Тайна желтой комнаты

– Да говорю вам, в день самого преступления! Примерно в полшестого… Как раз в то время, когда мадемуазель с отцом ходили на прогулку перед ужином, а ужинали-то они здесь, в лаборатории. На другой день, когда пришел следователь, он сразу увидел следы на земле, как будто кто начертил их чернилами на белом листе бумаги… Так вот, ни в лаборатории, ни в прихожей, где пол блестел, как новенькое су, следов этих не нашли… следов мужчины! Раз их находят у окна, снаружи, стало быть, он должен был пробить потолок Желтой комнаты, попасть на чердак, пробить крышу и спуститься под окном прихожей, вернее, спрыгнуть… Так вот нет же дырки ни в потолке Желтой комнаты, ни, конечно, на моем чердаке!.. Вы же сами видите: никто ничего не знает… Решительно ничего!.. И никто никогда ничего не узнает, помяните мое слово!.. Это дьявольская тайна!

Рультабий вдруг снова бросился на колени почти напротив двери маленького туалета, находившегося в глубине прихожей. В таком положении он оставался не меньше минуты.

– Ну что? – спросил я его, когда он поднялся.

– О, ничего существенного: капелька крови. – Затем, повернувшись к папаше Жаку, молодой человек спросил его: – Когда вы начали мыть лабораторию и прихожую, окно в прихожей было открыто?

– Я сам открыл его, потому что разжигал в лабораторной печи древесный уголь для господина, а так как разжигал я его газетами, пошел дым, вот я и открыл окна в лаборатории и в прихожей, чтобы проветрило сквозняком. Потом я закрыл окна в лаборатории и оставил открытым только окно в прихожей, затем вышел на минутку в замок за щеткой для мытья и, вернувшись, как я вам уже говорил, примерно в полшестого, стал мыть полы, а вымыв их, снова ушел, и все это время окно в прихожей оставалось открытым. И наконец, в последний раз, когда я вошел во флигель, окно было закрыто, а господин и мадемуазель уже работали в лаборатории.

– Значит, господин Станжерсон и его дочь, вернувшись, сами закрыли окно?

– Конечно.

– Вы их не спрашивали об этом?

– Нет!..

Внимательно оглядев маленький туалет и лестницу, ведущую на чердак, Рультабий, для которого мы словно перестали существовать, вошел в лабораторию. Признаюсь, я испытывал огромное волнение, последовав за ним. Робер Дарзак следил за каждым движением моего друга… Что же касается меня, то взгляд мой сразу приковала дверь Желтой комнаты. Она была закрыта или, вернее, прислонена к стене лаборатории, ибо я сразу заметил, что дверь едва держится и уже ни на что не годится. Усилия тех, кто навалился на нее в тот трагический момент, сломили ее сопротивление…

Мой юный друг, не говоря ни слова, методично занятый своим делом, начал осматривать комнату, в которой мы находились. Она была просторной и светлой. Два огромных окна, чуть ли не во всю стену, забранные решетками, выходили на бескрайний простор полей. Через просеку в лесу открывался чудесный вид на всю долину – вплоть до огромного города, который в солнечные дни, должно быть, виднелся там, в самом ее конце. Но сегодня – никаких видений, ничего-ничего, только грязь на земле да чернота в небе, а здесь, в этой комнате, – следы крови.

Целый угол лаборатории занимали широкий камин, тигли и печи, предназначенные для самых разнообразных химических опытов. И всюду реторты, колбы, всевозможные инструменты, столы, заваленные бумагами, папками; электростанок… гальванические элементы… аппарат, как пояснил мне господин Робер Дарзак, используемый профессором Станжерсоном «для доказательства распада материи под воздействием солнечного света», и так далее.

И вдоль всех стен шкафы – закрытые или застекленные шкафы, в которых виднелись микроскопы, специальные фотоаппараты, невероятное количество кристаллической соды.

