Тайна Желтой комнаты. Духи Дамы в черном

– Тогда стакан белого вина, – невозмутимо произнес человек в зеленом.

– Белого вина тоже нет, ничего нет! – ответил папаша Матье и глухо повторил: – Ничего нет.

– Как поживает госпожа Матье?

При этих словах трактирщик сжал кулаки и повернулся к человеку в зеленом с таким выражением лица, словно намеревался его ударить, однако все-таки сказал:

– Хорошо, спасибо.

Значит, молодая женщина с чудными большими глазами была женою этого противного и грубого мужлана, чьи физические недостатки не шли ни в какое сравнение с его главным нравственным недостатком – ревнивостью.

Хлопнув дверью, трактирщик ушел. Матушка Молельщица все это время стояла, опираясь на палку, кошка вертелась у нее под ногами. Человек в зеленом обратился к ней:

– Вы не показывались целую неделю, матушка Молельщица. Наверное, болели?

– Да, господин лесник. Я вставала раза три, чтобы помолиться святой Женевьеве, нашей доброй покровительнице, а все остальное время лежала в лежку. Рядом со мною никого не было, одна Божья Коровка.

– И она все время была с вами?

– Денно и нощно.

– Вы в этом уверены?

– С места мне не сойти!

– Тогда почему же, матушка Молельщица, в ночь преступления слышались крики Божьей Коровки?

Матушка Молельщица повернулась к леснику и стукнула палкой в пол:

– Знать ничего не знаю. Но хотите – скажу? Кричать, как она, не умеет никакой другой зверь в мире. Так вот, в ночь преступления я тоже слышала снаружи крики Божьей Коровки, однако же та сидела у меня на коленях, господин лесник, и ни разу не мяукнула, клянусь вам. Слыша эти крики, я всякий раз крестилась, словно это кричал сам дьявол!

Когда лесник задавал свой последний вопрос, я взглянул на него и совершенно явственно заметил на его губах мерзкую насмешливую ухмылку.

В эту минуту до нас донеслись резкие голоса и, как нам даже показалось, звуки ударов, словно за стеной вспыхнула драка или кого-то избивали. Человек в зеленом вскочил и бросился к двери у очага, однако та отворилась, и появившийся на ее пороге трактирщик сказал леснику:

– Не пугайтесь, господин лесник, у моей жены болят зубы. – Он усмехнулся и обратился к старухе: – Держите, матушка, это легкое для вашей кошки.

Трактирщик протянул старухе сверток, та жадно его схватила и ушла, сопровождаемая своей кошкой. Человек в зеленом спросил:

– Так вы мне ничего не подадите?

Папаша Матье отозвался, не скрывая больше своей ненависти:

– Для вас у меня ничего нет, ничего! Убирайтесь отсюда!

Человек в зеленом спокойно набил трубку, закурил, попрощался с нами и вышел. Едва он перешагнул порог, как папаша Матье с треском захлопнул за ним дверь. Глаза его налились кровью, на губах выступила пена; он подошел к нам и, потрясая кулаком в сторону двери, закрывшейся за ненавистным ему человеком, прохрипел:

– Я не знаю, кто вы – вы, сказавшие, что теперь придется есть мясо, но если вам это интересно, убийца – вот он!

С этими словами папаша Матье вышел. Рультабийль повернулся к очагу и сказал:

– Давайте жарить бифштекс. Как вы находите сидр? На мой вкус, немного резковат.

В этот день папашу Матье мы больше не видели. Когда мы, оставив на столе пять франков за роскошное пиршество, выходили из трактира, там царила мертвая тишина.

Рультабийль заставил меня совершить прогулку почти в милю, пока мы обходили имение профессора Стейнджерсона. Минут на десять он задержался у покрытой черной пылью тропинки, проходившей неподалеку от хижины угольщиков; она располагалась в той части леса святой Женевьевы, что примыкает к дороге из Эпине в Корбейль. Мой друг сообщил мне, что, судя по состоянию грубых башмаков, убийца наверняка здесь проходил, прежде чем проникнуть в имение и спрятаться в кустах.

– Стало быть, вы не думаете, что лесник в этом замешан? – прервал я.

– Посмотрим, – ответил он. – Сейчас меня не занимает то, что сказал о нем трактирщик. В нем говорила злоба. Я повел вас завтракать в «Донжон» вовсе не из-за человека в зеленом.

С этими словами Рультабийль осторожно скользнул к стоящему у ограды домику привратников, арестованных этим утром. Я последовал за ним. С ловкостью, которая меня восхитила, он залез в открытое слуховое окно. Выйдя из домика минут через десять, он произнес только одну фразу, имевшую у него в устах столько значений:

– Черт побери!

Когда мы двинулись по направлению к замку, у ворот послышался шум. К только что остановившемуся экипажу из замка спешили люди. Рультабийль указал на человека, который вылезал из экипажа:

– Это начальник уголовной полиции. Посмотрим, что приготовил Фредерик Ларсан и вправду ли он умней других.

