Кровавый апельсин

Я слезаю со стола, поправляю трусы и колготки, аккуратно натягиваю юбку на колени. Патрик застегивает брюки, заправляет рубашку, а я стараюсь застегнуть блузку.

– Ты мне пуговицу оторвал! – жалуюсь я, чувствуя, как дрожат пальцы.

– Ничего, пришьешь.

– Прямо сейчас не пришью.

– Никто не заметит. Здесь никого нет. Все спят. Сейчас почти три утра.

Оглядев пол, я нахожу пуговицу, сую ноги в туфли, врезаюсь в письменный стол. Кабинет кружится перед глазами, в голове туман.

– Я серьезно. С этим пора заканчивать. – Я стараюсь не расплакаться.

– Как я уже говорил, ты каждый раз это повторяешь. – Не глядя на меня, Патрик надевает пиджак.

– С меня хватит! Я так больше не могу! – Теперь я реву по-настоящему.

Патрик подходит и зажимает мне лицо ладонями:

– Элисон, ты напилась. Ты устала. Я знаю, что ты не хочешь с этим заканчивать. Я тоже не хочу.

– На этот раз я серьезно! – заявляю я и для пущей выразительности пячусь.

– Посмотрим. – Патрик наклоняется ко мне и целует в лоб. – Мне пора. Поговорим на следующей неделе.

Он уходит, не дав мне возразить. Я падаю в стоящее в углу кресло. Зачем я только напилась?! Я вытираю сопли и слезы рукавом жакета, потом отключаюсь, уронив голову на плечо.

Глава 2

– Мама! Мама! Мама!

Глаза закрыты. В постели так тепло и уютно… Матильда – умничка, пришла пожелать доброго утра.

– Мама! Ты в кресле спала. Почему ты спала в кресле?!

В кресле. Не на кровати. В кресле.

– Мама, открой глаза! Поздоровайся со мной и с папой!

Это не сон. Я открываю глаза, закрываю их снова:

– Свет слишком яркий, слишком яркий… Пожалуйста, выключите свет!

– А свет не горит, глупенькая мама! Утро на дворе.

Я открываю глаза. Это моя контора, мое рабочее место, полное записок по делам, протоколов с прецедентами, хлама, оставшегося со вчерашнего вечера. Моей дочери не следует стоять передо мной, прижимая вытянутую ручку к моему колену. Ей следует быть дома – нежиться в постели или завтракать за кухонным столом. Но она здесь, и я накрываю ее ладошку своей, пытаясь привести себя в некое подобие порядка.

Я свернулась калачиком в кресле, а сейчас выпрямляю спину и чувствую, что левая ступня затекла. Я двигаю ногами и морщусь: брр, кровь возвращается в конечности. Впрочем, больнее всего не от этого. Перед мысленным взором вспыхивают события минувшей ночи. Матильда перегибается через подлокотник, обнимает меня, а я поверх ее головы вижу письменный стол и тень вбивающегося в меня Патрика. Я обнимаю дочку в ответ, вдыхаю запах ее волос, и бешено бьющееся сердце немного успокаивается. Я чуток перепила, заснула в кабинете, и только. Больше ничего не случилось. Я и с Патриком порвала. Так что все будет в порядке. Наверное.

Наконец я чувствую себя готовой взглянуть на Карла. Он прислонился к дверному косяку, в каждой черте лица разочарование, носогубные складки сегодня особенно заметны. Карл, как обычно, в джинсах и в худи, но из-за проседи и строгого вида кажется чуть ли не стариком.

Я откашливаюсь, чувствуя, что в горле пересохло, и подыскиваю слова, которые снимут напряжение:

– По дороге из клуба зашла сюда забрать записки по новому делу, потом решила быстренько их просмотреть и сама не заметила, как…

– Так я и думал, – перебивает Карл без тени улыбки.

– Прости, я впрямь хотела вернуться домой пораньше.

– Да ладно, я знаю, какая ты! Я просто надеялся, что на этот раз ты поведешь себя как взрослый человек.

– Извини, я не нарочно…

– Я надеялся застать тебя здесь и подумал, что мы приедем и заберем тебя домой.

Любопытная Матильда расхаживает по кабинету, а потом – раз, и заползает по стол. Громко вскрикнув, она вылезает и идет ко мне:

– Мама, мама, ручку больно! Ой, как больно! – Она начинает плакать.

Карл бросается к дочке, вытирает ей руку носовым платком и показывает его мне. На платке кровь.

– Откуда на полу битое стекло? – Карл утешает Матильду, но его голос звенит от напряжения.

Я медленно встаю, залезаю под стол и вытаскиваю фотографию в рамке, которую сшибла накануне.

Из-за осколков мне улыбается Матильда.

– Моя фотография валялась на полу. Почему она валялась на полу? – Теперь Матильда плачет еще громче.

– Наверное, я случайно уронила. Прости, солнышко!

– Нужно быть аккуратнее! – злится Карл.

– Я не знала, что вы придете.

Карл качает головой:

– Я должен иметь возможность приводить Матильду к тебе на службу. – Он делает небольшую паузу. – Проблема даже не в этом. Я вообще не должен был приводить Матильду к тебе на службу. Вчера вечером ты должна была быть дома, как нормальная мать.

Возразить тут нечего. Остатки битого стекла я собираю в старую газету и выбрасываю в мусорную корзину. Матильдина фотография не пострадала, я вынимаю ее из сломанной рамки и ставлю у компьютера. Теперь нужно заправить блузку в юбку. Лицо у Карла злое, брови насуплены, а потом гнев превращается в бесконечную печаль. Раскаяние и чувство вины сжимают мне горло так сильно, что отступает ощущение похмельной кислоты.

– Прости, я не нарочно.

Карл долго молчит, его лицо выглядит устало.

– У тебя измученный вид, Карл, прости меня, пожалуйста.

– Так я впрямь измучен. Допоздна не ложился – тебя ждал. В следующий раз буду умнее.