Оценить:
 Рейтинг: 0

Красная Луна

Год написания книги
2021
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 >>
На страницу:
3 из 8
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Через пару дней Олег Борисович предложил студентам послушать вечером у костра частушки, что они насобирали. Костёр был яркий, горел без дыма, дышал в лицо, как разгорячённый страстью любовник. Днём в ближайшем перелеске сумели насобирать сухих веток и бересты… Теперь оставалось только подбрасывать их в ненасытную пасть огнедышащего чуда… Огонь весело бежал по сучьям, лаская их своим раздвоенным змеиным языком… Частушки, всем на удивленье быстро надоели – и Олег Борисович предложил просто почитать свои любимые стихи… Но, к их стыду, никто стихов на память не знал, хотя все они были филологами и поэзию любили. Тогда Олег Борисович, смеясь, дал им задание подготовиться к следующему вечеру и сказал, что у кого окажутся здесь, в деревне, с собой поэтические книги, то те получат зачёт по практике автоматом, а коль никто из них не помнит стихов, то сейчас он будет читать сам… У Олеси была с собой книжечка стихов современного поэта Юрия Кузнецова, которую она взяла почитать с собой на досуге, и Олеся радовалась, что завтра она уж точно будет «готова» и лёгкий зачёт ей обеспечен.

Олег Борисович читал очень артистично, становясь похожим на демона с картины Врубеля. Тёмные, как смоль, глаза блестели агатовыми камешками, прополощенными в горном ключе… Он помогал себе жестами. Олесе казалось, что это взлетают руки дирижёра, взвиваются, словно большие чёрные птицы, чтобы поймать какую-нибудь мошку, а затем с шумом складываемых крыльев опускаются поближе к земле, где в низкорослом кустарнике прячется гнёздышко. Она ломала хворост и подбрасывала его в костёр. Её рука случайно коснулась руки Олега Борисовича – и ей показалось, что её задела крылом пролетающая птица… Сладко ёкнуло сердце… Что-то томное было в его взгляде, на лекциях Олеся никогда такого взгляда у преподавателя не замечала… То, что она в него влюблена, её не пугало, он нравился половине девушек факультета, но большинство из них воспринимало его просто как интересного импозантного преподавателя, не помышляя даже о какой-то дружбе с ним… Молодой доктор наук, который кого-то любил, наверное, свою жену и дочь, а может быть, ещё кого-то, он нравился студенткам, но он был для них чем-то вроде артиста в телевизоре… Кучи поклонниц у сцены с охапками цветов… Красивая и, должно быть, вкусная ягода чужого поля, опрысканная от вредителей ядом. Их же сладкая ягода была под рукой: мальчишки-сокурсники, одноклассники, пацаны, встретившиеся на танцах и вечерах, – с ними они целовались в полутёмном подъезде, вздрагивая от хлопнувшей наверху двери, отскакивая друг от друга, как одноимённые полюса магнита, от открывшейся двери, ведущей из подъезда на улицу.

8

По средам Олег Борисович уезжал на своём УАЗике в областной центр за продуктами: в местный магазинчик даже хлеб завозили эпизодически и мало, его всегда не хватало на всех жителей. Да и мясо приходилось доставлять из райцентра: коров местные жители в это время не закалывали, и вообще было их немного. Олег Борисович брал с собой в помощь обычно кого-нибудь из студентов. В этот раз предложил поехать с ним Олесе. Олеся была страшно горда оказанной ей честью. Пока ехали по бездорожью, Олег Борисович почти не разговаривал, дорога была разбита, он сосредоточенно смотрел на дорогу, то и дело переключая скорости. Олесе нравилось сидеть рядом с молодым доцентом… Она влюблённо смотрела на его чёрные кудри, в которые вплеталась первая седина, похожая на серебристую паутину. Нос с горбинкой, как у коршуна… Глаз не видно: они под затемнёнными стёклами очков. Мясистые, нервно подрагивающие и извивающиеся губы, точно красная голая гусеница…

