Трем девушкам кануть

Трем девушкам кануть
Галина Николаевна Щербакова

Юрай #1
«Трем девушкам кануть» – история о трех на первый взгляд никак не связанных друг с другом смертях молодых, успешных женщин. И только главный герой Юрай получает в руки ключ к разгадке тайны преступления. Ведь все три покойницы при жизни имели к нему отношение.

Галина Щербакова

Трем девушкам кануть

История первая

У Юрая оборвались ручки. О, эти чертовы сумки-пакеты! О, эта чертова свиная тушенка из Китая! О, эти чертовы передачи бедным из провинции! Говорил же, говорил же…

Пока перехватывал пакет носовым платком ниже ручек, чувствуя себя согнутым идиотом, – все и началось. Во всяком случае, для него начало именно тут, с ощущения идиотии и голоса из окна поезда.

– А я думаю, что это за тип с банками? А это ты. К маме? В гости?

«О, господи, – подумал Юрай, – завтра в Горловске все будут знать, как у меня лопнули ручки забубенного пакета, а значит, не разжился я, Юрай, за всю московскую жизнь приличной сумкой хотя бы из кожзаменителя, не говоря уже о чем-то натуральном».

Дело в том, что высунувшаяся из окна вагона Рита Емельянова с младых ногтей обладала гнусным качеством – рассказывать о людях разнообразные обидные мелочи: о лопнувших на интимном месте колготках у М., о капле под носом, которая набухла во время контрольной у Н. и которую тому пришлось словить уже в процессе падения, о треснутой чашке с потемневшими стенками, из которой пьет чай учитель, о чьих-то вросших ногтях, о днях менструации и так далее.

И каждый раз подробно и с удивительным равнодушием. Что было еще обидней, между прочим. «Дайкнижкуутебяглазазакисли». Без эмоций и запятых.

Самое главное – все в школе это сносили. В этом покорном принятии, в сущности, беззлобного, скорее, глупого хамства все были едины – и смельчаки, и трусы, и уборщицы, и учителя. Все сносили, и все стыдились самих себя. И дурочку Риту – нет, чтобы пару раз одернуть, – за собственный грех попустительства временами так ненавидели, как она того и не заслуживала. Юрай понял это еще в школе и был, честно сказать, ошеломлен странным человеческим свойством – любить в чужом свое хорошее, а ненавидеть в нем же собственную гадость. Поэтому Риту он всегда защищал от нападок и от эдакого благородства был даже пару месяцев в нее влюблен – между ноябрьскими и зимними каникулами.

«Получается, – подумал Юрай, – что сейчас, через столько лет, она не шибко изменилась. Чепуха это – меняющийся человек. Не успеть за жизнью».

– Сейчас закину барахло, – сказал он ей, – и приду к тебе. Это какой вагон?

– Третий, – ответила Рита. – У тебя такие круги под мышками… Какая у тебя мощная секреция.

«Ну, мать… – даже обрадовался Юрай. – Совсем такая же!» Почему-то поднялось настроение, порушенное тяжелыми банками. Он едет домой! Он едет в детство, юность, где есть Юрай-умник, Юрай-зазнайка, Юрай-эгоист, но, в общем, свой в доску парень, за которым, тем не менее, последнее слово. «Ай да я, ай да гусь», – чему-то обрадовался Юрай.

Пока дошел до своего двенадцатого плацкартного, почему-то вспомнил парнишку из девятого класса, который в школьном сортире поклялся «убить эту сволочь» Ритку. Где ты, друг Валдай? У них двоих были прозвища, составленные из имени и фамилии. Валентин Данченко – Валдай и Юрий Райков – Юрай. У Юрая – детская кличка осталась навсегда.

Где ты, Валдай? Последний раз случайно встретил его вот здесь же. На вокзале. Валдай тащил на горбу детский велосипед «Малыш». «У меня парню восемь лет. А как ты? К матери едешь? А та сволочь все еще там?»

Дело в том, что Валдай был заика. И каждый раз, когда Валдай хотел что-то сказать, Рита упреждала окружающих: «Только спокойно, ребята, спокойно. Помните – он заика».

Валдай ушел из девятого класса, поклявшись…

Не хватило ему снисхождения и великодушия простить дурной Ритин язык. Он был самолюбив и обидчив, этот Валдай. И, как говорится, на всю оставшуюся жизнь.

Тогда, с велосипедом на плечах, под «той сволочью» он тоже подразумевал Риту, и Юрай подумал: «Ну что же ты такой упертый? Уже сын на велосипеде, можно было бы и забыть».

Или правда, что нет ничего обиднее детских обид?

По прошествии времени совсем по-другому, так сказать, вне контекста, думалось о том, что Ритин грех был рожден всеобщей трусостью их самих потому, что ее папа – товарищ Емельянов – являлся много лет бессменным секретарем райкома и в человеческой доброжелательности особо замечен не был. После крушения и смены эпох думалось об этом почти легко. Подумаешь, райкомыч. Бал усох, погасли свечи. И он, Юрай, пойдет к Рите с чувством глубокого интереса и симпатии. Может, у одноклассницы, как и у Валдая, тоже дети? И товарищ Емельянов жмет в каменистой лапе бумажки, чтобы подтереть им попки? И тут он не просто доброжелателен, он плавится от чувств-с при виде детского горшка. «И обратим, господа присяжные, внимание именно на эту деталь человека и времени».

