Тайна Желтой комнаты. Духи Дамы в черном

– О Боже!

Тем временем Рультабийль забрался в камин и, стоя на кирпичном полу, внимательно рассматривал дымоход. Сужаясь, в полуметре над его головой тот был закрыт вмурованными в кладку железными листами, сквозь которые проходили три трубы, каждая диаметром сантиметров пятнадцать.

– Пролезть здесь невозможно, – объявил молодой человек, выбираясь из камина. – Даже если бы убийца попытался это сделать, все железки валялись бы на полу. Нет, искать нужно не здесь.

Затем Рультабийль стал осматривать мебель и отворять дверцы шкафов. После этого он обошел окна, которые признал препятствием непреодолимым и непреодоленным. У второго окна стоял в задумчивости папаша Жак.

– Что это вы там высматриваете, папаша Жак?

– Да вот смотрю, как этот полицейский кружит около пруда. Еще один умник, который увидит столько же, сколько остальные.

– Нет, знай вы Фредерика Ларсана, – отозвался Рультабийль, грустно качая головой, – вы бы так не говорили. Если кто-нибудь и найдет убийцу, то только он, уж поверьте!

И Рультабийль вздохнул.

– Прежде чем его искать, неплохо бы знать, как он потерялся, – упорствовал папаша Жак.

Наконец мы добрались до дверей Желтой комнаты.

– Вот за этими дверьми все и произошло! – провозгласил Рультабийль с торжественностью, которая при других обстоятельствах была бы просто смешной.

Глава 7,

в которой Рультабийль отправляется под кровать

Рультабийль толкнул дверь Желтой комнаты, остановился на пороге и произнес с волнением, причины которого я понял значительно позже:

– О! Духи Дамы в черном!

В комнате было темно. Папаша Жак хотел отворить ставни, но Рультабийль остановил его:

– А что, драма произошла в полной темноте?

– Нет, молодой человек, не думаю. Барышня очень любила, когда на столе горит ночник, и я каждый вечер, прежде чем она шла спать, зажигал его. Я ведь по вечерам был у нее за горничную. Настоящая горничная приходила только утром. Барышня работает по ночам так поздно!

– А где располагался стол, на котором стоял ночник? Далеко от постели?

– Далеко.

– Не могли бы вы сейчас его зажечь?

– Нет, когда стол опрокинули, он разбился, и масло вытекло. Но, кроме этого, здесь все осталось как было. Сейчас я отворю ставни, и вы увидите…

– Погодите!

Рультабийль вернулся в лабораторию и закрыл ставни обоих окон и дверь в переднюю. Когда мы оказались в непроглядной тьме, он зажег восковую спичку, отдал ее папаше Жаку и попросил его стать с нею посреди Желтой комнаты – там, где горел ночник.

Папаша Жак в своих домашних туфлях (сабо он, по обыкновению, оставил в передней) вошел в Желтую комнату, и в неярком мерцающем свете восковой спички мы различили перевернутую мебель, кровать в углу и слева, напротив нас, отблеск зеркала, висящего подле кровати. Через несколько секунд Рультабийль сказал:

– Довольно. Можете открыть ставни.

– Только не входите, – попросил папаша Жак. – Вы можете тут наследить, а все должно оставаться как есть. Это следователь придумал, хотя сам уже сделал что нужно.

Наконец ставни отворились. В комнату, оклеенную шафранными обоями, проник тусклый дневной свет, и нашим глазам открылся страшный беспорядок. На полу – в отличие от передней и лаборатории пол в Желтой комнате был дощатый – лежала желтая циновка, покрывавшая почти всю комнату и заходившая под кровать и туалетный столик – единственный, не считая кровати, предмет меблировки, оставшийся на ножках. Круглый стол посреди комнаты, ночной столик и два стула были опрокинуты, однако не закрывали большое пятно крови на циновке: папаша Жак объяснил, что это кровь из раны на лбу м-ль Стейнджерсон. Кроме того, капельки крови виднелись повсюду, как бы следуя за хорошо заметными отпечатками ног убийцы. Это позволяло предположить, что кровь капала из раны человека, который в какой-то момент оперся окровавленной рукой о стену. На стене были и другие следы руки, но гораздо менее отчетливые.

