Однажды в Америке

Свечи потрескивали на кухне. На столе стояла тарелка с рыбой и свежий хлеб, которые мать заботливо оставила для меня. Голодный как волк, я набросился на еду и запил ее холодной водой из стоявшего в углу бака.

Я сунул четвертак в газовый счетчик и пошел к себе в спальню, где не было окна. Я зажег свет, разделся, столкнул своего посапывавшего братца на другой конец узкой железной кровати и раскрыл книгу, «Жизнь Джонсона» Босуэлла. Я открыл первую страницу. На ней оказалось предисловие, рассказывавшее о том парне, который написал эту книгу. Я его пропустил. Кому какое дело до автора? Я хотел знать все о чемпионе, о его схватках и о том, правда ли, что он имел связь со многими женщинами и был женат на белой. Я начал читать. Что это за дерьмо, подумал я. Книга была о каком-то парне по имени Сэмюел Джонсон, докторе.

Я с отвращением ее отбросил и взялся за «Бедняка» Элджера. Потом я вспомнил, как Профессор чуть не рассмеялся, узнав, какую книгу я себе выбрал. Он сказал, что я ее не пойму. Я, Лапша, не пойму, что написано в какой-то дрянной книжонке? Это был вызов. Я снова раскрыл книгу.

Мне пришлось пойти на кухню, чтобы взять с полки словарь. Господи, что за куча дерьма! Похоже, этот Джонсон только тем и занимался, что болтал о том о сем и больше ничего не делал. Я с трудом заставлял себя читать. Я заснул с включенной лампой.

Глава 3

Я проснулся как от толчка; газ все еще горел. Мой младший брат лежал на спине и сопел. Я столкнул его на другую сторону.

– Ты, дерьмовый сукин сын, погаси лампу, – пробормотал он.

Я выключил свет. Ощупью я пробрался на темную кухню и зажег газ. Было еще рано. Старый обшарпанный будильник показывал 3:30. Я был голоден, как всегда. Открыв окно, я посмотрел в жестяной ящик, который висел снаружи и служил нам вместо холодильника.

Там стояли несколько тарелок с рыбой и хлебом, предназначенные, очевидно, для субботнего и воскресного обеда. Я отрезал ножом тонкий кусок рыбы. Оторвал кусок хлеба, смахнул со стола тараканов и начал есть. Я думал о том, что собирается делать мой старик, чтобы расплатиться за жилье, и что он намерен делать, чтобы найти работу, прежде чем нас вышвырнут на улицу. Я размышлял, сколько месяцев нам еще осталось – два или три? Я думал о мерзком домовладельце, который заявлялся к нам разодетый в пух и прах и вопил об арендной плате. Я подумал, что, раз он носит в петлице цветок, значит, он гомик или что-то в этом роде.

Мой тюфяк папаша – почему он не может найти себе работу и принести в дом немного денег? Наверное, потому, что у этой старой развалюхи нелады со здоровьем; папаша только и делает, что болеет. Но какого черта он все время ходит в синагогу? Два часа утром и два часа вечером, и так каждый день. А по субботам он вообще оттуда не вылезает, сидит там вместе с другими старыми дурнями, все с бородами и в платках, целый день качаются взад-вперед, взад-вперед на своих молитвах и бормочут разную чушь себе в бороды. На кой черт это нужно? Бьюсь об заклад, их зануда рабби и сам не знает. Отцу следовало бы больше заботиться о том, чтобы найти работу, а не проводить время с безмозглыми стариканами. Нет, это не для меня! Я умный. Когда вырасту, меня туда не заманишь – уж лучше я буду воровать деньги. Господи, какого дьявола я сижу тут и ною? Мне пора бежать.

Я вымыл за собой нож и тарелку, смахнул на пол крошки вместе с тараканами и выпил стакан воды. Я вынул из кармана сорок центов и положил их на стол. Я рассмеялся, представив, как мама и старик накроют деньги клочком бумаги и оставят их до захода солнца. Вот дурачье! Мне стало смешно, что правоверные иудеи не прикасаются к деньгам в субботний день, – ну и дурни!

