Письма прошедшего времени

Папа не сдавался. Он знал, что уходит, но боролся до последней минуты. И отвечал на мои вопросы словно уже из далёкого далека. До последней секунды он старался жить!

В ночь перед этим я вызвала скорую помощь. Врачи, два парня, старались что-то сделать. А я, не знаю почему, сфотографировала их. После похорон увидела на фото нечто необъяснимое: над папой витало облако, очертаниями похожее на его фигуру. Показала дочке, и мы решили удалить это фото. Мне кажется, чтоэта мистическая странность ещё раз говорит о его жизненной силе. О силе духа. Перед самым уходом, в феврале, отец подал мне своё трико и попросил:

– Убери его в шкаф. Я летом в нём буду в огороде работать…

Письмо 9. Про маму

Мама была мастерицей на все руки! Она умела всё: шить, вязать, стряпать, рисовать. В архивах нашлись документы, в которых сказано, что маме, Кузьменко Екатерине Марковне, объявляется благодарность за подарок фронту – мешок связанных носков и мешок перчаток для солдат. А тогда ей было всего шестнадцать лет! По сей день храню мамины вязаные вещи, вышивки… Она была талантлива. Очень.

Тысяча девятьсот пятьдесят восьмой год. Мне шесть лет, брату пять. Утром, сквозь сон, слышу, как отец, уходя на работу, говорит маме, что хочет пригласить друзей на своё тридцатилетие:

– Ты приготовь тут всё. Пирожков испеки, стол собери. Давно на тебя хотят посмотреть…

Мама нагрела бак воды, налила в ванночку алюминиевую. Накупала нас с братом по очереди и приказала:

– Сидите на кровати и не мешайте! К папке гости придут, готовиться буду!

Мы сидели на узкой солдатской кровати, листали потрёпанные книжки, дрались по разным причинам. А мама готовилась к приходу гостей.

Намочила пол, посыпала содой, затем ножиком выскребла его до белизны.

Натёрла картошку, отжала и слила в тарелку крахмал. В тазик с водой вылила кипяток с крахмалом и замочила там две белые простыни.

Накалила на печке утюг – и влажные простыни прогладила до глянца. Разложила одну простыню на полу, взяла химический карандаш, и, макая его в воду, нарисовала потрясающие ромашки. Получилась скатерть. С ромашками по краю.

Разрезала вторую простыню на квадраты и в уголке каждого квадрата нарисовала такие же ромашки. Получились салфетки.

Тесто уже вылезало из ведра. Мама быстро превратила его в пирожки с повидлом и засунула их в духовку.

Газетами протёрла два маленьких окошка. Полила цветущую герань, поставила горшок с цветком на середину стола.

Намотала на тряпичные полоски газетные валики и закрутила на них влажные волосы. Сняла свои розовые хлопковые трусики, простирнула их в ванночке и, положив в вафельное полотенце, плотно отжала, затем ещё раз и ещё, досуха, и, на ходу надев их, достала из духовки пирожки, выложила на большую тарелку горкой и накрыла белым полотенцем.

Надела чулки «со швом» из коричневого капрона. Встала в ванночку, в которой купала детей, тщательно промыла ноги в чулках – чтобы капрон хорошо их обтянул, вытерла досуха вафельным полотенцем, а полотенце простирнула и вынесла во двор, развесила на веревке.

Почистила картошку, поставила варить. Разделала селёдку, нарезала на мелкие кусочки, посыпала лучком и полила маслом. Нарезала хлеб, положила огурцы из банки.

Сняла самодельные «бигуди», нарисовала карандашом брови, и поставила на щеке чёрную «мушку». Это было очень модно. Надела платье сорокового размера, затянула широкий пояс, подложила в бюстгальтер кусочки ваты. Села ждать… И мы с братом тоже, наевшись пирожков, ждали затаив дыхание.

До конца жизни отец помнил и рассказывал, как восхищались его женой, – такой красоты и чистоты никто из его никогда не видывал и такой вкуснятины не пробовал!

О своих родителях я скажу ещё много слов в своих письмах. Не всегда хвалебных, иногда и горьких. Это жизнь…

Письмо 10. Про сумочку

Если смотреть поверхностно, свысока, не углубляясь в суть, то можно решить, что эта банальная история не заслуживает абсолютно никакого внимания. Подумаешь, ребёнок страдает. Да и кто бы из взрослых считался с детскими переживаниями? Не до того было, когда приходилось выживать, сводить концы с концами. Никто бы из них и не догадался задуматься, сколько уже шрамов на сердце маленького человечка. А ведь впереди у него целая жизнь. Надолго ли его хватит?

