Счастливая семья

– Ты чудесно рассказываешь, – сказали маленькие мышки и на следующую ночь привели еще четверых.

Чем больше рассказывала елка, тем яснее припоминала она прошедшее. Но ведь оно может опять вернуться, думала она. Иванушка-дурачок добыл себе принцессу, почему ж бы ей… Тут елка вспомнила о миловидной березке, росшей в лесу. Вот была бы для нее принцесса.

Елка рассказала мышкам всю сказку про Иванушку-дурачка, и мышки от радости подпрыгнули до верхушки дерева. В следующую ночь привели они целую компанию мышей, а в воскресенье даже двух крыс. Но крысы нашли, что сказка неинтересна; мыши сконфузились, и им тоже сказка перестала нравиться.

– Не знаете ли другой сказки? – спросили крысы.

– Нет, я знаю только эту. Я слышала ее в счастливейший день моей жизни, но я тогда не ценила этого счастья.

– Это страшно нелепая сказка. Не знаете ли чего о ветчине и сальных свечах, вообще о съедобном?

– Нет, не знаю.

– Ну так благодарим покорно, – сказали крысы и пошли домой.

Мышки тоже не появлялись, и дерево скучало по ним.

– Как хорошо было, когда эти милые маленькие создания сидели тут и слушали меня, – думала елка. – Теперь и это прошло. Буду думать о том времени, когда меня отсюда возьмут: это развлечет меня. Но когда это случится?

Это случилось одним утром. Пришли люди и стали хозяйничать на чердаке. Разбросали сундуки, швырнули дерево, и слуга стащил его вниз к дневному свету.

– Я начинаю снова жить! – думала елка, вдыхая свежий воздух и наслаждаясь солнечным светом.

Она была уже на дворе. Двор примыкал к саду, где все цвело и благоухало. Свежие розы свешивались через решетку. Ласточки летали и щебетали.

– Чивит-вит-вит, мой муж прилетел.

На елку они не обращали внимания.

– Теперь-то я буду жить, – ликовала елка и встряхнула ветвями.

Но увы! Они засохли и пожелтели, а сама она лежала в углу между сорной травой. Звезда из золотой бумаги все еще торчала на верхушке и блестела на солнце.

На дворе играли некоторые из тех самых детей, которые прыгали и танцевали вокруг елки на Рождестве. Один из самых маленьких подбежал и сорвал золотую звезду.

– Посмотрите-ка, что на этой старой, противной елке сидит! – сказал малютка и зашагал со звездою в руках по сухим веткам, которые ломались под его ногами.

Елка взглянула на роскошно цветущий сад и оглянулась на себя самое. О, как желала бы она очутиться снова в темном углу на чердаке. Она вспомнила свою цветущую юность в лесу, вспомнила веселый рождественский вечер…

– Все прошло, все миновало! – воскликнуло умирающее дерево. – Зачем я не радовалась, когда могла, а теперь всему конец.

Пришел дворник и разрубил елку на мелкие куски. Ярко запылала связка еловых поленьев под пивным котлом. Глубоко вздыхало искалеченное дерево, и каждый вздох был похож на выстрел. Прибежали игравшие на дворе дети, уселись против огня и при каждом треске вскрикивали: «Паф! Паф!» А дерево, испуская глубокие вздохи, вспоминало солнечные дни в лесу, морозные ночи с чудным звездным небом, рождественский вечер и сказку, единственную, которую оно слышало в жизни.

Елка сгорела, а дети побежали в сад, и самый маленький нацепил себе на грудь звезду, которая была на елке в счастливейший день ее жизни. Прошел этот день, и елке настал конец и рассказу нашему тоже. Так всегда бывает в мире.

Снежный болван

– Холод сегодня пронизывает насквозь, – говорил снежный болван, – а ветер скрепляет мои члены и вливает в них новую жизнь. Только зачем этот шар торчит там на небе? – он подразумевал солнце, которое клонилось к закату. – Из-за него я и не подумаю беспокоиться. Все мои кусочки крепко сплочены.

У него, вместо глаз, как раз и были кусочки черепицы, а вместо зубов – обломки грабель. Родился он при веселых возгласах шалунов, в то время когда мимо пролетали санки с бубенчиками.

Солнце село, и взошла луна, большая, круглая, ярко сияющая на темно-синем небе.

– Теперь оно появилось с другой стороны, – сказал снежный болван, принимая луну за солнце. – Виси себе там и свети, а я буду собой любоваться. Если б я только знал, как сойти с места. Уж очень хочется мне подвигаться, поскользить по льду, как мальчики. Но я не знаю, как это делается.

