Тайна Желтой комнаты. Духи Дамы в черном

О. – Нет.

В. – Но вы же понимаете, мадемуазель, что такие серьезные меры предосторожности кажутся нам удивительными.

Г-н Стейнджерсон. – Действительно, дитя мое, предосторожности весьма странные.

О. – Да нет же, ничего удивительного. Я же говорю, что две ночи мне было очень не по себе.

Г-н Стейнджерсон. – Тебе следовало сказать мне. Это непростительно. Мы могли бы избежать беды!

В. – Заперев дверь Желтой комнаты, вы легли, мадемуазель?

О. – Да, я очень устала и тут же заснула.

В. – Ночник продолжал гореть?

О. – Да, но он довольно тусклый.

В. – Теперь, мадемуазель, расскажите, что же произошло?

О. – Не знаю, сколько я проспала, когда внезапно проснулась. Я громко вскрикнула…

Г-н Стейнджерсон. – Да, крик был жуткий. До сих пор у меня в ушах звучит: «Убивают!»

В. – Значит, вы закричали?

О. – В комнате находился какой-то человек. Он бросился ко мне и стал меня душить. Я уже почти задохнулась, как вдруг моя рука наткнулась на револьвер, лежавший в приоткрытом ящике; курок у него был взведен. В этот момент человек отшвырнул меня на кровать и чем-то замахнулся, но я успела выстрелить и тут же почувствовала страшный удар по голове. Все это, господин следователь, произошло быстрее, чем я рассказываю. Больше я ничего не знаю.

В. – Больше ничего? И даже не подозреваете, каким образом убийца мог выскользнуть из вашей комнаты?

О. – Понятия не имею. Больше я ничего не знаю. Когда человек без сознания, он не может знать, что происходит вокруг.

В. – Человек был высокий или низкий?

О. – Я видела лишь тень, которая показалась мне громадной.

В. – И вы больше ничего не можете нам сообщить?

О. – Сударь, больше я ничего не знаю. Человек бросился на меня, я выстрелила – и все».

На этом допрос м-ль Стейнджерсон заканчивается.

Жозеф Рультабийль терпеливо дожидался Робера Дарзака.

Тот не замедлил появиться.

Он слушал допрос, находясь в комнате, соседней с той, где лежала м-ль Стейнджерсон, и пересказал его нашему другу очень точно и с покорностью, которая меня поразила. Благодаря своим карандашным заметкам он сумел воспроизвести вопросы и ответы почти дословно.

Дарзак и в самом деле походил на секретаря моего молодого друга и вел себя как человек, который не только не может ни в чем ему отказать, но даже готов на него работать.

Упоминание о закрытом окне поразило репортера не меньше, чем следователя. Кроме того, он попросил Дарзака повторить еще раз показания отца и дочери о том, чем они занимались в день трагедии. Его весьма заинтересовал эпизод с обедом в лаборатории, и для пущей уверенности он дважды попросил повторить, что леснику было известно о намерении профессора пообедать с дочерью в лаборатории и откуда лесник это узнал.

Когда Робер Дарзак замолк, я сказал:

– Не очень-то этот допрос приблизил решение задачи.

– Наоборот, отодвинул, – согласился Дарзак.

– Да нет, прояснил, – задумчиво возразил Рультабийль.

Глава 9

Репортер и полицейский

Мы шли втроем в сторону павильона. Метрах в ста от него репортер остановил нас и, указывая на невысокие кусты, бросил:

– В павильон убийца шел отсюда.

Это были не единственные кусты в Дубовой роще, поэтому я поинтересовался, почему убийца выбрал именно их. Рультабийль указал на тропинку, шедшую мимо кустов к дверям павильона, и ответил:

– Как видите, дорожка посыпана гравием. Он должен был пройти по ней, так как на мягкой земле его следов нет. Не на крыльях же он летел! Он шел, шел по гравию, отпечатков на котором не остается. Собственно говоря, по этой тропинке проходили многие, потому что это самый короткий путь из павильона в замок. Что же касается кустов, то вечнозеленые лавр и бересклет послужили убийце надежным укрытием, пока он ждал момента, когда сможет направиться в павильон. Спрятавшись, он видел, как оттуда вышли господин и мадемуазель Стейнджерсон, потом папаша Жак. Гравийная дорожка идет почти до окна передней. Следы же человека – я их уже видел, а вы сейчас увидите – идут параллельно ограде, значит, ему нужно было лишь сделать широкий шаг, чтобы очутиться под окном передней, которое папаша Жак оставил открытым. Оставалось подтянуться на руках – и он в передней.

– В конце концов, это вполне возможно… – начал я.

– Что «в конце концов»? Что «в конце концов»? – закричал Рультабийль, охваченный внезапным приступом гнева, который я нечаянно вызвал. – Почему вы говорите: «В конце концов, это вполне возможно»?

Я принялся умолять его не горячиться, но он уже слишком разошелся, чтобы слушать меня, и заявил, что восхищается благоразумными сомнениями, ссылаясь на которые кое-кто (то есть я) обходит самые простые вопросы, никогда не решаясь сказать «это так» или же «это не так», в результате чего его разум приходит к такому же результату, какой получился бы, если бы природа позабыла снабдить его черепную коробку хотя бы небольшим количеством серого вещества. Поскольку я смутился, мой молодой друг взял меня под руку и уверил, что никоим образом не имел в виду меня, так как меня он ценит весьма высоко.

– Но посудите сами, – продолжал он, – не делать правильных выводов, когда человек способен их делать, порою просто преступно! Если бы я не сделал вывода относительно гравия на дорожке, мне пришлось бы прийти к мысли о воздушном шаре! Но, дорогой мой, воздухоплавание развито еще недостаточно для того, чтобы допустить мысль об убийце, падающем с неба! Так что не употребляйте слово «возможно», когда поиному и быть не может. Итак, мы знаем, каким образом преступник проник в павильон и когда он это сделал. Он попал туда после пяти, когда хозяева гуляли. То обстоятельство, что в половине второго, когда профессор с дочерью вернулись, в лаборатории находилась горничная, пришедшая убраться в Желтой комнате, позволяет нам утверждать, что в это время убийцы в комнате, под кроватью, не было, если только горничная не его соучастница. Что вы на это скажете, господин Дарзак?

Дарзак покачал головой и заявил, что он уверен в преданности горничной м-ль Стейнджерсон, особы весьма честной.

– К тому же в пять часов господин Стейнджерсон вошел в комнату за шляпкой дочери, – добавил он.

– Да, и это тоже, – согласился Рультабийль.

– Убийца влез в окно тогда, когда вы говорите, – с этим я согласен, – вставил я, – но зачем он закрыл окно, коль скоро это обязательно должно было привлечь внимание того, кто его открывал?

– Вполне возможно, что окно не было закрыто сразу же, – ответил юный репортер. – Однако если преступник закрыл его, он сделал это из-за того, что в двадцати пяти метрах от павильона посыпанная гравием тропинка изгибается и в этом месте растут три дуба.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил Робер Дарзак, шедший рядом с нами и слушавший Рультабийля с напряженным вниманием.

– Я объясню это позже, сударь, когда сочту, что настало время, но полагаю, что до сих пор я не произносил более важных слов, связанных с делом, чем эти, – если, конечно, мое предположение верно.

– В чем же оно заключается?

– Вы это узнаете, если оно окажется справедливым. Говорить о нем пока рано: это лишь предположение.

– Но вы хотя бы подозреваете кого-либо в покушении?