревни она была только в гарнизоне «Украинки». До этого нигде и никогда не бывала! А тут – молодой лейтенант, москвич, влюблён!

Мама никак не могла привыкнуть к полётам отца. А он был военным лётчиком-испытателем! Она боялась его полётов, и, можно сказать, вынудила уволиться из армии. В те годы в Советском Союзе началось сокращение Вооружённых сил. Резали по живому, сокращали не разбирая. Отца же не трогали: ценный кадр был. А сам он ни за что бы не уволился. Любил небо, полёты, форму. Всю жизнь проходил в рубашках защитного цвета, офицерских.

Мама уговаривала его, умоляла уйти из армии. Нет! Он был неумолим. Небо с детства было его единственной мечтой.

Тогда мама сгребла в охапку нас, детей, и – к командиру:

– Сокращайте, или я уеду. Один он не сможет. Сами знаете их, молодых. Заберу детей и уеду к матери в деревню. А он тут загуляет, сопьётся с горя. Неужели вам не жалко человека?

– Если таких увольнять, кто же в армии останется? Поймите, он кадровый офицер, лётчик-испытатель. Его Родина обучила этой профессии. Он молод, у него всё впереди – карьерный рост, квартира, зарплата…

– Вы рушите семью. Если я увезу детей, он не сможет летать. А я уеду завтра же!

Долго не шли на уступке маме, не хотели терять такого опытного лётчика. Но мама добилась своего. Обивала пороги начальства, шла напролом.

Пришёл приказ. Его фамилию включили в список на увольнение. Для отца это была полная неожиданность и непоправимая потеря. Отец страдал, но не мог не подчиниться воле упрямой жены. Я позже поняла: это он делал много раз в своей жизни, тем самым лишив нас, детей, более благополучной и комфортной жизни. Он не был приспособлен жить на гражданке, и вся его жизнь пошла наперекос.

Я часто слышала, как отец, выпив, горевал:

– Катя, это ты виновата! Ты меня превратила непонятно в кого. Я учился на лётчика-испытателя, с детства бредил небом – а ты меня сорвала. Зачем я поддался тебе, твоим истерикам! Надо было настоять на своём! Или совсем уйти! Сейчас бы уже командиром стал. А кто я сейчас? Кто?

Я часто задумывалась об этой уступке отца, анализируя прожитые годы, жизненные моменты, осуждала его за проявленнуюслабость. Сильный, образованный, окончивший сельскохозяйственный техникум, затем институт, умный, уважаемый в обществе, москвич, выросший в интеллигентной семье, – он в своей семье полностью принадлежал женщине из глухой деревни, без образования и светского воспитания. Красивой, земной, упрямой.

Мама была седьмым ребёнком в семье, не считая ещё пяти старших детей, умерших в детстве. Обладая сильным, упрямым характером, она всю жизнь изводила отца своей ревностью и подозрительностью. А он терпел. Я думаю, что в начале семейной жизни ему даже нравилось это. Они всегда были вместе, мама не отставала от отца ни на шаг, умудрялась даже неожиданно появляться на его работе, чтобы убедиться: а не погуливает ли там её муж.

Помню один такой случай, мне было тогда лет семь-восемь. Папа работал на угольной шахте крановщиком, и мама решила проверить, не умудряется ли он там ей изменять. Мы долго шли пешком по жаре, вдоль пыльной дороги, искали шахту, где он работал. Помню, как отца вызвали с подъёмного крана, и он, чумазый от угольной пыли, оправдывался перед начальством, пытаясь объяснить, почему его оторвала от работы жена. Я видела и понимала, как неловко ему это делать. А мама была довольна, что папин начальник теперь её знает и есть кому пожаловаться, если что…

А «если что» случались в нашей семье всё чаще. Отец никак не мог найти себя. Начал выпивать. Иногда сильно. Начинался скандал, и мы, дети, забивались под кровать и засыпали там под крики родителей, которым было уже не до нас.

Письмо 8. Про отца

Мой отец был удивительным человеком. Вот только жаль, что поздно я в нём разобралась, очень поздно поняла его. Практически за пару лет до его ухода в мир иной. Так уж складывались в семье отношения. Всё шло не так, всё наперекосяк. Потеряно время, не до конца признаны семейные ценности… Многие в конце жизни кусают локоть, разобравшись в чём-то. Но, увы, всё уже позади.

Мой отец был коммуникабельным, грамотным, умным человеком. Интеллигентом до мозга костей. Привычки, воспитанные в нём с детства, не покидали его всю жизнь. Но… он не смог и сотой доли этих навыков и привычек привить нам, детям, воспитанным на том, что «отец плохой», «отец не прав».

Как тяжело переносить на бумагу эти слова. Как трудно признавать свои ошибки. Как больно понимать ту правду, которая всплыла в конце его жизни, и теперь уже ничего не изменить. Остаётся только вспоминать – и каяться в том, что многого не понимал. Или не хотел понять.