День был погожий, хотя и холодный. Последнее осеннее солнце бросало в глаза пригоршни света, от которого можно было ослепнуть, словно это и не солнце вовсе, а белая блестящая соль. Пёстрые, как цыганки, деревья роняли золотые монисты, шелестели широкими цветастыми юбками, жёлтыми и розовыми купюрами, бросали их на траву, ставшую похожей на старую мочалку. Рябина качала красными гроздьями ягод, пытаясь увернуться от острых клювов каких-то невзрачных сереньких птиц, названия которых Олеся не знала. Лес был уже наполовину прозрачный, а небо выгоревшим, выцветшим, точно через кружевную пёструю шаль проглядывало незагорелое тело…

Дорога была на редкость разбита, УАЗик подпрыгивал на ухабах, трясло и качало, гадко пахло бензином и выхлопными газами. Олеся не любила такую дорогу, поначалу она даже хотела отказаться ехать с Олегом Борисовичем, но соблазн провести несколько часов в его обществе был велик. Однако разговаривать в пути ей совсем не хотелось, так как она боялась, что укачается по дороге, несмотря на то что выпила таблетку. Выехали на трассу – Олег Борисович помчался быстро, и она теперь смотрела, как мелькают придорожные домики в посёлках, многие из которых курились дымком. Ветра не было – и над крышами поднимались эдакие размытые серые привидения, выпархивая облачком из труб.

В городе они довольно быстро купили мясо, курицу, крупы, макароны, сливочное и подсолнечное масло, сыр, печенье, конфеты, чай… Потом она стояла в магазине и сторожила купленные продукты, а Олег Борисович грузил их в машину. Делал он это очень долго. Она даже подумала, что ему надо было взять кого-нибудь ещё из мальчишек в помощь.

На обратном пути опять почти не разговаривали… Нагревшаяся от солнца машина запахла жжёной пылью, этот запах мешался с выхлопными газами и создавал отвратительный коктейль. Подъезжая к деревне, попали в пробку. Здесь дорожка шла по мосту через речку, который взялись ремонтировать – и перед мостом выстроился длинный хвост из машин. Их УАЗик притулился в конце хвоста… Машина теперь двигалась рывками, по метру, Олег Борисович то и дело выжимал сцепление… Он начал рассказывать ей о своей студенческой практике, осторожно, как бы случайно опуская горячую большую ладонь на её колено, туго обтянутое джинсами. Неожиданно вполоборота обернулся к ней и погладил бедро… Рука прожигала, как пролитый на брюки из термоса чай. Неожиданно провёл ладонью по её волосам, нежно, бережно, как гладил её когда-то дедушка, когда она была маленькая и устраивалась у него на коленях… Ей хотелось замурлыкать от счастья, прогнуться, как кошка, дугой… Её так давно не ласкали… Что-то совсем забытое, далёкое, из призрачного детства, всплыло со дна памяти, казалось, плотно подёрнутой ряской, которую, как выяснилось, без труда можно было развести размашистыми гребками.

– Какие у тебя волосы красивые, словно золотое руно… – осторожно, точно проскользнул лёгкий сквозняк из открытого окна, Олег Борисович отодвинул прядь с виска и поцеловал в щёчку около уха… Шепнул, боясь, что громкие слова выдадут его смятение и спугнут райскую птицу, опустившуюся рядом с ним на поляну… Она ощутила щекотку от его усов, какой-то пьянящий аромат дикого цветка от его духов, чувствуя, что кровь застучала в виске барабанной палочкой, будто проснувшийся под снегом ручей, и она вся пылает, как от чая с малиной… Потеребила горячую мочку уха, точно обожжённую, проверяя нет ли волдыря от ожога. Съёжилась вся, словно нахохлившийся воробушек, попавший под ледяной дождь, только щёки полыхали, будто солнце на закате в ветреный день. Отодвинулась к дверце, остужая висок о прохладу металла. Посмотрела в окно сквозь пряди своих развевающихся от сквозняка волос… Волосы дробили свет на мелкие осколки, летевшие солнечными брызгами ей в лицо. Она счастливо зажмурилась.

Очередь из автомобилей потянулась чуть быстрее. Олег Борисович теперь тормозил реже, но двигался по-прежнему рывками, отчего Олесе стало внезапно нехорошо. Тошнота подкатила под горло, перед глазами всё поплыло, точно она качалась на волнах: вверх-вниз… Она достала из карманов джинсов припасённую таблетку и больше не слушала Олега Борисовича: ей было всё равно, что он такое ей вещал. Закатное солнце на её лице запало в серую тучу над горизонтом – и больше не появлялось… Она сидела бледная и с трудом сдерживала рвоту, стараясь не поворачивать головы…

– Что-то мне нехорошо. Растрясло.

