Истории о котопёсах и их хозяевах

– Ты б поосторожней с характеристиками, а то ведь у Клавдии Петровны рука тяжелая, да и половник большой имеется. Звезданет – небо в Париже увидишь, – ответил на его иронию Дюма.

– Че расселись? Машка когда приезжает? Митрич, мне бы еще красочки желтой немного, – не переводя духа от быстрой ходьбы, высказалась Мартыниха.

– Клавдия, вот скажи ты мне: кто тебя надоумил будку ромашками разрисовать? И потом, что Вилюй на это скажет. У него ведь хоромы скромныя, серыя, обшарпанныя, – растягивая окончания, подначил Клаву Митрич.

– А чего меня надоумливать, я сама с мозгами. Моей Ромашечке нужен красивый дом. А я и Вилюю красоту наведу, еще не решила, чего ему изобразить, – гордо выставив одну ногу вперед и немного задрав подбородок, ответила ему женщина.

Для Семена художественные изыски соседки стали новостью, поэтому на его лице нетрудно было заметить выражение крайнего удивления и интереса. Шарики в его голове завертелись, картинки нарисовались, и, неожиданно для соседей, он вдруг сказал:

– Тогда мне нужна белая и голубая краска.

Митрич подпрыгнул на лавке, развернулся лицом к Семену и спросил:

– Зачем?

– Нарисую на будке Атоса плащ мушкетеров.

– Вот так, значит, да? Ла-а-адно, раз пошла такая пьянка, будет у меня Сом, а на будке дно морское нарисую, вот, – закинув ногу на ногу и облокотившись на забор, утвердительно кивнув головой, закончил свою мысль Митрич.

Теперь на него в четыре глаза уставились Дюма и Мартыниха.

Тем временем к теплой компании будущих хозяев щенят Найдены присоединились Лешка Сглаз, Светлана Николаевна и Валентин Сергеевич. От своего дома ковылял Валерьяныч, а в дальнем конце улицы показалась Шурочка. Не хватало только Шумихи, Мохнатого и Педагога.

Окружив сидящих на лавке, сельчане поздоровались, и Лешка Сглаз спросил:

– Чей-то вы замерли, как сфинксы?

– Они мою мысль переваривают, – ответил Митрич.

– Ценная мысль? – вновь спросил Лешка.

– У-у-у, художественно выразительная, – закатив глаза, молвил Митрич.

С другого конца села показалась легковая машина. Все обернулись.

– Никак Маша едет, – предположила Светлана Николаевна.

Семен Сергеевич очнулся и громко произнес:

– Так, ну-ка расступились, дайте дочу встретить.

Поднявшись с лавки, он решительно раздвинул руками Лешку и уже стоявшего рядом с ним Валерьяныча.

Машина остановилась. Из нее вышли Маша и ее муж Анатолий. Они дружно поздоровались с коммунарами, обнялись с Семеном Сергеевичем. Пока они здоровкались, подоспели Шумиха, Мохнатый и Педагог.

– Хорошо, что вы уже собрались, – сказала Маша. – Толя, разгружай багажник. Клавдия Петровна, Федор Никитич, Иван Валерьянович, Анна Васильевна, тут ваши гостинцы передали.

Названные подошли поближе к багажнику. Анатолий выудил пакеты с их именами, записанными на бумажках, и передал гостинцы старикам. Оставшиеся пакеты он понес в дом тестя.

– Машенька, мы решили тут разговаривать. Лето жаркое, в доме душновато всем будет, вон под яблоню пойдем, там и побеседуем, – предложила Светлана Николаевна.

Яблоня у Дюма знатная вымахала. Раскидистая, высокая, штрифель с нее по осени ведрами собирали.

– Толя, захвати там стулья да табуретки, – крикнула Маша мужу, уже выходившему на крыльцо.

Сидячие места отдали женщинам и Валерьянычу, он со своими больными ногами недолго бы простоял.

Маша одернула футболку, встала перед сельчанами и засмущалась. Это в городе она солидная женщина в деловом костюме и со стильной прической. Сейчас перед стариками стояла их Машунька в тонких спортивных брюках, белой футболке и с коротким хвостиком.

– Вот ведь вроде начальница, а перед вами робею.

Между коммунарами прошелестел легкий смех.

– Да ты не тушуйся, Машуха, говори как есть, авось не съедим, – подбодрил ее в своей манере Лешка Сглаз.

– И то правда, чего застеснялась-то? Мы ж тебя вот такейной помним, – опустив руку ниже табуретки, зычно выдала Шумиха.