Когда мне исполнилось лет пять, мама подарила мне удивительную голубую лаковую сумочку. Германскую. С ней я не расставалась даже ложась спать. В пластиковом окошке находилась беленькая фигурка собачки. У собачки моргали глазки, а лапки и хвостик были на резинках. Она была как живая. Я могла часами её рассматривать и мечтать о таком замечательном друге.

В сумочке хранились самые дорогие вещички: например, стёклышки для «секретиков». Каждой девочке того времени знакома была эта забава – собирать цветные стёкла от бутылок и смотреть на мир через эти чудесные призмы. А мне очень нравилось рассматривать сквозь них облака. Пушистые лёгкие облака меняли цвет и форму, и я придумывала разные волшебные истории, которые разворачивались там, высоко на небе. Очень хотелось взлететь и путешествовать в этих сказочных историях, нестись вместе с облаками в удивительные страны, о которых так увлечённо рассказывал папа. Он читал вслух на ночь сказки разных народов, и мы мечтали побывать там, где жили герои этих необыкновенных приключений.

А сколько фантазии и творчества было в этих «секретиках»! Существовал особый ритуал сооружения тайника. И только избранные могли его увидеть. Всё самое ценное – пёрышки, пуговицы, фольга и тому подобное добро – хранилось в сумочке, чтобы превратиться в удивительный тайный мир, спрятанный от посторонних глаз в землю.

Фантики от конфет занимали в сумочке особое место. Они настолько были востребованы, что почти истёрлись. Я доставала цветные бумажки, раскладывала их на столе, проглаживала ладошкой и любовалась рисунками. Каждая картинка имела свою удивительную историю. Они были волшебными и со счастливым концом. Таких красивых фантиков нельзя было достать нигде, кроме как в Москве. Только там угощали вкуснейшими шоколадными конфетами «Мишка на севере», «Ну-ка отними», «Красный мак», «Красная шапочка», «Белочка»… Развернёшь на конфете цветной фантик, а под ним ещё одна обёртка – из фольги, так называемая «золотинка», хотя чаще она была серебристой. Уж они-то были настоящим сокровищем, эти сверкающие кусочки фольги! Из них можно было сделать платье для бумажной куклы, колечко себе на палец – да что угодно!

В глубине сумочки хранилась тряпичная куколка с нарисованными огромными глазищами, которую сшила мама. Кукла жила среди этих сокровищ и была счастлива. Её руки-жгутики торчали в разные стороны, а нарисованные глаза с растопыренными ресницами удивлённо смотрели в этот мир.

Я никогда не расставалась с этой волшебной сумочкой. Даже ложась спать, укладывала её рядом с подушкой, предварительно проверив все свои сокровища и налюбовавшись собачкой в пластиковом окошке. Наша семья часто переезжала – то на новое место жительства, то в гости к родне. И в поезде, и в телеге, когда ехали на лошадях в деревню, я всегда прижимала сумочку к себе, как величайшую драгоценность.

И вот… она исчезла. Вместе со всем содержимым. Навсегда. Как же сильно переболела я эту потерю – с высокой температурой и бредом.

И только через несколько лет узнала: моя голубая лаковая сумочка была продана по дороге в деревню, потому что не на что было кормить в дальней дороге семью.

Письмо 11. Про яйца

Московская бабушка была интеллигенткой до глубины души. А нашей семье, помотавшейся по России из одного конца в другой, было не до традиций и жеманства. Отец мойпо привычке ещё придерживался каких-то правил, навыки воспитания в культурной семье не отпускали его, но детям их никто не прививал – не до того было.

А вот когда мы приезжали в Москву, нашу семью запирали в строгие рамки. Тут уж никуда не деться: салфеточки, вилочки, ножички. А у нас-то доме – какие там вилочки-ножички!Были две алюминиевые ложки на четверых, и ели ими по очереди – сначала дети, потом взрослые. Да и дома-то никакого, по сути, не было! Больше года не задерживались нигде. Отец, подвыпив, всегда говорил, что он цыганских кровей и на месте ему сидеть скучно. Мама не сопротивлялась, смиренно следовала за мужем, крепко держа нас, детей за руки. И так – всегда и везде.