– Скоро, думаю, проедем эту пробку. Выйдем – пойдём грибы собирать. Воздухом подышишь.

Как только проехали мост через реку, Олег Борисович свернул в ближайший лесок. Вышел из машины, открыл со стороны Олеси дверь, подал ей руку. Подножка УАЗика была слишком приподнята для неё, Олеся не рассчитала высоту – и рухнула на землю, не дотянувшись ногой до ковра из разноцветных лоскутков. Но не упала: сильные мужские руки подхватили её – и она уткнулась лицом в чёрную вылинявшую футболку, пахнущую мужским потом, смешанным с лёгким запахом стирального порошка.

– Осторожно, воробушек! А то придётся скакать на одной ноге, – и погладил её по спине широким успокаивающим жестом, как гладят маленьких детей, захлёбывающихся плачем. – Подожди. У меня стул раскладной есть. Сейчас достану. Посиди.

Вытащил складной стульчик: алюминиевые трубки, на которые натянут брезент, – поставил его неподалёку от машины под огромной берёзой, уже осыпавшей половину своих листьев, так что крона её стала полупрозрачной и пропускала редкие солнечные лучи, играющие на охряных листьях и рождающие шевеленье теней…

Осторожно обнял её за плечи и повёл под дерево.

– Посиди тут. Подыши. Чуешь: воздух такой…

Воздух на самом деле был вкусный, настоянный на ароматах сухих трав: осоки, мяты, ромашки и зверобоя, в который вплетался отчётливый запах грибов… Пахло прелью, мхом, калиной и предчувствием любви… Да, да… Олеся почему-то отчётливо уловила этот запах предчувствия любви, который обычно кружит всем голову в марте, когда тают снега, снег на глазах чернеет и сугробы сдуваются, как воздушные шарики, проколотые иголкой, а ручьи весело журчат по тротуарам, огибая островки жёлтого льда, на которых сидят воробьи, по очереди купающиеся в журчащей воде.

Но была осень… Стояли последние дни бабьего лета – и воздух уже был пропитан запахом тления и ухода… Так, слегка, как ощущается в стариковских квартирах… Олеся вдруг остро, пожалуй, впервые в жизни, почувствовала вкус жизни… У неё немного кружилась голова… Корабельные сосны, убегающие своими вечнозелёными разлапистыми кронами ввысь, кружились в медленном танце… Она прикрыла на минуту глаза и прислонилась к берёзе, чувствуя щекой мягкий и нежный ствол дерева, на ощупь напомнивший ей кожу человека, продрогшего на ветру. Сдвинулась чуть влево – щеку оцарапал серый нарост коры… Вдыхала в себя древесный запах, думая о том, что жизнь её лежит в самом начале – и она пока тоже вся мягкая и нежная, а потом, наверное, ей предстоит покрыться капами от клювов дятлов и зарастать царапающей других корой. Её по-прежнему мутило.

Олег Борисович наклонился к ней, снова тяжёлая мужская ладонь удивительно легко скользнула по её волосам, отводя чёлку со лба и слегка её ероша, будто порывистый ветер.

– Ну как ты? Сиди, а я рядом похожу: грибы пособираю… Я недалеко, тут место грибное, вокруг тебя кругами буду ходить…

Пока сидела, замёрзла очень. Кожа покрылась мурашками, точно на неё насыпалась первая снежная крупа, а сама она была такая холодная, что снег даже и не таял…

Вернулся Олег Борисович к ней минут через сорок с полной корзинкой настоящих белых:

– Смотри, сколько насобирал! Знатный супец будет!

