Ключ от ворот

– У них всё на благородную ногу! – говорила Лотта-Лена, любуясь прекрасными комнатными цветами советницы. У той даже зимою цвели в комнатах ветви сирени и вишень. Она ставила срезанные оголённые веточки в воду, и они в тепле скоро одевались листьями, а потом покрывались и цветами.

– Вот, можно было подумать, что жизнь совсем покинула эти голые ветви, а поглядите-ка, как они воскресли! – говорила советница.

– Мне никогда ничего такого и в голову не приходило! – отзывалась Лотта-Лена. – Какая, однако, эта природа милая!

Советник же показывал ей свою «ключевую книгу», куда были занесены разные замечательные ответы и разоблачения ключа, например – относительно пропажи из шкафа половинки яблочного пирожного, как раз в тот вечер, когда у кухарки был в гостях её друг.

Советник спросил ключ: «Кто съел пирожное – кошка или друг?» И ключ ответил: «Друг!» Советник, впрочем, знал это заранее, да и служанка поспешила сознаться: ещё бы! этот проклятый ключ знал решительно всё!

– Ну, не замечательно ли это? – спрашивал советник. – Вот это так ключ! А на вопрос о судьбе Лотты-Лены он ответил: «Победа и счастье»! Ну, вот и посмотрим! Я-то уж ручаюсь за него!

– Как всё это мило! – говорила Лотта-Лена.

Сама советница не была так доверчива, но не выражала своих сомнений при муже, а только после как-то призналась Лотте-Лене, что муж её молодым человеком сам без ума был от театра. Толкни его тогда кто-нибудь на сцену, он бы наверно сделался актёром, но родители, напротив, оттолкнули его от этого. Но он всё-таки желал как-нибудь пробраться на сцену и даже написал ради этого комедию.

– Я доверяю вам большую тайну, милочка! – говорила советница. – Комедия была недурна, её приняли на королевскую сцену и – освистали! С тех пор о ней не было и слуха, чему я очень рада. Я, ведь, жена его и хорошо его знаю! Теперь и вы хотите пойти по той же дороге – желаю вам всего хорошего, но сомневаюсь в успехе! Не верю я в ключ!

А Лотта-Лена верила и вполне сходилась в этом случае с советником. Вообще сердца их отлично понимали друг друга, но в пределах честных и благородных отношений.

Девушка в самом деле отличалась многими достоинствами, которых не могла не ценить и сама советница. Лотта-Лена умела делать крахмал из картофеля, перешивать старые шёлковые чулки на перчатки и обтягивать заново свои шёлковые бальные башмачки, даром что у неё хватало средств одеваться во всё новое. У неё, ведь, были, как выражался мелочной торговец, «и монетки в шкатулке и облигации в денежном ящике». Словом, она бы как раз годилась в жёны аптекарю, думалось советнице, но она ни сама не заговаривала об этом, ни к ключу не прибегала. Аптекарь должен был в скором времени обзавестись собственной аптечкой в одном из ближайших больших провинциальных городов.

Лотта-Лена всё ещё читала «Дювеке» и «Обхождение с людьми». Она держала у себя эти книги два года, но зато и выучила наизусть одну – «Дювеке», выучила все роли, а сама-то собиралась выступить лишь в одной, именно в роли Дювеке, но выступить не в столице, где всегда столько недоброжелателей и где её знать не хотели. Лотта-Лена решила начать свою «артистическую карьеру» – как выражался советник – в провинции.

И вот, случилось так, что ей пришлось дебютировать в том самом городе, где устроился молодой аптекарь в качестве если не единственного, то самого младшего аптекаря.

Наконец, настал тот великий, долгожданный вечер, в который Лотта-Лена должна была, по предсказанию ключа, завоевать себе победу и счастье. Советник не мог присутствовать на представлении, – он лежал в постели, и советница угощала его горячими припарками и липовым чаем – припарками на желудок, а чаем в желудок.

