Рудничный бог

Алексей занял одну каморку с Владимиром, Антон оказался в соседней. Дощатые перегородки между ними были такие тонкие, что можно было переговариваться, но с опаской – в коридорчике постоянно находилась охрана.

Не успели ссыльные перевести дух, как их опять вывели и отправили на рудник.

Всю вторую половину лета, осень и часть зимы на новом руднике шли работы. Окрест вырубили все деревья, посекли кустарник, так что вокруг из-под сугробов торчали только пни. Дерево пошло на крепеж штолен, на строительство навесов и на уголь, который жгли тут же для огня маленьких домен. Заваленные снегом, как сугробы-великаны, высились отвалы отработанной земли и пустой породы. Между ними и у входов-нор, напоминавших большие колодцы, свежевыпавший снег был протоптан до земли.

Народа было не так уж и много – несколько человек выгружали из поднимающихся снизу корзин руду, оттаскивали ее на тачках к домнам. Слышалось гудение огня, голоса работавших там людей. Прохаживались стражники – у каждого, кроме кнута, за поясом торчал тесак, а кое у кого и пистолет.

Сысой Псоич, прищурившись, рассматривал кандальников. Из письма он знал, кого ему пришлют и должен был радоваться – государственные преступники как бы вне закона. Ни царь-император, ни Господь Бог не взыщут с него, если из партии до десятилетнего срока каторги не дотянет и половина. И даже если перемрут все, урона особого не будет. А значит, вот они, почти дюжина тех, кого он в скором времени скормит Рудничному богу.

Но радости особой не было – все из-за проклятого ведьмака. В разговоре между ними уже промелькнуло имя великого князя, на которого работал Сысой Псоич, а это значит, что Третье Отделение добралось и до него. Значит, в скором времени придется либо прикрывать рудник и бросать все дела, либо срочно многое менять. Колдун не сомневался, что, спасая свою шкуру, великий князь запросто продаст его самого. И приезд проверяющего был началом конца. Злость грызла колдуна, злость и досада. И он собирался сорвать ее на этих людях.

– Ну, что, – начал он, помолчав, – дошли, стало быть? Тяжело пришлось? – он заметил бледного юношу, чью молодость не могла скрыть ни щетина, ни патлы отросших грязных волос. Небось, в прошлом все девицы его были, да и сейчас отмыть – любая, задрав подол, побежит!

Люди помалкивали. Из задних рядов кто-то что-то пробурчал невнятно, но те, на кого нацеливался колдун, сохраняли молчание.

– Чего молчите? Языки вам, что ли, урезали? Отвечать, когда спрашивают! Тяжело пришлось?

– Ничего, – негромко промолвил один из кандальников, высокий, плечистый.

– Ишь ты, «ничего»! А будет еще хуже! – наконец-то выпустил злость Сысой Псоич. – Вы чего думали, когда супротив государя выходили? Что он вас за такие дела по голове погладит? Бунтовщики! Небось, непороты еще? Ничего, мы это исправим!

– Права не имеете, – негромко, но четко промолвил кто-то. – Мы – офицеры…

– Да? – колдун даже обрадовался этим словам. – Офицеры? Были, да все вышли! Государевы преступники вы, вот вы кто! Кто сказал? Этого – взять!

Охранники метнулись к строю. Это были уже не те казаки, что сопровождали ссыльных до места, а свои стражники, прикормленные Сысоем. Говоруна выволокли, бросили на торчавшие рядом козлы, проворно оголили зад и спину.

– Для начала – десяток плетей, – бросил Сысой Псоич. – Чтоб руку хозяйскую чуял… А кто дернется – следом пойдет! И не десяток ему всыпят, а все двадцать!

Кто-то из ссыльных впрямь рванулся к товарищу – его удержали за руки свои же.

– Вот-вот, – кивнул Сысой Псоич. – Смирнее будете – шкуру свою сохраните! Давай!

Свистнул кнут. Колдун считал, одним глазом посматривая на строй. Видел, как горели у новичков глаза. Замечал, кто внешне спокоен, а кто так и рвется вперед. Этих, последних, он не слишком боялся. Такие горячи, да быстро остывают и ломаются легко. А вот те, кто смотрит прямо и молчит – с теми труднее всего придется.

