Коллекция недоразумений. Принцип матрёшки

На столе стояло три чашки. Мать подхватила турку, обернулась к столу – и замерла.

Да, подумал Егор, а этот из гнезда выпал…

Он встал и молча убрал третью чашку. Марта Оттовна дернулась было его остановить, но тоже промолчала и разлила кофе по чашкам. Кофе, видимо, варился тоже в автоматическом режиме: в турке оставалась ровно одна порция.

– Не надо, мам, – негромко сказал Егор.

– Что не надо? – ровно, не глядя на него, поинтересовалась мать.

– Чем скорее ты привыкнешь, что все так и есть, тем лучше. Иначе можно свихнуться. Поверь, я знаю. Я видел.

Кофе пили долго: надо же было чем-то себя занять. Как на грех, было воскресенье, и следовало еще решить, что они будут делать целый день. Наконец мать все тем же ровным голосом спросила:

– Чего хотели папины сослуживцы?

Егор с деланным удивлением поднял брови, но мать досадливо нахмурилась:

– Да ладно, говори уже. Я ведь слышала ваш разговор. Голос у тебя был какой-то… В общем, ты с ними не просто прощался.

Егор несколько мгновений раздумывал, стоит ли говорить матери о просьбе отцовских коллег, но потом все-таки решил, что любое дело сейчас для нее будет лучше, чем воскресное ничегонеделание.

– Они просили, чтобы мы не слишком затягивали с разбором всяких документов, которые остались от… папы. Они хотят забрать все рабочие материалы, даже ноутбук. У них какие-то исследования остановились без этих материалов, а там сроки… Но дядя Виталий сам все заберет на днях. Только сначала нам с тобой надо самим все разобрать. Ты… готова?

Он специально будто оправдывал не слишком приличную торопливость вчерашних гостей, чтобы мать не отказалась всем этим заниматься.

На обдумывание ей понадобилась целая минута. Хотя как знать – может, не на обдумывание, а опять-таки на приведение своего голоса и всего прочего в подобающий порядок?

– Хорошо. Я сейчас помою посуду, и займемся. Только со всякими компьютерными штучками будешь разбираться ты, а я займусь всем остальным.

Кабинет отца всегда был заповедным местом – не только для Егора, но и для Марты Оттовны. В детстве он казался Егору неким таинственным замком, символом величия отца: каждый раз, входя туда, он одновременно и немножко съеживался, и гордился, что ему открывается доступ в святая святых – Место, Где Работает Отец. Интересно, а как все это было для матери? Во всяком случае, она никогда не входила к отцу без стука – и уж конечно не открывала дверь в кабинет в его отсутствие.

Даже убирался в кабинете отец всегда сам. Все это вовсе не означало, что отец специально что-то скрывал от своих домашних: просто Егор с матерью знали, что у отца важная, сложная, а до определенного момента и действительно секретная работа.

Отец любил повторять чью-то фразу: «Настоящий исследователь – как бульдог, который схватил кость и пока не разгрызет ее, не сможет отпустить, даже если сам того очень захочет». Соответственно, ни Егору, ни Марте Оттовне как-то не очень хотелось приставать к бульдогу в тот момент, когда он свою кость грызет. Поэтому даже сейчас, когда было очевидно, что никто никакую кость точно не грызет и больше никогда грызть не будет, мать с сыном одновременно и непроизвольно слегка замедлили шаги перед дверью в отцовский кабинет.

Егор предоставил матери право войти первой. Она пару раз моргнула и все-таки рискнула открыть дверь.

В кабинете все оставалось точно так же, как было несколько дней назад, когда Марта Оттовна, встревоженная отсутствием ответа на ее стук в дверь, отважилась заглянуть туда без разрешения. Только сейчас стул был отодвинут от стола: это врачи скорой помощи укладывали хозяина на носилки, когда стало очевидно, что никакие реанимационные мероприятия не стоит даже и начинать.

Марта Оттовна решительно прошла к письменному столу, распорядившись:

– Ты, наверное, лучше забери ноутбук к себе, а я пока разберусь в ящиках.

Егор подозрительно глянул на нее, но спорить не осмелился.

На всякий случай он открыл несколько папок на рабочем столе ноутбука: все файлы в них были защищены паролями. Это было удивительно, но не слишком: как любили говорить два старых полковника, бывших чекистов не бывает, а привычка – вторая натура… Нравились отцу мальчишеские игры в конспирацию – что ж тут такого?

Егор легонько погладил клавиши ноутбука, еще немного посидел над ним и направился в кабинет. Снова замедлил шаги перед дверью (интересно, когда-нибудь выветрится из всяких его душевных закоулков детский благоговейный трепет перед этой комнатой?) и осторожно заглянул внутрь.

Марта Оттовна с растерянным лицом сидела перед отцовским столом, держа в руках какую-то потрепанную книжку. Такими обычно бывают читаемые в метро детективы или дамские романы.

– Егорушка, ты случайно не знаешь, откуда это у отца?

Да уж, действительно… Отец никогда в жизни не читал ни детективов, ни какой бы то ни было другой литературы такого рода, ограничиваясь исключительно литературой профессиональной. Когда он отдыхал – что, надо сказать, случалось не слишком часто, – то баловал себя тем, что он считал высочайшей классикой: Толстым, Золя, Гюго, Плутархом, Карамзиным, философами разных веков… И откуда, в самом-то деле, у него взялся какой-то бульварный романчик? Подобные книги его возмутили бы даже в руках жены и сына – не то чтобы самому их читать. Тогда откуда?..