Я-то не такой. Покажи мне монету, и я тут же ее возьму, в любой день недели, хоть в пятницу, хоть в субботу. Будь это даже миллион баксов! Я посмотрел на часы – двадцать минут пятого. Я выключил газ. Я закрыл дверь и тихо спустился по темной лестнице. На первом этаже я остановился. Из-под лестницы доносились какие-то звуки. Я сунул руку в карман; присутствие ножа меня успокоило. Я погладил его кнопку и прислушался. Несколько минут я слышал ритмичный шорох и чье-то громкое дыхание. Потом послышался резкий мужской вздох.

– О боже, как здорово.

Ему ответило женское хихиканье, к которому присоединился смех мужчины. Хихиканье я узнал. Это была Пегги Бумеке. Я спустился по последнему пролету, громко насвистывая. Под лестницей все смолкло. Я вышел на улицу. Макси был уже здесь и ждал меня.

Я сказал:

– Я слышал, как Пегги и какой-то парень трахаются под лестницей.

– Шутишь! – На лице Макси появилось жадное любопытство. – Давай вернемся и посмотрим, что они там делают.

Макс и я на цыпочках пробрались в коридор. Мы остановились и стали слушать. Некоторое время из-под лестницы доносился только шепот. Потом снова начался ритмичный шорох и тяжелое дыхание, и мы с Максом потихоньку стали подбираться ближе, пока не оказались прямо над тесно обнявшейся парой.

Макси громко сказал:

– Привет, Пегги!

Я никогда не думал, что двое людей так быстро могут отпрянуть друг от друга. Настала наша очередь удивиться. В тусклом свете мы узнали партнера Пегги – это был Уайти, коп, наш участковый! Мы стояли все вчетвером, разинув друг на друга рты. Пегги пришла в себя первая. Она сказала вполне естественным тоном:

– Уайти, это мои друзья. Познакомься с Макси и Лапшой.

Она подтянула свои трусики и опустила платье. Уайти застегнул ширинку.

Он был раздражен.

– Какого дьявола вы здесь вынюхиваете? Что вам тут нужно в такое время?

Макси нагло спросил:

– А что вы делали под лестницей вместе с Пегги? Завершали свой ночной обход?

Уайти не знал, прийти ли ему в ярость или принять вопрос Макси за шутку. В конце концов на его лице появилась усмешка, которая превратилась сначала в широкую улыбку, потом в смешок, а затем в громоподобный смех. По его щекам текли слезы.

– Да, детки, вы застали меня со спущенными штанами, ну и дела.

Он пытался подавить истерический смех. Пегги тоже боролась со смехом. Копу не хватало дыхания, он хватал ртом воздух. Мы оставили их вдвоем.

В нескольких кварталах от дома на Хестер-стрит возле кондитерской Спивака мы увидели три пачки газет. Подошли ближе. Каждый из нас взял по пачке и взвалил ее на плечо.

Когда мы торопливо направлялись к Джелли, Макси заметил:

– Это единственный раз, когда нам не надо заботиться об Уайти. Мы точно знаем, где он сейчас.

Я добавил:

– Не только в этот раз, но и во все другие. Мы застали Уайти с поличным и теперь держим его на крючке. С этой минуты во время его дежурства мы можем делать все, что угодно.

Макси посмотрел на меня радостно и возбужденно:

– Черт, ты прав, Лапша, мы держим его за яйца. Пегги – несовершеннолетняя; это уголовное дело. Господи, мы можем его засадить!

Мы оставили пачки газет у дверей Джелли.

– Давай зайдем к Сэму и выпьем по чашке кофе, пока Джелли не открылся, – сказал Макси.

Я замялся:

– У меня ни цента, Макс. Я оставил все деньги дома, своей семье.

– Ну и что? О чем ты волнуешься? У меня-то они есть. – Макс беспечно хлопнул меня по плечу.

У ночного кафе Сэма на Деланси-стрит стоял «форд» с шашечками такси.

Макси сказал:

– Похоже, эта тачка принадлежит брату Косого.

Внутри кафе на высоком стуле перед стойкой мы увидели Крючка Саймона, брата Косого Хайми, который читал газету и ел яйца с ветчиной.

Макс крикнул ему:

– Как дела, Крючок?

Тот поднял голову, кивнул нам и вернулся к газете и еде. Мы сели на дальнем конце стойки и заказали кофе. Мы запустили руки в корзину с горячими бубликами. Мы сидели, макая в кофе бублики.

Макси прошептал: