Думы потаённые

Одно из ярких воспоминаний детства – автобус, в котором мы ехали с родителями со своего садового участка. За человека нужно было платить 6 копеек, а за ведро с вишней 10 копеек. За вишню родители не платили, и я стояла, вжимаясь в заднюю стенку автобуса, со страхом ожидая окрика тётки-кондукторши. Мне почему-то было невообразимо стыдно. И в зрелом возрасте я наблюдала, как беззастенчиво государство обворовывает и обманывает своих граждан, видела, как растаскиваются предприятия, заводы и не хотела принимать в этом участие. В советское время даже воровство с предприятий называли не воровством, а «умением жить», всё это поощрялось и приветствовалось. Но вот, поди же ты! Правда, я и не работала на таких предприятиях, где можно было много воровать, но наш человек везде лазейки находил. Хоть рулон бумаги, карандаш, ручку да утащит. А мы на свои деньги покупали нужную для работы литературу. Стоила она достаточно дорого, к тому же не так просто было её найти. Какой трагедией обернулся пожар в корпусе, когда сгорели все мои многолетние приобретения!

Подруга-врач с лёгкостью объясняла прием подношений от больных:

– Если бы у нас была достойная зарплата!

– А у кого она была достойная?

У кого-то всё-таки была. У тех, кто, несмотря на это, воровали в особенно крупных размерах. И тоже с лёгкостью объясняли свои действия:

– Ну, ведь все же воруют!

Старшему сыну, когда он после окончания механико-математического факультета университета захотел пойти в предприниматели, я долго объясняла, что воровать, надо учиться с детства, а у него это не получится – я его этому не научила. В предприниматели он не пошел.

Так вот и живём:

– Все пусть, а я не хочу!

Хорошо ли, плохо ли – мне себя уже не изменить.

У меня никогда не будет денег

Оглянувшись назад, проанализировала свои поступки в разные годы и периоды моей жизни и поняла, что деньги у меня могли бы быть. Но для этого надо было:

– отказаться от ребёнка, который был не нужен его отцу, так же, как и я;

– стать стукачом, получая хорошие должности и всевозможные премии от политотдела;

– предать мать, оставив её с сильно пьющим братом, отгородившись от них стеной равнодушия;

– уйти на хорошо оплачиваемую должность, бросив незавершённые программы и оставив без зарплаты (пусть и не выплачиваемой вовремя) несколько городских предприятий;

– подать на алименты на отца второго сына, хотя я прекрасно знала, что он никогда не будет вместе со мной (у него есть двое других детей), но закон будет на моей стороне, поскольку сына он признавал: это было легко доказать;

– предложить учиться на вечернем или заочном отделении старшему сыну;

– предоставить попавшему в жуткую историю восемнадцатилетнему младшему сыну выпутываться из неё самому и, возможно, оказаться в тюрьме.

Ну и множество таких же, подобных, более мелких вариантов. И поскольку я каждый раз с неизменным тупым упрямством делала выбор не в пользу денег и с годами ничуть не поумнела, отсюда закономерный вывод.

Денег у меня не будет никогда! Ну и пусть.

Мои отношения с комсомолом

Отметили столетие комсомольской организации. Вспомнили комсомольские стройки, молодой энтузиазм, бодрые патриотические песни разных времен. Были хорошие и не очень хорошие комсомольские руководители, признанные лидеры. Только почему-то большинство из них оказалось в первых рядах «перестроечников», то есть, мигом забыв о приоритетах страны – «сегодня не личное главное, а сводки рабочего дня», бросились устраивать именно своё личное. Был даже такой руководитель, который, обидевшись, что его куда-то там не выбрали, перенёс в отместку районный узел связи в другой, не приспособленный для этого город. И люди мучились, получая письма, посылки, переводы, пенсии с огромной задержкой, пока узел связи не вернули на прежнее место.

С этой организацией, как и со многими другими, у меня складывались особые отношения. Не потому, что я имела какие-то свои взгляды, то есть имела, конечно, но они не шли вразрез с общепринятыми. Просто я была совершенно не активной, вечно витала где-то в облаках и не вписывалась в общественную жизнь. Как-то учительница географии назвала меня незаметной, обо мне трудно что-то сказать. А я удивилась: почему же на меня так часто смотрят на улице и оборачиваются вслед, если я такая незаметная? Но я никогда не тянула руку на уроках «спросите меня!», даже если хорошо знала ответ, не выступала ни на каких собраниях, не стремилась быть в центре внимания. Училась я хорошо, но в отличницы не рвалась. Была отличницей в начальных классах, поскольку учеба не вызывала никаких затруднений, потом всё чаще стали проскальзывать «четвёрки», но до «троек» всё-таки не доходило.

Конечно, я участвовала во всех пионерских мероприятиях, ходила на собрания, собирала металлом и макулатуру, даже была какое-то время звеньевой. И просто не заметила, когда большинство учеников в классе написали заявления и стали комсомольцами. Я заявление не писала, мне никто не подсказал, это прошло мимо меня. То есть я оказалась неохваченной комсомолом вместе с небольшим количеством двоечников и таких же неактивных, как я. Заявление я написала перед окончанием шестого класса, получила рекомендацию классного собрания, следующую рекомендацию должен был дать совет школьной дружины. Заседание совета несколько раз переносили, потом где-то потерялась моя анкета, в том учебном году я в комсомол не вступила.

Снова начала вступать я уже в начале седьмого класса. В горкоме комсомола удивились, почему я не вступила вместе со всеми, задавали какие-то каверзные вопросы, но всё-таки приняли.

После окончания школы я не сдала экзамены с первого раза на физический факультет университета, и отец взял меня на должность лаборанта физического кабинета в школу, где он работал директором и преподавал физику. Прежняя лаборантка, на место которой меня приняли, была комсоргом школьной комсомольской организации учителей, и меня, недолго думая, выбрали вместо неё комсоргом «по наследству». Каково это было для вчерашней школьницы, боявшейся лишний раз войти в учительскую! Самая младшая пионервожатая была старше меня на пять лет. А мне их надо было заставить подписаться на комсомольские газеты и журналы. Одна объяснила, что у неё нет денег, вторая заявила, что просто не хочет подписываться, примерно так же было и с другими. Меня вызвали на заседание горкома комсомола и стали «прорабатывать» за проваленную подписку. Правда, со мной пошла та самая младшая пионервожатая, стала за меня заступаться.