Отец никогда и нигде не сидел, как в гостях. Особенно у родителей мамы, в глухой деревеньке. Он всем помогал, везде и во всём, но никогда не слышал слов благодарности. За ним наблюдали. Посмеивались. Не доверяли.

А подружки завидовали маме: вон какого мужика привезла – столичного, красивого, весёлого! За всё с удовольствием берётся – и в огород охотно идёт, и в поле, и на сенокос, и в лес по грибы. Лётчик, он и на тракторе научился работать. Гонял по деревне так, что гуси с гоготом разбегались в разные стороны, а свиньи из канав пулей вылетали, заслышав издалека рёв отцовского трактора «Беларусь». Он даже печки класть научился: по деревням-то печник нарасхват – везде востребован, всем нужен.

Папа умел находить контакт с людьми. Но своим в амурской деревне не стал. «Москаль», «столичный», «западник», «летун» – такие прозвища постоянно мелькали в разговорах сельчан. Я, десятилетняя девочка, видела всеобщее недоверие и пренебрежение к отцу. Мне было обидно, я не понимала, почему они так относятся к папе. Но что могла я, ребёнок, сделать, если и меня деревенские дети считали городской и не очень-то принимали в свои игры.

А папа очень старался. До сих пор со слезами на глазах вспоминаю, как он, заплатив водителям немалые по тем временам деньги, на машине возил отца мамы из глухой деревни за сотни километров в Благовещенск, чтобы показать докторам. И обещал вылечить старика. А над ним посмеивались и не верили ему.

– Москаль-то, москаль – смотрите, думает, что вылечат Марка!

– Всё понравиться хочет. Да не выйдет.

– Москаль, он и есть москаль. Летун-хвастун!

Я рыдала и кричала вслед деревенским сплетницам: «Мой папка сможет! Сможет! Он умный, сильный!» А они не обращали внимания на мой порыв и слёзы.

Студенткой я уже иначе смотрела на эту суету взрослых, уже умела оценивать человеческие отношения, и мне многое не нравилось. Мне был жаль всех: родителей матери, потому что они её родители, отца, потому что он мой папа, маму, потому что она видела, как унижается отец, а ей это нравилось. Ей это льстило.

Мама гордилась своим мужем перед жителями деревни, перед подругами, родителями. Гордилась как своейсобственностью. Неприкосновенной, дорогой и единственной на всю жизнь. Моя мама умела крепко держать в своих руках то, что считала принадлежащимтолько ей. И нас, детей, готова была всю жизнь держать за руки и не отпускать никуда. Что она, в общем-то, и делала. Её слепая любовь не знала границ. Я смогла вырваться из дома, но всю жизнь была привязана к маме невидимым канатом. А брат – тот ни минуты не мог без неё. Ни шагу не делал без её ведома и совета, даже женился только после её согласия.

Леониду Тимофеевичу, папе моему, нравилось на родине, в Москве. Ему нравилась цивилизация. Он любил театры, рестораны, кино. Любил просто бродить по Москве и любоваться архитектурой, любил в парках сидеть на лавочках и читать маме стихи. Он мечтал, чтобы его дети получили достойное столичное образование, чтобы дочка стала балериной и танцевала в Большом театре. Он был романтиком. А мама стояла на земле,никогда не витала в облаках. Она и сама готова была всю жизнь прожить рядом со своей мамой в деревне. Потому что таким же невидимым канатом была привязана к ней. Не пришлась ко двору в семье московской интеллигенции деревенская красавица. Да и не старалась прижиться там.

До последней минуты родители были со мной. Умирали на моих руках. Первым уходил отец. Я в эти дни была сама не своя. Понимала остро, до изнеможения: сколько же потеряно, не понято, не узнано! Сколько не сказано, не спрошено! Отчаяние такое – хоть на стену лезь. Да бесполезны сейчас эти запоздалые сетования.

Примерно за месяц до его ухода я дала отцу чистую тетрадь и ручку.

– Пиши. Всё что помнишь, пиши, рассказывай внукам своим о своей жизни. Ведь мы так мало общались. Оказывается, мы совсем ничего не знаем о тебе! О твоих прародителях, тётушках, дядьках.

– Да, пора, время пришло. О многом можно говорить. Даже не знаю, с чего начать.

– А начни с детства. С интересного случая. А остальное приложится, раскроется, словно весенний цветок. Помнишь, у вас в саду сирень цвела? И ты сфотографирован под этой сиренью. В Подмосковье, помнишь?

– Да, я помню всё!

Отец взял ручку, открыл тетрадь. И я ушла, не стала ему мешать. После его похорон открыла тетрадку, а на первой странице всего одно слово и запятая: «Однажды,..».