Алексей заставил себя смотреть, как бьют его товарища. Не все участники Тайного общества были близко знакомы друг с другом, некоторые впервые увиделись только в тюрьме или на этапе, но общее дело соединило их вместе, и сейчас все они ощущали дружескую связь, как будто были знакомы много лет. Рядом с ним опустил взгляд Владимир Шаховской. У юноши были малиновые от возмущения уши, на глазах стояли слезы. Несмотря ни на что, он все еще во что-то верил…

Наконец, экзекуция завершилась. Избитого офицера отвязали от козел, втолкнули в строй.

– Поняли? – обратился Сысой Псоич к остальным. – Поняли, кто вы есть? Я теперь для вас – и господь бог, и царь-император. Столица далеко, а до бога… Так я за него. И от меня, а не от кого еще будет зависеть, жить вам или умереть. И когда умереть, если я захочу вас убить… Сейчас на работу. Разделитесь по парам. Внизу вам дадут инструменты, объяснят, что делать. Норма – пять тачек руды на каждого. В день. Кто не выполнит – остается там, внизу, пока все не сделает. Поблажек не будет – не для того вас сюда загнали… Все. Пошли!

Антон Багрицкий шагнул первым. За ним – Алексей, увлекая за собой Владимира, который все еще не мог успокоиться. За юношу болела душа. Несмотря на то, что был лишь одиннадцатью годами старше юного корнета, Алексей чувствовал отцовскую ответственность за него. Единственный сын у матери… Надо будет сделать все, чтобы он протянул эти страшные годы. Тридцать лет каторги и поселений. Эх, самому бы продержаться.

Вход был простым – широкий колодец, кое-как укрепленный бревнами, в которые были вбиты железные скобы. Двигаться в кандалах было тяжело. Люди медлили, приноравливаясь, как ухватиться, как и куда поставить ногу.

– Глубоко, – подумал вслух кто-то.

– А ты как думал? – усмехнулся один из стражников. – Загремишь вниз – костей не соберешь… Но, ежели кому жизнь не мила, может и сигануть. Никого не держим!

– Не вздумай, – Алексей тут же вцепился в локоть Владимира. – Не вздумай прыгать, слышишь? У тебя мать…

Юноша только судорожно сглотнул. В глазах его плавал ужас и страх перед неизвестностью.

Спускались медленно – пока одни лезли, другие стояли и ждали, пока люди с непривычки на ощупь ногами отыскивают скобы. Наверх-то всяко лезть будет быстрее – хоть видишь, за что хватаешься.

И тут рядом зазвучал негромкий глуховатый голос. Аристарх Данилевич, о котором Алексей до этапа много слышал, как о знаменитом поэте, но с которым впервые близко познакомился только на пути сюда, запрокинув голову, озирался по сторонам.

Закат последний догорал,

Окрест громада гор вставала,

И, словно зубы, гребни скал

На горле у земли сжимала.

И чтоб запомнить не могли

Оставшиеся там, где лучше,

В утробу гор, во глубь земли,

Как в Ад, спускали наши души.

Но в этой мрачной темноте,

С ней обрученные на крови,

Мы помнили о красоте,

О мире, счастье и любови…

Пораженные стихами, стражники от неожиданности позволили поэту дочитать до конца, и лишь потом накинулись, выволакивая из строя и собираясь всыпать ему плетей.

– Отставить, – прозвучал холодный голос.

Сысой Псоич заскрипел зубами. Он не заметил, откуда взялся ведьмак, но тот спокойно обошел замершую охрану, подходя к колдуну.

– Что я вижу? – протянул он. – Экзекуция? Уже? По какому поводу?

– Не ваше дело, господин… э-э… Чермный, – процедил Сысой Псоич. – Это мои люди…

– Да-да, люди ваши. Ваша личная собственность, хотя что-то мне подсказывает, что на них не существует акта купли-продажи, – со скучающим видом закивал ведьмак. – Впрочем, хозяин – барин. Люди – ваши, вы вольны делать с ними все, что угодно. Рудник – тоже ваш. Руда – ваша… Но тогда и спрос, коли что случится, будет с вас, а не с кого-то другого? Так?

Колдун сообразил, куда клонит его противник и постарался успокоиться. Это перед каторжанами можно давать волю чувствам, а здесь и сейчас надо держать себя в руках.

– Прекратить! – приказал он. – И рук без приказа не распускать. Только ежели в драку полезет, да и то…Не попортите зря! Понятно?

Стражники отступили, кивая и вразнобой бормоча: «Да ясно-понятно, хозяин… Чего уж тут непонятного?» Уже опрокинутый ими на снег, Данилевич поднялся на ноги. Ведьмак быстро шагнул к нему грудь в грудь, поймал взгляд.