За экипажем начальника полиции подъехали еще три, набитые репортерами, которые тоже попытались проникнуть в парк. Однако у ворот стояли два жандарма и никого не пускали. Начальник полиции успокоил репортеров, пообещав нынче же вечером сообщить для прессы столько подробностей, сколько будет возможно без ущерба для следствия.

Глава 11,

в которой Фредерик Ларсан объясняет, каким образом преступник мог выбраться из Желтой комнаты

Среди массы бумаг, документов, воспоминаний, вырезок из газет и судебных протоколов, которыми я располагаю по делу Желтой комнаты, есть одна весьма любопытная вещь. Это пересказ знаменитого допроса, проведенного в тот день в лаборатории профессора Стейнджерсона в присутствии начальника уголовной полиции. Пересказ этот принадлежит перу г-на Малена, письмоводителя, занимавшегося в свое время, как и следователь, сочинительством. Пересказ предназначался для так и не изданной им книги под названием «Мои допросы». Передал его мне сам автор через некоторое время после небывалого завершения этого уникального в судебных анналах процесса.

Этот пересказ перед вами. Он никоим образом не похож на сухую запись вопросов и ответов: письмоводитель часто выражает в нем свои собственные суждения.

Рассказ письмоводителя

«Вот уже час мы со следователем находимся в Желтой комнате вместе с подрядчиком, который построил павильон по чертежам профессора Стейнджерсона. Подрядчик привел с собой рабочего. Г-н де Марке приказал подготовить все стены, и рабочий содрал с них обои. С помощью кирки и специального молотка нас убедили, что никаких отверстий и полостей в стенах нет. Рабочий тщательно простучал пол и потолок. Тоже ничего. Г-н де Марке весьма этому обрадовался и непрестанно повторял:

– Какое дело, господин подрядчик, какое дело! Вот увидите, мы никогда не узнаем, как преступник сумел выбраться из этой комнаты.

Внезапно г-н де Марке, весь сияя оттого, что ничего не понимает, вспомнил, что его долг – искать и понимать, и велел позвать бригадира жандармов.

– Бригадир, – приказал он, – ступайте в замок и попросите прийти в лабораторию господина Стейнджерсона и господина Дарзака вместе с папашей Жаком и велите вашим людям привести сюда привратников.

Через пять минут все собрались в лаборатории. К нам присоединился только что прибывший начальник полиции. Я сел за стол г-на Стейнджерсона и приготовился к работе, а г-н де Марке произнес речь, столь же своеобразную, сколь и неожиданную:

– Если не возражаете, господа, мы отойдем от обычной системы допросов, поскольку она не дает решительно ничего. Я не стану вызывать вас поочередно, отнюдь нет. Мы все останемся здесь: господин Стейнджерсон, господин Дарзак, папаша Жак, привратники, господин начальник уголовной полиции, письмоводитель и я. Все мы будем находиться здесь в равных условиях; пусть привратники на время забудут, что они арестованы. Мы станем беседовать. Я пригласил вас побеседовать. Мы пришли на место преступления – о чем же нам беседовать, как не о преступлении? Так давайте говорить о нем! Давайте говорить! Говорить свободно, умно или глупо! Будем говорить все, что придет в голову. Говорить без всякой методы, иначе ничего не выйдет. Я возношу пылкие молитвы богу случая, случайному ходу наших мыслей. Начинаем!

Закончив речь и проходя мимо меня, следователь шепнул:

– Каково? Представляете, какая сцена? Я сделаю из нее небольшую пьеску. – И он в ликовании потер руки.

Я перевел взгляд на г-на Стейнджерсона. Надежда, родившаяся в нем благодаря заверениям врачей, что м-ль Стейнджерсон выживет, не стерла с его благородного лица следы глубокого страдания. Он считал, что дочь его умрет, поэтому выглядел пока еще совершенно опустошенным. В его мягких светло-голубых глазах таилась бесконечная печаль. Прежде мне неоднократно доводилось видеть г-на Стейнджерсона на публичных церемониях. С первого же раза меня поразил его по-детски чистый взгляд: мечтательный, отрешенный от всего земного взгляд изобретателя или безумца. На этих церемониях, позади него или рядом, всегда стояла его дочь, которая, как говорили, никогда с ним не расстается и уже долгие годы помогает ему в работе. Эта тридцатипятилетняя, но выглядевшая гораздо моложе женщина, целиком отдавшаяся науке, все еще восхищала своею царственной красотой, неподвластной ни времени, ни любви. Мог ли я тогда предположить, что окажусь однажды со своими бумагами у ее изголовья и услышу, как она, борясь со смертью, с огромным трудом рассказывает о самом чудовищном и таинственном покушении из всех, с какими мне приходилось сталкиваться? Мог ли я предположить, что окажусь, как сегодня, лицом к лицу с ее безутешным отцом, тщетно пытающимся объяснить, как злодей мог ускользнуть от него? Какая же польза от его тихой работы в уединенном убежище среди темного леса, если уединение это не может уберечь от трагедий жизни и смерти, которые достаются обыкновенно в удел тем, кто предается соблазнам города?[6 - Напоминаю читателям, что я лишь переписал сочинение письмоводителя, причем лишать его стиль присущих ему размаха и величия в мои намерения не входило.]