– Дай-ка глянуть…

Какой-то Никита Соснин. «Эксперимент 2Х». Видать, заслуженная книжка, много раз читана. И возраст-то у нее весьма почтенный: издана аж в 1993 году. Это что ж, отец в 1992 году ушел из КГБ по причине начала развала вышеупомянутой организации и с горя пристрастился к такому чтиву?!

Да вроде горевать-то ему тогда было особо некогда: его практически сразу же пригласили на нынешнее (черт возьми! не нынешнее, а последнее…) место работы. В то время всякие западные институты, их филиалы и прочие подобныве конторы росли на обломках Союза, как грибы дождливым теплым летом. Именно тогда некий немецкий институт социологических исследований открыл в Москве собственный филиал, в который срочным порядком начали набирать людей.

Каким уж образом немецких социологов заинтересовал человек, всю жизнь занимавшийся физиологическими исследованиями для КГБ, которым, наверное, на их благополучном Западе непослушных детей пугали, было решительно непонятно. Но для их семьи это приглашение выглядело просто манной небесной: в начале девяностых матери в университете платили ровно столько, чтобы хватало на квартплату и электричество. Егору было тринадцать, и финансового толку с него не было никакого – одни сплошные расходы. В органах госбезопасности служивых тогда деньгами тоже отнюдь не баловали: многие вообще по ночам частным извозом подрабатывали. Так что дома вопрос, принимать ли отцу столь заманчивое предложение – зарплаты в начинающем свою деятельность филиале были вполне европейские, – даже не вставал. Вот отец предложение и принял – и, насколько знал Егор, никогда потом не пожалел об этом, даже на одну коротенькую секундочку.

Поскольку поначалу отцу пришлось резко менять направление деятельности и читать кучу социологической и психологической литературы, то времени на развлекательное чтение у него не оставалось вообще. Ему этого времени и на сон-то не хватало – не говоря уж о неспешном и обстоятельном общении с домашними. С чего же у него вдруг образовалась этакая странная книжица? Или это вообще не его? И что она тогда у него в столе делала?

– Мам, а где ты ее нашла-то? – поинтересовался Егор.

– Да в нижнем ящике, в самой глубине. Представляешь себе, как я удивилась?

Да, не слишком информативно. Правда, любое другое место обнаружения детектива тоже вряд ли дало бы какую-то полезную информацию…

– А у тебя что? Ты уже все посмотрел, сынок?

– Да. В ноутбуке одни рабочие материалы. Правда, очень странно: представляешь, все файлы под паролями! От нас их отец прятал, что ли? Или это все отягощенный анамнез? Госбезопасность жила, жива и будет жить, холодная голова, чистые руки и все такое…

Мать неодобрительно поджала губы. Понятно. Дома еще долго нельзя будет шутить на эту тему: нечего топтаться по маминым нравственным и прочим устоям. Самому Егору вовсе не обязательно было хранить скорбную сдержанность в словах и жестах, чтобы каждую секунду помнить: отца больше нет. Да и не удалась бы ему такая сдержанность: профессия не та. Как известно, нет больших циников и матерщинников, чем хирурги, – но воспитанной со всей немецкой корректностью матери об этом знать не стоит.

Марта Оттовна, конечно, отличалась недюжинным самообладанием, но все же ей периодически приходилось замирать над стопками бумаг и всякими мелочами, чтобы не пустить на волю собственные эмоции. Поэтому Егор счел за благо оставить ее в кабинете одну: пусть хоть на это сил не тратит. Хотя… Она же, наверное, не перед ним лицо держит, а перед самой собой. Или как?

Тем не менее Егор ушел на кухню, захватив с собой загадочный «Эксперимент 2Х». Ему вдруг показалось крайне важным понять, почему в отцовском столе оказалась именно эта книга. Выходит, отец лукавил, когда вел свою борьбу за высокие литературные идеалы? Или эта книга и была тем самым опытом, после которого отец так безвозвратно разочаровался в современной литературе? Но тогда зачем источник печального опыта хранить столько лет? А если все-таки лукавил – то зачем?!

У Егора вовсе не было уверенности, что чтение странной книги даст ему ответы на все эти вопросы. Однако так или иначе, но какое-то значение книга для отца имела – а, значит, имеет сейчас значение и для самого Егора. Поэтому он вытащил из холодильника остатки вчерашней еды, налил себе в чашку остывшую (отцовскую…) порцию кофе и углубился в чтение.

…Очнулся Егор, когда за окном уже было совсем темно. Он машинально кинул взгляд на часы: семнадцать десять.

Чтобы прийти в себя, он подошел к окну, прислонился лбом к холодному стеклу и закрыл глаза. Голова все равно горела, и он распахнул створку окна. Зачерпнув снега с подоконника, вытер им лицо. Помогло мало.

Послышались шаги матери. Она замерла в дверях, потом медленно подошла к сыну и тихонько погладила его по спине:

– Что-то ты зачитался, сынок…

– Ты закончила, мам? – не оборачиваясь, спросил Егор.

– Давно. Я просто тебя не хотела беспокоить. Что тебя так увлекло?

Он обернулся, обнял ее и неопределенно ответил:

– Да так, ничего особенного. Видимо, у нас с отцом это семейное.