Вся твоя ложь

– А я никуда не тороплюсь, – заявляет Зора, усаживаясь поудобнее.

– Я стараюсь изо всех сил, – говорю я, как бы оправдываясь. – Делаю все возможное, чтобы извлечь из этой дерьмовой ситуации максимум пользы. Я хочу, чтобы именно этот факт ты удерживала в памяти, когда я буду обо всем рассказывать. Договорились?

– Хорошо, – отвечает Зора. – Я это запомнила. А теперь выкладывай.

– Как тебе, должно быть, хорошо известно, моя мать вычеркнула меня из своего завещания, когда узнала о моей беременности, – начинаю я свой рассказ.

Зора кивает:

– Да, я помню.

– Я всячески пыталась как-то смягчить эту ситуацию. Я надеялась, что после рождения ребенка мать успокоится, придет в себя и наши отношения как-то устаканятся. Но она продолжала на меня злиться. Она постоянно твердила, что, родив Робин, я полностью разрушила свою жизнь, что в дальнейшем я буду сильно сожалеть об этом. Это было ужасно. Я не могла спокойно слушать, что именно она говорила о своей собственной внучке. Эндрю она тоже ненавидела.

– Да, точно, – кивает Зора.

– А когда Эндрю предложили работу в Нью-Йорке, то наши с ней взаимоотношения закончились. Мы уехали в Америку, и с тех пор я с ней больше не общалась. Во время нашей последней ссоры она заявила, что если я уеду и тем самым предпочту семью карьере, то ровно с того момента я перестану для нее существовать. И что она полностью вычеркнет меня из своего завещания.

– О, как! – восклицает Зора, делая резкий вдох. – Ты мне этого не говорила. Надо же! Лишить наследства свою единственную дочь…

– Ну, по большому счету, она никогда не вела себя как настоящая мать. Это та женщина, которая откликалась только в том случае, если я называла ее по имени… Помнишь? Ни мамуля, ни мама, а Лидия… Честно говоря, не хочется об этом даже вспоминать. По большому счету, я всегда ощущала себя чужой для нее. И в общем-то, никогда особо не рассчитывала ни на какое наследство… – Я встаю и жестом руки обвожу вокруг себя: – Ты только посмотри на это место. Ты же помнишь, какой скупой и прижимистой она была. Я всегда полагала, что у нас ничего нет, что мы еле сводим концы с концами.

Я делаю паузу, отпивая еще вина.

– Но? – удивленно вскидывает брови Зора.

– Но деньги, оказывается, были. По крайней мере, какое-то количество. И этот дом, как выяснилось, тоже наш.

– И она оставила все это тебе? – ахает Зора.

– Не совсем… Вот тут-то и начинаются сложности. Она оставила это все Робин – кое-какие сбережения, доход по ним и этот дом. И все это находится в доверительном управлении.

– Но это ведь замечательно, правда?

– Все не так-то просто, – вздыхаю я. – Это может быть нашим только при условии, что Робин будет учиться в «Ашамс». В начальной и средней школе до самого окончания.

Я размышляю над тем, стоит ли рассказывать Зоре целиком всю историю о том, почему я все-таки была вынуждена пойти на уступки и в конце концов принять такие условия. Но я понимаю, что просто не в силах снова погружаться во все свои недавние переживания. По крайней мере, не сейчас. Мой страх все еще слишком велик. Я до сих пор чувствую, как в те бесконечные часы, когда Робин отсутствовала и я не могла дозвониться ни ей, ни Эндрю, бешено колотилось мое сердце. Как у меня внутри все сжалось и похолодело. Я делаю глубокий вдох – задерживаю дыхание – выдох. Теперь она в безопасности. Мы обе в безопасности. Я не должна об этом думать.

– На самом деле то, что сделала моя мать, это полное безумие, – продолжаю я. – Поскольку в итоге все было привязано к одному – будет ли в «Ашамс» вообще свободное место для Робин? Моя мать отлично знала, что это практически невозможно. Там попросту не бывает свободных мест – девочек записывают в начальную школу еще до рождения. Сотрудница приемной комиссии едва ли не рассмеялась мне в лицо, когда я в первый раз позвонила узнать о наличии свободных мест.

– Но разве твоя мать не подумала об этом? – удивляется Зора.

– Разумеется, подумала. Скорее всего, что это была такая хитрая игра с ее стороны. Вроде бы деньги она завещала нам, но при этом у нее не было ни малейшего желания, чтобы мы их действительно получили. Тщательно продуманный поступок предсмертной злобы, чтобы под конец побольше мне насолить.

– Под конец? Я бы не стала так рано расслабляться и полностью списывать ее со счетов. Кто знает, что там еще всплывет…

– Да, я знаю, – соглашаюсь я. – Так вот, когда внезапно в «Ашамс» появилось свободное место… Мне пришлось отправить туда Робин. Иначе нам бы не досталось вообще ничего.

Повисла долгая пауза. Зора с укоризной качает головой. И я не могу осуждать ее за это.

– Это какая-то дремучая древность! Ты должна попытаться оспорить условия завещания и снять доверительное управление с наследства! – восклицает потрясенная услышанным Зора, и меня почти что забавляет выражение шока на ее лице.

