Иб и Христиночка

– Конечно, подождём! – сказала Христина и крепко пожала ему руку, а он поцеловал её в губы. – Я верю тебе, Иб! – продолжала она. – И думаю, что люблю тебя сама, но всё же надо подумать!

С тем они и расстались. Иб сказал её отцу, что они с Христиной почти сговорились, а тот ответил, что давно ожидал этого. Они вернулись вместе к Ибу, и барочник переночевал у него, но о помолвке больше не было сказано ни слова.

Прошёл год. Иб и Христина обменялись двумя письмами. «Верный – верная – до гроба», подписывались они оба. Но раз к Ибу зашёл барочник передать ему от Христины поклон и… да, тут слова как будто застряли у него в горле… В конце концов дело, однако, выяснилось. Христине жилось очень хорошо, она была такою красавицей, все её любили и уважали, а старший сын хозяев, приезжавший навестить родителей – он занимал в Копенгагене большое место в какой-то конторе, – полюбил её. Ей он тоже понравился, родители, казалось, были не прочь, но Христину, видно, очень беспокоило то, что Иб так много думает о ней… «И вот она хочет отказаться от своего счастья», – закончил барочник.

Иб не проронил сначала ни словечка, только весь побелел как полотно, затем тряхнул головою и сказал:

– Христина не должна отказываться от своего счастья!

– Так напиши ей несколько слов! – сказал отец Христины.

Иб и написал, но не сразу; мысли все что-то не выливались у него на бумагу, как ему хотелось, и он перечёркивал и рвал письмо за письмом в клочки. Но к утру письмо всё-таки было написано. Вот оно:

«Я читал твоё письмо к отцу и вижу, что тебе хорошо и будет ещё лучше. Посоветуйся с своим сердцем, Христина, подумай хорошенько о том, что ожидает тебя, если выйдешь за меня; достатков больших у меня ведь нет. Не думай поэтому обо мне и каково мне, а думай только о своём счастье! Я тебя не связывал никаким словом, а если ты и дала его мне мысленно, то я возвращаю тебе его. Да пошлёт тебе бог всякого счастья, Христиночка! Господь же утешит и меня!

Вечно преданный друг твой

    Иб».

Письмо было отправлено, и Христина получила его. Около Мартынова дня в ближней церкви огласили помолвку Христины; в одной из церквей в Копенгагене, где жил жених, тоже. И скоро Христина с хозяйкой отправились в столицу, – жених не мог надолго бросать своё дело. Христина должна была, по уговору, встретиться со своим отцом в местечке Фундер – оно лежало как раз на пути, да и старику было до него недалеко. Тут отец с дочерью свиделись и расстались. Барочник зашёл после того к Ибу сообщить ему о свидании с дочерью; Иб выслушал его, но не проронил в ответ ни словечка. Он стал таким задумчивым, по словам его матери. Да, он много о чём думал, между прочим и о тех трёх орехах, что дала ему в детстве цыганка. Два из них он отдал Христине; то были волшебные орехи: в одном была золотая карета и лошади, в другом – чудеснейшие платья. Вот и сбылось всё. Вся эта роскошь и ждёт её теперь в Копенгагене! Да, для неё всё вышло, как по писаному, а Иб нашёл в своём орешке только чёрную пыль, землю. «То, что для тебя будет лучше всего», – сказала ему цыганка; да, так оно и есть: теперь он понимал смысл её слов – в чёрной земле, в могиле, ему и будет лучше всего!

Прошло ещё несколько лет; как долго тянулись они для Иба! Старики хозяева постоялого двора умерли один за другим, и всё богатство, много тысяч риксдалеров, досталось сыну. Теперь Христина могла обзавестись даже золотою каретой, а не только чудесными платьями.

Потом целых два года о Христине не было ни слуху ни духу; наконец отец получил от неё письмо, но не радостные оно принесло вести. Бедняжка Христина! Ни она, ни муж её не умели беречь денег, и богатство их как пришло, так и ушло; оно не пошло им впрок – они сами того не хотели.

Вереск в поле цвёл и отцветал, много раз заносило снегом и степь, и горный кряж, и уютный домик Иба. Раз весною Иб шёл по полю за плугом; вдруг плуг врезался во что-то твёрдое – кремень, как ему показалось, и из земли высунулась как будто большая чёрная стружка. Но когда Иб взял её в руки, он увидал, что это не дерево, а металл, блестевший в том месте, где его резануло плугом. Это было старинное, тяжёлое и большое золотое кольцо героической эпохи. На том месте, где теперь расстилалось вспаханное поле, возвышался когда-то древний могильный курган. И вот пахарь нашёл сокровище. Иб показал кольцо священнику, тот объяснил ему, какое оно дорогое, и Иб пошёл к местному судье; судья дал знать о драгоценной находке в Копенгаген и посоветовал Ибу лично представить её куда следует.