– Смотрите! На стене кровь!.. – не удержался и воскликнул я. – Человек, который так сильно надавил рукой на стену, находился в темноте и, по-видимому, решил, что нащупал дверь. Он хотел ее толкнуть! Поэтому-то он и оперся так сильно, что оставил на желтых обоях страшный, обвиняющий его отпечаток – обвиняющий, ибо я не думаю, что в мире найдется так уж много подобных рук. Рука эта крупная и сильная, все пальцы почти одной длины, а большого не видно вообще. Здесь только отпечаток ладони. А если проследить за другими отпечатками руки, станет ясно, как убийца, опершись о стену, принялся ощупывать ее в поисках двери, нашел ее, начал искать замочную скважину…

– Все верно, – насмешливо перебил меня Рультабийль, – однако крови нет ни около скважины, ни около засова.

– Ну и что из того? – возразил я, гордясь своим здравым смыслом. – Он отпер дверь и отодвинул засов левой рукой, что вполне естественно: в правую руку он был ранен.

– Да ничего он не открывал! – вмешался папаша Жак. – Мы же не сумасшедшие. Когда дверь подалась, нас тут было четверо.

– Какая странная рука! – тем не менее продолжал я. – Вы только посмотрите, до чего странная!

– Рука самая обычная, – отозвался Рультабийль, – а отпечаток смазан, потому что человек провел ею по стене. Он вытер раненую руку о стену. А ростом он был примерно метр восемьдесят.

– Откуда вы знаете?

– По высоте отпечатка руки над полом.

Вслед за этим мой друг занялся круглым отверстием, которое пуля проделала в стене.

– Пуля летела горизонтально, – объявил он. – Ствол револьвера не был наклонен ни вверх, ни вниз.

Сказав это, Рультабийль обратил наше внимание на то, что след от пули расположен на несколько сантиметров ниже кровавого отпечатка. Затем, повернувшись к двери, он принялся буквально обнюхивать замочную скважину и засов. Осмотр убедил его, что дверь действительно выломали снаружи, так как замок был заперт, засов задвинут, а скобы их почти сорваны и едва держались на одном шурупе каждая.

Юный сотрудник «Эпок» взглянул на них снова, потом принялся за дверь и, осмотрев ее с обеих сторон, убедился, что отодвинуть или задвинуть засов снаружи было невозможно, а также что ключ вставлен изнутри. Далее он удостоверился, что, когда ключ вставлен изнутри, отпереть дверь другим ключом снаружи нельзя. И наконец, убедившись в том, что дверь не снабжена никаким автоматическим запором, то есть представляет собою самую что ни на есть обычную дверь с весьма надежными замком и засовом, которые оставались закрытыми, он бросил: «Тем лучше!» – после чего уселся на пол и поспешно принялся разуваться.

Оставшись в носках, Рультабийль вошел в комнату. Прежде всего он весьма тщательно осмотрел опрокинутую мебель. Мы молча наблюдали за ним. Папаша Жак насмешливо заметил:

– Я смотрю, вы, сударь, прямо из кожи вон лезете.

– Вы сказали чистую правду, папаша Жак, – поднял голову Рультабийль. – В тот вечер ваша хозяйка не была причесана на пробор, а вот я, старый дурак, вбил себе это в голову.

Затем со змеиной гибкостью он скользнул под кровать. Папаша Жак продолжал:

– И только подумать, сударь, что убийца прятался под кроватью! Он ведь был уже там, когда в десять часов я зашел, чтобы закрыть ставни и зажечь ночник, – ведь ни господин Стейнджерсон, ни мадемуазель Матильда, ни я больше из лаборатории не выходили.

– А скажите, господин Жак, – послышался из-под кровати голос Рультабийля, – в котором часу хозяин и мадемуазель последний раз пришли в лабораторию?

– В шесть.

– Да, он был здесь, это точно, – опять зазвучал голос журналиста. – К тому же тут больше и спрятаться-то негде… А когда вы вошли сюда вчетвером, под кровать вы заглядывали?

– Сразу же. Мы ее вверх дном перевернули, прежде чем поставить на место.

– А между матрасами смотрели?