Плюхнулся рядом на серый пружинящий мох, пахнущий пенициллином, прижался плечом… Она вздрогнула, но не отодвинулась. Так и сидели, вдыхая пряный, чуть горьковатый запах опавших листьев. Листья краснотала казались издалека экзотическими цветами, и она подумала о том, что вот так мы, наверное, принимаем страсть критического возраста за любовь… Огненные кисти рябины наклонились к соседнему дереву – и казалось, вот-вот сейчас его подпалят… Какая-то серая птица в жёлтом фартуке забавно скакала по дороге, собирая первые облетевшие ягоды, видимо, поклёванные другими птицами, и оттого упавшие на землю. Голубое небо проглядывало сквозь ажурный узор листьев. Чудилось, что они заперты в каком-то шаманском пологе, где потолок расписан восточными узорами. Олег Борисович обнял её за плечи, нежно и осторожно, точно в бабушкин пуховый платок закутал. И ей вдруг стало так спокойно… Спазм прошёл. Она сидела, не шелохнувшись, точно серый мышонок, завидевший кота… Олег Борисович провел пальцами по её шее каким-то таким движением, словно смахивал крошки со стола, собирая их себе в ладонь, взял её кисть и поцеловал. Ей никогда ещё не целовали рук… А потом прижался шершавыми обветренными губами к синей жилке на виске, пульсирующей, точно ручей подо льдом, ищущий выхода…

С этого дня Олеся только и могла думать об Олеге Борисовиче… Это было странно, неразумно: мечтать о женатом преподавателе, значительно старше неё, но она ничего не могла с собой поделать… Откуда возникает любовь? Каким ветром забрасывает её в наше сердце, словно семечко лёгкого одуванчика, парящего на своём парашюте? Неизвестно… Но ей было ясно уже, что ярко-жёлтое солнышко цвело в её сердце и пчёлы кружились над ним, готовясь собирать нектар… И сама она светилась, словно ласковое июньское солнце, набирая жар. Майский цвет только что облетел и лежал папиросной бумагой на сочной зелёной траве, плавал в нагретых лужах и летел по улице, точно снег… Улыбка блуждала по её лицу, словно солнечные зайчики по стене… Иногда она представляла, что Олег Борисович разводится со своей грымзой-женой. Она почему-то была уверена, что та должна быть грымзой, иначе как же он уйдёт от неё? Сердце замирало от предчувствия счастья: «А что, если Олег Борисович опять её позовёт с собой куда-нибудь ехать ему помогать?» Видеть этого человека, слушать его ласковый и заботливый голос, в который она погружалась, словно в майское соловьиное пение, лёжа без сна и мучаясь от любви… Нет, не от неразделённой… Она уже каким-то своим женским чутьём знала, что нравится ему… Но думать серьёзно об этом семейном, в годах, человеке? Да и зачем он ей? И состарится он раньше неё… Нет, ей нужен ровесник, не женатый, у которого, как и у неё, всё впервые… Чтобы они детей могли завести двоих и жить счастливо до смерти душа в душу, бережно поддерживая друг друга под локоток и во всём помогая друг другу…

Смотрела на занятиях в глаза участливо, впитывала в себя, точно воду бутон, готовящийся распахнуть свои лепестки шмелю, каждое его слово, каждую шутку, блеск глаз, блики на стёклах очков, артистичный взмах руки, будто зажавшей дирижёрскую палочку… Словно жизнь её была упакована в старый застиранный целлофан, чтобы не поцарапать, а теперь этот целлофан сорвали – и она засияла…

9

Старообрядческую свадьбу играли в той же просторной горнице, где день тому назад местные бабушки сидели рядком и пели частушки, стыдливо укрываясь платочком. Молодые восседали под образами в просторных белых рубахах, почему-то напомнивших Олесе нижнее бельё из какого-то фильма про дореволюционные времена. Невеста красовалась без фаты. Вообще она была невзрачна, как воробей, на лице ни следа косметики, волосы заплетены в жиденькую, напоминающую колос, косу, уложенную на голове короной. Мужики за столом пили самогон, опустошая стакан за стаканом. Женщин за этим столом не было, они разносили угощенье гостям: всякие рыбные блюда, солёности, пироги и ароматный хлеб домашней выпечки с хрустящей корочкой, пахнущий так, что уже от его запаха текли слюнки…