– Вон! Вон! – залаял старый пес, который охрип и не мог выговорить: вау, вау! Он охрип, когда еще был комнатной собачкой и лежал у печи. – Солнце тебя научит бегать. Я это видел на предшественниках твоих прошлую зиму и позапрошлую. Солнце их всех согнало.

– Я тебя не понимаю, товарищ! – продолжал снежный болван. – То, что там висит, – он разумел луну – научит меня бегать? Да оно само от меня убежало и появилось с другой стороны.

– Ничего-то ты не понимаешь! – возразил старый пес. – И не удивительно! Тебя только что слепили. То, что ты теперь видишь, – это луна, а то было солнце. Вот оно-то и научит тебя сбегать в канавку. Будет скоро перемена погоды. Я чувствую это по левой задней лапе; она у меня ноет. Да, будет перемена, будет.

– Я не понимаю, что он говорит, – подумал снежный болван, – но чувствую, что это что-то неприятное. То, которое там торчало и ушло, солнце, называет его этот пес, тоже не мой друг. Я это чувствую.

– Вон, вон, – пролаял старый пес и, повернувшись, пошел в свою конуру спать.

Погода действительно изменилась. Под утро спустился густой туман, но подул ледяной ветер, и мороз устоялся. Взошло солнце и осветило роскошную картину. Деревья и кусты, опушенные инеем, искрились и сверкали. Нежнейшие разветвления, которые, за листвой, незаметны летом, теперь выступали вполне отчетливо. Словно кто накинул на деревья блестящее кружево.

– Какая прелесть! – воскликнула молодая девушка, проходившая поблизости под руку с молодым человеком. С этим зрелищем даже летом ничто сравниться не может, – прибавила она, и глаза ее загорелись от удовольствия.

– И такого парня, как вот этот, тоже не бывает летом, – сказал молодой человек, указывая на снежного болвана. – Он великолепен!

Девушка засмеялась, кивнула болвану и пошла вперед по снегу, который скрипел под ее ногами, точно она шла по крахмалу.

– Кто эти двое? – спросил снежный болван у собаки. – Ты дольше меня на дворе и, может быть, их знаешь.

– Знаю ли я их? Еще бы. Она меня погладила, а он бросал мне кости. За то я их не кусаю.

– Но что они из себя представляют?

– Они жених и невеста. Будут жить в одной хижине и глодать одну кость.

– Они такие же существа, как мы с тобой?

– Нет, они господа. Как мало, однако же, знают те, которые только что появились на свете. Я старше, и у меня опытности больше. Я знаю здесь всех. Было время, когда я не лежал на цепи, на морозе.

– Мороз чудесный, а ты славно рассказываешь. Только не греми, пожалуйста, цепью, этот звон во мне раздается.

– Вон, вон! – залаял пес. – Когда я был хорошеньким, маленьким щеночком, я лежал наверху, в доме хозяина на бархатном стуле. Меня ласкали, целовали мою мордочку, вытирали лапки носовым платком и звали Ами, милый Ами. Но потом я показался им велик и они подарили меня экономке. Здесь не было так роскошно, но жилось еще приятнее. Меня не тормошили беспрестанно, как наверху, а кормили также хорошо. У меня была своя подушка, и я лежал у печки. Ах, какая это славная вещь! О печи горюю я до сих пор.

– Разве печь так хорошо выглядит? Похожа она на меня?

– Напротив. Она черна как ворона и имеет длинную шею. Она глотает дрова, и огонь у нее пышет изо рта. Очень близко стоять не надо, но немножко в стороне – приятно. Ты можешь видеть ее в окно, с того места, где стоишь.

Снежный болван посмотрел в окно и увидал гладко отполированный предмет. Внизу светился огонь. Вдруг он почувствовал что-то такое, в чем не мог дать себе отчета.

– Зачем же ты ее оставил? – спросил он у старого пса. – Зачем ты ушел из такого прекрасного места?

– Я не мог иначе. Меня вышвырнули за дверь и посадили на цепь. Я, видишь ли, укусил молодого барина за ногу за то, что он оттолкнул кость, которую я глодал. Кость за кость, казалось мне справедливым. Ан вышло для меня худо. С тех пор я на цепи и вдобавок потерял голос. Слышишь, как я охрип. Вон! Вон! Я уж больше не могу лаять как прежде; моя песня спета.