– Лучше этого земля не могла дать тебе ничего! – прибавил судья.

«Вот оно! – подумал Иб. – Так всё-таки земля дала мне то, что для меня лучше всего! Значит, цыганка была права!»

Иб отправился из Орхуса морем в Копенгаген. Для него это было чуть не кругосветным плаваньем, – до сих пор он ведь плавал лишь по своей речке Гуден. И вот он добрался до Копенгагена. Ему выплатили полную стоимость находки, большую сумму: целых шестьсот риксдалоров. Несколько дней бродил степняк Иб по чужому, огромному городу и однажды вечером, как раз накануне отъезда обратно в Орхус, заблудился, перешёл какой-то мост и вместо того, чтобы идти к Западным воротам, попал в Христианову гавань. Он, впрочем, и теперь шёл на запад, да только не туда, куда надо. На улице не было ни души. Вдруг из одного убогого домика вышла маленькая девочка. Иб попросил её указать ему дорогу; она испуганно остановилась, поглядела на него, и он увидел, что она горько плачет. Иб сейчас же спросил – о чём; девочка что-то ответила, но он не разобрал. В это время они очутились у фонаря, и свет упал девочке прямо в лицо – Иб глазам своим не поверил: перед ним стояла живая Христиночка, какою он помнил её в дни её детства!

Иб вошёл вслед за малюткой в бедный дом, поднялся по узкой, скользкой лестнице на чердак, в маленькую каморку под самой крышей. На него пахнуло тяжёлым, удушливым воздухом; в каморке было совсем темно и тихо; только в углу слышались чьи-то тяжёлые вздохи. Иб чиркнул спичкою. На жалкой постели лежала мать ребёнка.

– Не могу ли я помочь вам? – спросил Иб. – Малютка зазвала меня, но я приезжий и никого здесь не знаю. Скажите же, нет ли тут каких-нибудь соседей, которых бы можно было позвать к вам на помощь?

И он приподнял голову больной.

Это была Христина из степи Сейс. Много лет при Ибe не упоминалось даже её имени – это бы потревожило его, тем более что слухи о ней доходили самые неутешительные. Молва правду говорила, что большое наследство совсем вскружило голову мужу Христины; он отказался от места, поехал за границу, прожил там полгода, вернулся обратно и стал прожигать денежки. Всё больше и больше наклонялась телега и наконец опрокинулась вверх дном! Весёлые друзья-собутыльники заговорили, что этого и нужно было ожидать, – разве можно вести такую сумасшедшую жизнь? И вот однажды утром его вытащили из дворцового канала мёртвым!

Дни Христины тоже были сочтены; младший ребёнок её, рождённый в нищете, уже умер, и сама она собиралась последовать за ним… Умирающая, всеми забытая, лежала она в такой жалкой каморке, какою могла ещё, пожалуй, довольствоваться в дни юности, в степи Сейс, но не теперь, после того как успела привыкнуть к роскоши и богатству. И вот случилось, что старшая её дочка, тоже Христиночка, терпевшая холод и голод вместе с матерью, встретила Иба!

– Я боюсь, что умру, оставлю мою бедную крошку круглой сиротой! – простонала больная. – Куда она денется?!

Больше она говорить не могла.

Иб опять зажёг спичку, нашёл огарок свечки, зажёг его и осветил жалкую каморку.

Потом он взглянул на ребёнка и вспомнил Христиночку – подругу детских лет… Да, ради той Христиночки он должен взять на себя заботы об этой, чужой для него девочке! Умирающая взглянула на него, глаза её широко раскрылись… Узнала ли она его? Неизвестно; он не услышал от неё больше ни единого слова.

Мы опять в лесу, у реки Гуден, близ степи Сейс. Осень; небо серо, вереск оголился, западные ветры так и рвут с деревьев пожелтевшие листья, швыряют их в реку, размётывают по степи, где по-прежнему стоит домик, крытый вереском, но живут в нём уже чужие люди. А у подножия горного кряжа, в защищённом от ветра месте, за высокими деревьями, стоит старый домик, выбеленный и выкрашенный заново. Весело пылает огонёк в печке, а сама комнатка озаряется солнечным сиянием: оно льётся из двух детских глазок, из розового смеющегося ротика раздаётся щебетание жаворонка; весело, оживлённо в комнате: тут живёт Христиночка. Она сидит у Иба на коленях; Иб для неё и отец и мать, настоящих же своих родителей она забыла, как давний сон. Иб теперь человек зажиточный и живёт с Христиночкой припеваючи. А мать девочки покоится на кладбище для бедных в Копенгагене.

У Иба водятся в сундуке деньжонки; он достал их себе из земли, – говорят про него. У Иба есть теперь и Христиночка!