Аскет. Пьесы

Клим: Фу, баба.

Николаич: Уж в этом я разбираюсь. Я благодарен ей за то, что она в самые слабые места меня уткнула. Сам бы я не вылущил. Потому что тема есть. А рукомесла еще мало. Да зачем мне Союз? Я одиночка! Одиночная камера.

Клим: Как это зачем? Пособие ли будет, пенсия ли…

Николаич: Ага, дадут мне пособие, а я потом говори все по бумажке. Будете гонять по депутатам. Нашли дурака. Что я тебе, пес на цепке?

Клим: Да жить-то надо как-то! Посмотри, легко ли Петровне твоей на трех работах?

За их спинами начинается гудеж и шум. Гриня, Нила, Родион и Филипп говорят, ходят, крутят вентили. Нила подходит к Николаичу и Климу, протягивает им в чашках коньяк. Гриня, Филипп и все подходят чокаться.

Николаич: Баба! А куда мы без нее? А ты, Нил египетский, что скажешь? На семинаре была?

Нила: Была. Разделали под орех. Почему же вы, Николаич, не подсказали, что туда незачем ходить? Что там промывание мозгов и унижение человеческого достоинства?

Клим: Женщина не может быть творцом. Ее дело – щи варить и детям сопли утирать. Литературу им подавай! Ишь они!

Николаич: Не сказал, потому как семинары и восьминары – все одно нары. Не побываешь на нарах – ничего не добьешься. Вашей сестре вход только на спине.

Нила: Ну, Николаич! Зачем вы так грубо! У меня стих есть.

Николаич: Давай, пори по-черному!

Нила: Он был черен, и худ, и ободран, —

Арестованным солнцем за тучей —

Был насмешливо легок и бодр он,

Невозможный, ничей, неминучий!

Он родился, когда убивали.

Среди горя и тленности выжил.

Рай мифический нужен едва ли —

Ад кромешный привычнее, ближе.

Так возник человек издалека —

Вечный путник без сна и приюта,

И повел он презрительным оком,

Явно знак подавая кому-то.

Подносили шипучие кубки —

Отвергал и еду, и напитки.

Признавал лишь отраву и трубку,

Диких песен измятые свитки.

Протягивает Николаичу сверток, перевязанный лентой.

Николаич (сопровождает речь жестами): С неба свесилась веревка. Кто-то свесил там ее? А в окно вползает ловко волосатое ворье. Что это? Это немотивированное начало и непонятное – скачками – развитие! Нужна мысль, которая бы все объединила, связала весь стих в одно предложение. А так все разваливается. Есть, конечно, просветы, есть сильные моменты, догадки, за которыми напряжение, энергетика чувств. Именно это и печалит. Потому что несделанность, оттого – непонятность. Энергетика взрывается там, где не надо, давит автора, волочет за собой. Я спрашиваю, что это?

Нила (после паузы): Рубашка. Голубая. Вам пойдет.

Николаич: Я про стих.

Нила: Это посвящение Вам. Непонятно?

Николаич: Она думает, что если мне посвятит, я сразу и упаду. Даже читать не буду. А не в этом дело, не в этом! Надо, чтоб автор управлял текстом, а не наоборот! (Берет рубаху и рвет на клочки. Все замирают. Нила закрывает руками лицо.)

Гриня (издали): Видать, Нилка согрешила. Что с нее взять, баба. А вот мое, слышьте (влезает на ящик).

Смейся, Русь, сильнее, звонче смейся!

Это не единственная блажь.

Все несется матерная песня,

Дикий, истерический кураж.

Смейся, Русь, тебе одна утеха,

Пропивай последние гроши.

Всей земле на радость и потеху

Крест нательный, душу заложи.

Смейся, Русь, великая держава,

Светлые дороги впереди.

Серп и молот ты в руках держала,

А теперь их носишь на груди.

Гриня продолжает читать, но его заглушает общий шум. Крики: «Есенинщина», «Рубцовщина», «Устарело». Гриня падает с возвышения. Родион подхватывает Крик: «Мы его свергаем, Николаич!»

Клим: Слушай, Николаич, к нам молодежь не идет. Проблема! Из Москвы депеши шлют – принимать молодых. А где они? К тебе молодежь идет?

Николаич: Идет. Сам видишь.