Гости пили. И много. Гуляла вся деревня. Песни пели не только в избе, но и на улице: частушки и русские народные вперемежку с советскими… В какой-то момент Олеся осознала, что поёт хор, и, вслушиваясь, поняла, что это общинные религиозные пения… Голова пошла кругом, хотя она и отхлебнула всего лишь глоток местного зелья… Отказаться от самогона было нельзя. «Ты чего! Хозяева обидятся, мы и так для тебя выпросили рюмочку с напёрсток, посмотри, какая она красивая, а ведь они её выкинут!..» Но нет, как же она отхлебнёт эту гадость? Она же жжётся и горькая, противная… Поэтому Олеся набила рот мягким хлебом и начала цедить самогон через мякиш. Много позже она узнает, что это верный способ опьянеть от капли спиртного…

Она опять оказалась за столом с Олегом Борисовичем. Сидела ни жива ни мертва, обмирая от счастья, чувствуя его раскалённое бедро и плечо… Огнём от разгорающегося костра опалило лицо. Ощущала, что сама полыхает, как головешка, будто целый день пролежала на жарком южном солнце. Приложила ладонь к правой щеке, пытаясь её остудить. Тепло от щеки переливалось в кисть, рука будто налилась красным вином и, отяжелев, упала на стол. Потом Олеся взяла стеклянный стакан и приложила его к щеке… Стакан был холодный, точно наполнен квасом из погреба, а не местной брагой, но почему-то совсем не остужал её щеки.

Олег Борисович был оживлён, пил много, но совсем не пьянел, только его чёрные глаза, бездонные, похожие на глубокое небо в августовскую ночь, в котором пульсируют, точно сердце, звёзды, затягивало мутной дождевой пеленой… Несколько раз за вечер он хватал её руку мелко трясущимися пальцами: так дрожат ещё зелёные и упругие листья под сильным летним ливнем, разбивая крупные капли на веер брызг. Два раза поднёс её ладошку к влажным губам, налившимся кровью, будто насосавшиеся пиявки, и поцеловал нежно-нежно, будто пробовал белый снег на вкус… Она подумала тогда: «И не пиявки губы, а шелковица, сладкая и нежная на ощупь…»

Потом какая-то деревенская тётка в кокошнике подсела к Олегу Борисовичу и, заглядывая ему в глаза, запела русскую народную песню про любовь к чужому мужу… Олеся подумала тогда: «Надо же! И у староверов то же самое…» Вскоре женщина схватила Олега Борисовича за руку и потащила танцевать в центр избы… Олесе было немного смешно смотреть, как Олег Борисович переминается с ноги на ногу, пытаясь попасть в такт с музыкой и успеть за своей проворной партнёршей, будто всю жизнь ходившей в кружок обучения русским народным танцам… Впрочем, кто знает, может, и вправду ходила… Какой-то деревенский парень, уже изрядно набравшийся, улыбчивый, как Иванушка-дурачок, одетый в широкую зелёную рубаху, не заправленную в холщовые коричневые брюки, напомнившие Олесе шаровары, и торчащую из-под чёрного атласного жилета, застёгнутого на четыре пуговицы на груди, подлетел к ней и потащил плясать какой-то скомороший танец, то и дело развязно обнимая её в пляске: за плечи, за талию… Крутил её вокруг оси, точно юлу на тонкой ножке, – и ей казалось, что как только тот её отпустит, она непременно упадёт…

«Ни письма, ни вестиночки не прислал хороший мой. Говорят, его видели, говорят, уже с другой», – запела за столом женщина средних лет, одетая в тёмно-синий балахон, напомнивший Олесе халат чернорабочей…

В избе становилось душно, она еле стояла на ногах не только от своих головокружительных виражей, но и от спёртого воздуха, успевшего впитать в себя пот разгорячённых тел и браги. Комнату быстро заволакивала серая мутная пелена, возникшая внезапно, как дым при пожаре, хлынувший из обрушившейся двери… Среди дымного марева возник дразнивший всех язычок пламени… Она потащила своего кавалера на свежий воздух, взяв под локоть и буквально повиснув на нём…

В лицо ударил свежий ветер… Взгляд кавалера становился осмысленным. Тот провёл по лицу широкой, будто лопата, и заскорузлой ладонью с короткими пальцами, под ногтями которых виднелись траурные полоски от въевшейся в кожу земли и, вероятно, солярки или машинного масла, стирая пот и умываясь свежим ветром…

Она стояла посреди деревенской улицы, на которой медленно сгущались сумерки… Улица набирала синеву, точно баклажан под ярким солнцем.