Юрай забросил вещи наверх и решил, что лучше на самом деле сразу идти в гости: все купе заняла крупногабаритная семья с каким-то необъяснимым количеством детей. Молодайка не могла, не успела бы еще родить столько, и муж ее на бывшего многодетного вдовца похож не был. Юрай присел на краешек бокового места в соседнем купе: надо было дождаться проводницу и сдать ей билет.

«Раз, два, три, четыре, – пытался сосчитать он детей, но тут же сбивался, потому что попадались одни и те же. – Господи! Да они же двойняшки. Или тройняшки?» Уже не захотелось уходить, хотелось понаблюдать этот биологический феномен, но молодайка сказала:

– Не пялься и не считай. Это нехорошо. Я тебя знаю, ты из нашей школы. Только я была в десятом, а ты в пятом. А детей у нас семеро. Один и три двойняшки. Но они погодки и очень похожи. Я сама иногда путаюсь. А муж мой карел. Это на Севере. Едем к моей маме в гости. На крыжовник.

Юрай, как ни напрягался, вспомнить Алену, так звали молодайку, не мог. Врать не стал, так и сказал – не помню, чем невероятно обидел карела. Тот засопел, надулся и ушел курить.

– Очень ревнивый, – сказала Алена, – хоть и северный. Оттого и подозрительный. Он тебе не поверил… Он убежден, что все мужики на земном шаре, увидев меня, забыть не смогут никогда. Мне предстоит рожать до посинения. Это его способ отвадить от меня других. Хороший способ, между прочим… Ты пойдешь за бабой, у которой семеро по лавкам?

– Пойду, – ответил Юрай. – Это сейчас экзотика. А я люблю экзотику.

– Не бреши, – не поверила Алена. – Не бреши, хотя и спасибо тоже. С кем-нибудь из наших общаешься?

– Ритку Емельянову помнишь? Едет в третьем вагоне.

– Да ну! – обрадовалась Алена. – Моя мать ей шила на выпускной. А эта маленькая зараза говорила, глядя на меня, беременную, что на мои бедра надо шить не платье, а шатер, в отличие от нее, изячной.

– Она! Она! – обрадовался Юрай.

– Поверишь? – вдруг серьезно сказала Алена. – Бедра – ого-го, а таз узкий. Так мучаюсь каждый раз, а карел мой неугомонный… – Она счастливо засмеялась. – Про северных людей ошибочное мнение… Мой из ревности способен убить, как негр.

Слово за слово, решили сходить к Рите вместе. Карел долго, задумчиво и странно стучал по столику костяшками пальцев. Потом сказал:

– Идите. Только врозь.

– Понял? – засмеялась Алена. – Вот так и живу. Ну ладно, иди. А я приду минут через двадцать.

* * *

После общего в купированном вагоне было тихо и чисто. Рита, подперев левую щеку, смотрела в окно. Напротив, подперев так же правую, сидела ее соседка, молодая женщина с черными, до синевы, гладкими волосами. В этом было даже что-то вызывающее – такая чернота и такая гладкость. «Как из кино двадцатых годов. Какая-нибудь мисс Менд…» – подумал Юрай. На верхней полке в одинаковых позициях лежали тяжелые плоские мужчины.

Рита заговорила обрадованно и тихо, Юрай сразу даже не понял, о чем шепчут Ритины губы.

Вернее, понял, но сразу не поверил. А потом решил, что в жизни именно так бывает. Только подумал – и на тебе…

– По-моему, это точно он, Валдай, – говорила Рита. – Прошел мимо вагона с велосипедом «Дружок». Я ему крикнула, но он, наверное, за колесом меня не увидел. Если велосипед – значит, дети. Значит, женат. А ты ведь помнишь? Он был заика. И кто-то пошел за него!

Она говорила что-то еще, но Юраю стало тоскливо, тошно, хотелось уйти, но ведь договорились же с Аленой… Если в поезде Валдай, то хорошо бы внимательно пройтись по вагонам.

– …Ну вот, с тем и возвращаюсь, – услышал он наконец Риту. – Ничего в Москве не купишь, не то, что раньше… У нас теперь лучше, и питание, и шмотки. Сам увидишь.

Спросила, женат ли. На веселое Юраево «нет, ни за что» протянула руку с толстым обручальным колечком.

– Ты его знаешь. Он работал в райкоме комсомола. Все девчонки падали, кроме меня… Ну? – И засмеялась, гордая собой. – Юрай, а ты и в Москве Юрай?

– Это клеймо, – сказал Юрай. – Не приживаются ко мне имя и фамилия, а кликуха запросто.

– Потому что ты несерьезный, – заявила Рита. – Баламут. А Юрий Райков – это красиво. Это для хорошего человека.