– Да, я тоже об этом думала. Нотариус, который составлял ее завещание, одновременно является и попечителем наследства, и, насколько я поняла, он не так уж сильно за него держится. Согласно завещанию, пока Робин учится в «Ашамс», она будет выгодоприобретателем наследства – этот дом и небольшой капитал будут находиться в доверительном управлении в ее интересах. Ежемесячно нам будет начисляться доход от процентов на сбережения – сумма не слишком большая, но вполне достаточная, чтобы содержать нас обеих. А как только Робин закончит среднюю школу, прекратится и доверительное управление, и она получит все наследное имущество в свое полное распоряжение. Но если она покинет «Ашамс» или не сможет поступить туда в среднюю школу, то дом будет конфискован и продан и мы абсолютно ничего не получим. Нотариус был изначально против таких условий вступления в наследство. Он даже пытался уговорить Лидию изменить завещание. И потом он достаточно подробно разъяснил, что именно мне нужно делать, чтобы отменить эти положения завещания. По крайней мере, на этот счет можно уже не особо беспокоиться, – заканчиваю я.

В этот момент на кухню заходит Робин.

– И теперь получается, что я застряла в этой жуткой школе, где со мной никто даже не разговаривает, – с вызовом заявляет она, явно подслушав наш разговор. – И нам придется жить в этом ужасном доме.

– Робин, пожалуйста, не надо… – Я пытаюсь как-то смягчить эту тему.

– Я есть хочу, – перебивает меня Робин, отворачиваясь. – В этом доме есть что-нибудь поесть?

Я прекращаю разговор и готовлю ужин: варю спагетти и разогреваю заранее сделанный соус. Но даже стоя у плиты, я спиной ощущаю, как Зора сверлит меня взглядом. Я знаю, что у нее ко мне еще целая куча вопросов, которые пока что остались без ответа.

6

Во время еды настроение Робин немного улучшается, и она болтает с Зорой об Америке и оставшихся там друзьях. Но как только ужин заканчивается, она поднимается к себе в комнату. Я ставлю тарелки в раковину, и мы с бутылкой вина перемещаемся в гостиную на бесформенный диван.

– Кажется, Робин совершенно не в восторге от всей этой затеи с переездом сюда, – говорит Зора, допивая свое вино и снова наполняя бокал. – И ты до сих пор еще не рассказала, как к этому всему отнесся Эндрю.

Я не хочу говорить об Эндрю. Ни сейчас… Ни когда-либо вообще… Я молчу, надеясь, что Зора догадается о моем состоянии и оставит эту тему в покое.

– Бедняжке Робин, должно быть, очень тяжело сейчас, – говорит Зора, пристально глядя мне в глаза. Я пытаюсь выдержать ее взгляд, но через несколько секунд отворачиваюсь, с трудом сглатывая подступивший к горлу комок. – Тебе, наверное, тоже нелегко.

Ее голос смягчается.

Да, мне очень нелегко… И ты, моя дорогая подруга, не знаешь и половины всей той тяжести, что камнем лежит у меня на сердце. Зора больше ни о чем не спрашивает. Она бесцельно бродит кругами по гостиной. Я слежу за ней глазами, попутно изучая потрепанные обои на стенах и облупившуюся краску на потолке. В нише рядом с камином есть полочки, на которых расставлены старые фотографии и фарфоровые украшения.

– Мне всегда было любопытно, почему эти статуэтки такие уродливые, – говорит Зора, беря в руки одну из них. – Что с ними не так?

Она подходит ко мне. В руках у нее одна из тех парных фигурок, что стоят на каминных полочках здесь и на втором этаже и которые так меня раздражают. Эта статуэтка изображает улыбающуюся мать с корзиной фруктов в руках, из которой маленький мальчик берет яблоко. Другая фигурка из этой пары представляет собой отца, наклоняющегося к маленькой девочке, чтобы положить конфету в ее протянутый передник. Раскрашены статуэтки в чересчур слащавые пастельные оттенки розового, голубого и зеленого цветов, выражение их застывших лиц тоже какое-то приторно-нездоровое.

– Мать была одержима ими, – говорю я. – Когда я была маленькой, мне они очень нравились. Теперь-то я тоже от них не в восторге. Я помню, как в детстве тайком от матери пробиралась сюда, чтобы просто поглазеть на них. Как-то раз я даже осмелилась взять одну из них в руки. Но была внезапно поймана с поличным. Мать так сильно заорала на меня, что от страха я уронила статуэтку, и голова отлетела прочь.

– Вот черт! – восклицает Зора.

– Да, точно. Это была фигурка мужчины. Если внимательно присмотреться, то можно найти место, где она была склеена.

Зора ставит на место женскую статуэтку, которую держала до этого, и берет в руки мужскую, проводя пальцами по линии приклеивания головы.

– С чего бы это они ей так нравились?

– Не знаю, – отвечаю я, – но у нее было довольно странное чувство сентиментальности. Она любила котят, розовые бантики и все такое милое и пушистое. В стиле Долорес Амбридж из «Гарри Поттера», знаешь ее?

Зора кивает:

– Да, но мне такой стиль не нравится. Совершенно не в моем вкусе. Этот дом нужно полностью расчистить и освободить от всего подобного барахла, чтобы ты смогла начать все заново. Тебе нужно полностью избавиться от всего, что может хоть как-то напоминать о матери. И дальше строить свой собственный новый мир. Если, конечно, ты собираешься здесь оставаться. Чего, на мой взгляд, тебе делать категорически не нужно. Говорю тебе это сейчас прямым текстом… на случай, если вдруг ты не поняла моих предыдущих намеков на этот счет.

Я вздыхаю: