Аскет. Пьесы

Петровна: Вот видишь! Он все понимал. Еще тогда понимал!

Николаич: Да, я тоже вспомнил. Ну и что, Петровна? Это валялось в редакции столько лет, ему не дали ход. И ни к чему не привело. Все равно пришлось оттуда когти рвать. Сама видишь, Пермь меня никак не приняла.

Петровна: В одном городе отринули, в другом приняли. Нет, я считаю, авторитет Кожинова сработал. Стихи-то у тебя какие! Антисоветские, прямо скажем, стихи. Ладно, дело прошлое. Но память-то все равно дорога. Сразу всплыло – как я потом к Кожинову в Москву приехала, ну, когда на курсы журналистов пошла. Как он от меня отбояривался. Мы же понимали, что такое Кожинов. Бог литературный. Рубцову имя сделал. Да и ты состоялся. И книги уже есть. Настоящие!

Николаич: А какой ценой. Редакторша с сердцем в больнице. Вот сейчас звонили из Петрозаводска. Я готов на коленях перед ней стоять, перед этой редакторшей. Помощь оказала бесценную. И не только в правке. Главное – услышала она. А такого собеседника больше нет. У государства ни шиша, и у меня ни шиша.

Во время разговора Николаич ожесточенно курит. Петровна подставляет ему пепельницу, сует носовой платок в карман, кладет на котел пачку бумаги.

Петровна: А ты пить перестань, и все будет. Не срывайся.

Николаич: Петровна.

Петровна: Николаич.

Николаич: Петровна.

Петровна: Николаич!

Николаич: Ладно, иди уже. Опоздаешь. Письмо оставь.

Петровна: Нет! Как раз пирог я оставлю, а письмо заберу. Это реликвия. А то ты задумаешься и на цигарку искрутишь.

Николаич: Да нет, у меня две пачки «Астры» есть. Мне вообще-то мало надо.

Не кипит, не бьется в берега

Черная река судьбы зловещая.

От кого мне было так завещано —

За одну две жизни прошагать?

Белый пар скользит по валунам,

Как дыханье трудное, неровное.

Памяти моей лицо бескровное —

На лету замерзшая волна.

И с тех пор за криками пурги

Слышу, если вслушиваюсь пристально,

Лай собачий и глухие выстрелы,

И хрипящий шепот: «Помоги!..»

Николаич: Да это, ты, наверно, не помнишь. Я его переделал. Но вот в этом, наверно, «генеральной думы» больше? Смотри:

Умудриться бы

В доброй стране как-нибудь

Без ночных визитеров

Свой крест дотянуть.

Для кого и зачем

Я все это пишу?

Свое сердце

От памятной боли гашу.

Целовали меня

Сапогами взасос,

И приклады,

И карцерный хлеб перенес.

Значит, здесь я не лишний.

Знать, для черного дня

В летописцы

Всевышний

Готовил меня.

Петровна на цыпочках выходит. Входят постепенно Гриня, Нила, Филипп, Родион и все, здороваются, обнимают Николаича, садятся кто где. Николаич, будто не замечая, пишет. Над ним северное сияние.

Клим (входя): Ну, вот что, Николаич, с днем рождения. Вот! Вот тебе бутылка коньяка (протягивает бутылку).

Николаич: Вот это ты засандалил, Клим. Добре.

Клим: Разговор у меня есть. Ты уже сколько лет как сюда переехал? Пора уж тебе, Николаич, к берегу нашему. В Союз. Рукопись смотрел. Поэзии мало, одни лозунги. Но сделано крепко. Если что, я рецензию мигом.

Николаич: Насчет крепко – это все редактор.

Критик: А кто редактор? Кто-то из наших?

Николаич: Галимова. В Петрозаводске.