На завтрак московская бабушка готовила яйца всмятку или «в мешочек». А табабушка, что в амурской деревне, набрав в курятнике полный фартук яиц, промывала их все сразу в ведре, очищая от навоза и перьев, опускала в большую кастрюлю, десятка два-три, заливала водой из колодца и варила яйца долго, до посинения. Никто эти яйца никогда не охлаждал. Чистились они всегда плохо. Дети, вечно голодные, давясь и обжигаясь, поглощали их чуть ли не со скорлупой. А детей всегда – полный двор. На лето съезжались в деревню внуки от многочисленных бабушкиных детей. И эту ораву надо было кормить. Хотя бы утром и вечером. Потому что днём никого не дозовёшься, не найдёшь: гоняют то по лесу, то на речку.

У московской бабушки всё не так. Она промывала яйца – по одному на человека – водой под краном. Протирала каждое салфеткой, предварительно проверив его на свежесть. Для этого в стеклянную пол-литровую банку наливала воды и по очереди опускала в неё сырые яйца. Если яйцо опускалось на дно – значит, свежее и его можно варить всмятку. Это была целая эпопея – бабушка варит яйца всмятку! Дождавшись, когда вода закипит, бабуля сыплет в неё ложку соли. Размешивает, ждёт повторного закипания. Затем каждое яйцо бережно, как что-то драгоценное, кладёт на столовую ложку и аккуратно погружает в кипящую воду. И такое проделывается с каждым яйцом. Затем бабушка ждёт, когда закипит вода. Как только начинается бурление, она переворачивает песочные часы и следит, как песок в них сыплется вниз.

Я стою рядом, наблюдаю за этим важным процессом варки яиц «в мешочек» или всмятку. Бабушка всё делает молча, не обращая на меня внимания. Внучка для неё ничего не значит. Стороннийобъект. Ребёнок от женщины, которая пришлась не ко двору. Я – есть, я – рядом, но на меня никто не тратит своих эмоций. Все эмоции достаются младшему брату. Он свой, он похож на отца. Ему все дифирамбы и восхищения.

Как только песочные часы отмеряют положенное время, горячая вода сливается и кастрюля с яйцами ставится под кран с холодной водой. На красивой тарелке яйца красуются в центре стола. Каждому подаётся блюдце, на блюдце специальная рюмочка-пашотница. Для меня это дико, но интересно. Яйцо кладётся в эту рюмочку острым концом вниз – иначе нельзя: с тупого конца яйцо разбивается легче и чистится легче тоже, и желток находится ближе к тупому концу. Бабушка за этим следит строго. Рядом с блюдцем – ножик и ложка. Ложечка по размеру меньше чайной, с расширенным концом. Надо ножиком разбить верхушку яйца или аккуратно срезать её, а скорлупу убрать и сложить на край блюдца.

Я часто получала подзатыльник за то, что не так ковыряю отверстие для ложечки. Скорлупа лопается, содержимое начинает сочиться через край пашотницы, жидкий желток предательски оказывается на скатерти. У меня всё не так! Руки тут же оказывается все в вязком желтке, потому что, пытаясь скрыть свои неловкие действии, я начинаю пальцами или языком ловить содержимое, медленно выползающее из недоваренного яйца, облизывать пальцы, размазывая эту субстанцию и по лицу. Меня гнали в ванную умываться, больно вытирали руки и лицо жёстким полотенцем, а потом, подталкивая в спину, отправляли снова за стол.

– Галя, разве так можно! Ты же девочка! Почему мать тебя не научила быть аккуратной. Вот как, скажи, с тобой можно пойти в гости?

– Я не хочу в гости. Я хочу быть дома.

– Нет, мы должны ходить в гости. Но для этого надо научиться правильно вести себя за столом.

Бабушка ежедневно воспитывала меня, ей не нравилось всё, что бы я ни делала. Мама терпеливо молчала, папа тоже. Они избегали конфликтов как могли.

– Галя, смотри, как правильно есть яйцо всмятку! Проделав дырочку… Видишь, какая дырочка у меня? Я сняла скорлупу только на макушке…

От слова «макушка» меня раздирал смех. Я стучала себя ложкой по своей макушке, за что получала снова подзатыльник от отца.

– Слушай бабушку и делай так, как она говорит. Не безобразничай!

Я ненавидела эти яйца. Мне хотелось взять яйцо, засунуть целиком в рот и разжевать!

– Леонид, не трогай девочку – я сама… Теперь, Галя, надо взять солонку, слегка присолить через дырочку внутренность яйца и ложечкой размешать!

Странной ложечкой с тупым концом я медленно месила белок с желтком, при этом разламывая бока яйца. Нечаянно, конечно, не нарочно же!