Итак, супруги не были на первом дебюте Лотты-Лены, но аптекарь был и написал о нём своей родственнице советнице.

«Лучше всего был воротник на Дювеке», писал он. «Будь у меня в кармане советников ключ, я бы вытащил его и свистнул: этого заслуживала и Лотта-Лена, и сам ключ, бесстыдно напророчивший ей «победу и счастье!»

Советник прочёл письмо и объявил, что всё это одно недоброжелательство, «ключененависть», которая отозвалась и на ни в чём неповинной девушке.

И как только он поправился, сейчас же написал аптекарю небольшое, но ядовитое письмецо. Тот в свою очередь ответил, но так, как будто принял письмо советника за самую безобидную и весёлую шутку: благодарил советника за настоящее, равно как и за всякое будущее разъяснение неподражаемого значения и важности ключа, и признавался, что и сам в свободное от занятий время пишет большой роман о ключах. Все действующие лица в нём – ключи; главным же являлся ключ от ворот. Образцом для него послужил советников ключ, как одарённый даром прозорливости и пророчества. Все остальные ключи вертелись около этого ключа: и старый камергерский ключ, который знавал лучшие времена и рассказывал о придворном блеске и празднествах, и часовой ключик, такой изящный и важный, стоящий у часовых дел мастера четыре скиллинга, и ключ от церковных дверей, который, оставшись однажды на ночь в замочной скважине, видел духов, и ключ от кладовой, и ключ от дровяного сарая, и от винного погреба. Все они низко склонялись перед ключом от ворот, все вертелись около него. Солнечные лучи серебрили его, «всемирный дух» ветер забирался в него и свистел. Словом, этот ключ всем ключам был ключ: сначала-то он был только ключом от ворот советника, а затем стал ключом от ворот рая, ключом-папою, – он, ведь, непогрешим!

– Сколько злобы! – сказал советник. – Чудовищной злобы!

Зато он больше и не виделся с аптекарем – до самых похорон советницы.

Она умерла первая.

В доме была печаль и горе. Даже срезанные веточки вишнёвых деревьев, пустившие было свежие побеги и покрывшиеся цветами, и те до того опечалились, что завяли; о них позабыли; хозяйка не могла уже ухаживать за ними.

Советник и аптекарь шли за гробом рядом, как близкие родственники; тут было не время и не место сводить счёты.

Лотта-Лена обвязала шляпу советника чёрным крэпом. Она уже давно вернулась домой, не завоевав себе ни победы, ни счастья. Но она ещё могла завоевать их, – всё будущее её было ещё впереди, а недаром же ключ предсказал ей «победу и счастье» да и советник подтвердил.

Она стала навещать его. Они беседовали об умершей и плакали вместе, – сердце у Лотты было мягкое. Говорили они также и о театре, но тогда Лотта-Лена становилась твёрдою.

– Жизнь актрисы прелестна! – говорила она. – Но сколько там вздора и зависти! Нет, я лучше пойду своею дорогою! Сначала я сама, а потом уж искусство!

Она убедилась, что Книгге прав в своих суждениях об актёрах, а ключ попросту наврал ей, но не проговаривалась об этом советнику, – она любила его.

Ключ был, ведь, истинным его утешением в дни скорби. Советник задавал ему вопросы, а он отвечал. И вот, через год, сидя вечером рядом с Лоттою-Леной, советник спросил ключ: «Женюсь ли я и на ком?»

На этот раз никто не подталкивал его, он сам подталкивал ключ, и этот ответил: «На Лотте-Лене!»

И Лотта-Лена сделалась советницею.

«Победа и счастье!» Недаром же это было ей предсказано, и предсказано – ключом.

notes

Сноски

1

Один из увеселительных садов, наиболее любимый и посещаемый копенгагенцами.

2

Один из частных театров Копенгагена. Примеч. перев.

3

Прозелит – перен., новый и горячий приверженец чего-либо.