Кавалер положил руку ей на плечо и попытался притянуть к себе. Она почувствовала тяжесть его руки, будто ремень от рюкзака, набитого пожитками… Инстинктивно вывернулась и в растерянности отскочила почти на метр, не зная, что предпринять… Кавалер пьяно покачивался на ногах, словно стоял на ходулях…

– Ты чё? Не нравлюсь, что ли?

Олеся замешкалась, не зная, что ответить и как поступить… Сгустившаяся тьма ласково лизала ей лицо, точно собака… Не по-осеннему влажный тёплый воздух был плотен и сгущался туманом в низине над рекой… Ей чудилось, будто снег лег на долину взбитыми, как пуховые подушки, сугробами, заслоняя собой луга…

Краска сползла с её разгорячённого лица, она поёжилась, передёрнула плечами…

– Жарко в избе было, да и устала я от праздника: не привыкла к танцам…

– А, ну так привыкай… У нас здесь не только работать умеют, но и гулять… – осклабился кавалер и потянулся к её руке…

Она отступила от него ещё на шаг в ночь, лихорадочно соображая, как бы от него отвязаться.

– А, молодые люди, о чём беседуете? – вырос как из-под земли Олег Борисович. – Позвольте украсть у вас девушку. Мне надо обсудить с ней детали вашего фольклорного праздника, а то боюсь, что она что-то не так запишет…

Взял её под локоток, легко, непринуждённо – и она не оттолкнула его. Бродили по вымершей деревне… «Неужели все на свадьбе?» – подумала она. Олеся была страшно горда, что прогуливается с Олегом Борисовичем.

На небе разливалась луна, похожая на обкусанный с одного боку каравай белого хлеба. Но её света было достаточно, чтобы увидеть блестящие чёрными камушками в прозрачной мелководной воде глаза Олега. Первые морщины разгладились в темноте – и лицо стало ещё больше похоже на Врубелевского демона. Олег Борисович крепко держал Олесю под локоток, прижимая к себе её тонкую руку с детскими пальчиками и обгрызенными ногтями. Олеся была так близко к преподавателю, что слышала, как стучит его сердце, будто поезд, мотающийся на стыках рельс и крутых поворотах. Любимый голос ввинчивался в ночную тишину – и та рассыпалась на осколки. Вышли на окраину деревни… Олеся обернулась и посмотрела на посёлок. Тёмные, скособоченные, будто стоптанные ботинки, домишки притулились друг к другу, в окнах многих горел свет, и они казались яркими заплатками на чёрных лохмотьях садов…

Олег Борисович распахнул свои руки – и вот уже она лицом уткнулась ему в грудь и ощущает, как колется верблюжья шерсть на его свитере крупной домашней вязки… «Интересно, – подумала она, – а свитер этот вязала его жена или мама? Или у него нет мамы? Ведь он уже немолодой… Нет, я не хочу романа с женатым. Но я его люблю и не желаю думать, что будет дальше…» Словно мутный тёмный поток подхватил её… Сильный, сбивающий с ног. А в таком потоке, чтобы не утонуть, надо расслабиться и отдаться воле течения. Сопротивляться бесполезно. Только потеряешь силы. Не выплывешь… В таком потоке самое верное средство выжить – это ввериться стихии. Где-то там, за поворотом реки, тебя обязательно вынесет на берег, хоть ты и будешь лежать без сил, чувствуя, что тебя прополоскали и перекрутили, как в стиральной машинке, да ещё и выжали… Свитер Олега Борисовича задрался – и её щека заскользила по шёлковой болотной футболке, точно цветок на воде, вырванный из почвы шальным ветром и брошенный им на зыбь реки плыть в неизвестность…

Чужие губы пили её, как шмель нектар из цветка… И она крупно дрожала, словно цветок, под тяжестью насекомого.

Она была растеряна и инертна, будто в неё впрыснули какой-то яд, парализующий волю и мозг… Наплевать… Пусть бросают косые взгляды, секущие её, как летний мелкий дождь… Дождь прошёл – и глянуло солнце взгляда… Слёзы высохли, лужи испарились, а капли на листве – то лишь роса от утреннего тумана.

<< 1 2 3 4 5 6 7 8 >>
На страницу:
3 из 8

Другие электронные книги автора Галина Таланова