– Кхм. Я папе вкратце рассказала о том, чего хочу. Вот, приехала подробности поведать. Два месяца назад в наш детдом поступило трое ребятишек, все погодки, два брата и сестра, девяти, десяти и одиннадцати лет. Говорят, их родители решили сразу отстреляться, народили деток одного за другим. Жили хорошо, весело. Детки ухоженные, умненькие. Только вот беда к ним нагрянула… – Маша замолчала, а в глазах у нее застыли слезинки, постояли немного и покатились по щекам крупными каплями.

Мартыниха резко подхватилась с табуретки, подскочила к женщине, обняла:

– Маш, да ты чего, ты это, не надо так, давай, рассказывай, – приговаривала она, поглаживая дочку Семена по спине.

– У них собака была, ощениться должна была, да что-то пошло не так. Родители повезли ее к ветеринару, детей дома оставили. У них дом, кстати, недалеко от Заводья, в Павловке… В общем, ливень в тот день был, машину занесло, погибли все… Вру, не все, одного щенка мамка, видно от удара, родить успела, или сам выскочил, а может, судьба такая ему, выжить…

Маша говорила медленно, как будто вспоминая подробности. На самом деле рассказ о детях давался ей трудно, видно было, что она не на шутку переживала за них.

– Кутенок этот, несмотря на трагическую ситуацию, под счастливой звездой родился. Сначала его водитель, остановившийся из-за аварии, пожалел, в ветеринарку отвез, денег оставил, попросил выходить. Потом медсестра домой взяла и на лапки поставила. А у ребят родня только дальняя, да и та не захотела на себя такое бремя брать. Определили их к нам. Два месяца прошло, а они никак от шока не отойдут, держатся вместе, ни с кем из детей не контактируют, все исполняют на автомате.

Им кто-то про щенка рассказал. Видимо, нянечки наши трепались, а кто-то из детей подслушал. Не знаю… Они за воспитательницей ходить стали, просить, чтобы им разрешили щенка в детдом взять. Ко мне в кабинет все трое пришли, то же самое попросили. А куда мне его брать, у нас ведь даже живого уголка не положено. Один аквариум и стоит.

Маша снова замолчала. Перед ней сидели люди, которые знают, что такое остаться одному. Пережившие многие катаклизмы, ощутившие на себе горечь потерь, но сохранившие веру в лучшее. Им не требовалось долгих пояснений.

На некоторое время под яблоней воцарилась тишина. Кто-то тихонечко вздыхал, кто-то, положив руки на колени, смотрел в землю, кто-то, облокотившись на забор, наоборот, глядел куда-то вдаль.

Маша ждала. Подсознательно она боялась, что старики, и так сталкивающиеся с различными проблемами, не примут ее просьбы. Собственно, решение, которое она нашла, может выйти боком и ей, но женщина устала бороться с бюрократическими вывертами, ей не очень нравилось подгонять всех под один шаблон.

Когда она вникла в проблему этой троицы, ей почему-то сразу подумалось о Заводье. Вспомнилось детство, когда она могла забежать во двор Никитича, чтобы не мчаться к своему дому, и легко попросить молочка или булочки. И ей вынесут целую кружку молока, и батон вареньем намажут, и на крыльцо усадят, и скажут, чтоб не частила, пила и ела с удовольствием, а не на бегу. А еще ей вспомнилось, как у калитки стояла Шумиха с большой миской первой клубники в руках и кричала на все село:

– Вовка-а-а! Ягоду возьми!

И, услышав ее, к калитке вихрем неслись и Вовка, и Наташка, и Машка. Они усаживались прямо тут, на пышной траве у забора, и лопали мытую клубнику за обе щеки. Потом дружно кричали спасибо матери Вовки, ставили миску за калитку и мчались по своим делам.

В Заводье не было чужих детей и внуков, все были свои, родные оглоеды, хулиганы, умницы и «Вот такие!» ребята.

– Вы не думайте, с ними воспитатель будет. Вы только решите, где их поселить, ну и чем занять. Я не знаю, но мне кажется, что им… Я ж была в Павловке, но там не то, там города больше, люди за заборами. А у нас, у нас… – Маша сама не понимала, почему слезы льются из глаз, почему сердце не стучит, а бьется.

– Опять! Маш, да хватит уже капать себе и нам на нервы. Мы ж это, не против. Мы о другом задумались – о том, что беда, зараза, ни малых ни старых не щадит, – вздохнув, высказалась Мартыниха.