Рультабий сразу же сунул нос в камин. Кончиками пальцев он шарил меж тиглей… Внезапно он резко выпрямился, держа в руках крохотный клочок наполовину сгоревшей бумаги… Мы в это время разговаривали, стоя у одного из окон. Он подошел к нам и сказал:

– Сохраните это для нас, господин Дарзак.

Склонившись над клочком обгоревшей бумаги, который господин Дарзак взял из рук Рультабия, я явственно разобрал следующие слова, единственные, которые еще можно было прочесть: «Дом священника… не утратил… очарования, и са… благоухает».

А наверху: «23 октября».

Я был поражен: все те же бессмысленные слова, причем второй раз в течение одного утра. И второй раз я видел, какой ошеломляющий эффект произвели они на профессора Сорбонны.

Прежде всего господин Дарзак бросил взгляд на папашу Жака. Но тот не обращал на нас ни малейшего внимания, занятый своим делом у другого окна… Тогда жених мадемуазель Станжерсон достал бумажник, дрожащей рукой сунул туда обгоревшую бумажку и горестно вздохнул:

– Боже мой!

Тем временем Рультабий забрался в камин, то есть, иными словами, стоя на кирпичах одной из печей, он внимательно разглядывал каминную трубу, сужавшуюся вверху и в пятидесяти сантиметрах над его головой полностью закрывавшуюся чугунными плитами, вделанными в кирпичи, оставлявшими проход только для трех трубочек диаметром в пятнадцать сантиметров каждая.

– Здесь пройти невозможно, – заявил молодой человек, соскакивая оттуда. – Впрочем, даже если он и попытался бы это сделать, вся эта арматура оказалась бы на полу. Нет, нет! Искать надо не здесь…

Затем Рультабий исследовал мебель и открыл дверцы шкафов. Потом настал черед окон, которые он объявил «непреодолимыми» и «непреодоленными». У второго окна он застал папашу Жака, сосредоточенно что-то разглядывавшего.

– Ну, папаша Жак, что вы там такое увидели?

– Да вот гляжу на человека из полиции, который все время кружит вокруг пруда… Еще один хитрец нашелся, только и он не лучше других!

– Вы не знаете Фредерика Ларсана, папаша Жак! – заметил Рультабий, печально покачивая головой. – А то бы не говорили так… Если есть здесь человек, способный отыскать убийцу, так это, без сомнения, он!

И Рультабий тяжело вздохнул.

– Прежде чем найти его, неплохо бы знать, как мы его упустили, – упрямо буркнул папаша Жак.

Но вот, наконец, мы добрались до двери Желтой комнаты.

– Вот она, дверь, за которой кое-что произошло! – торжественно провозгласил Рультабий, что при любых других обстоятельствах прозвучало бы комично.

Глава VII. В которой Рультабий отправляется в экспедицию под кровать

Толкнув дверь Желтой комнаты, Рультабий остановился на пороге и с волнением произнес слова, которые мне суждено было понять лишь потом:

– О! Духи дамы в черном!

В комнате было темно.

Папаша Жак хотел открыть ставни, но Рультабий остановил его:

– Разве драма разыгралась в полной темноте?

– Нет, молодой человек, я этого не думаю. Мамзель требовала, чтобы у нее на столе всегда горел ночник, и это я зажигал его по вечерам, перед тем как ей лечь спать… Да чего там! Я, можно сказать, был ей заместо горничной по вечерам! Настоящая-то горничная приходила только утром. Мамзель работала допоздна… ночью!

– Где стоял стол с ночником? Далеко от кровати?

– Далеко.

– А не могли бы вы сейчас зажечь ночник?

– Ночник разбился, и масло все пролилось, когда упал стол. Да все так и осталось, как было. Давайте я открою ставни, и вы сами увидите…

– Подождите!

Вернувшись в лабораторию, Рультабий закрыл ставни на окнах и дверь в прихожей. Мы очутились в полной темноте; тогда он зажег восковую спичку, вручил ее папаше Жаку и велел ему выйти с этой спичкой на середину Желтой комнаты, на то самое место, где в ту ночь горел ночник.

Папаша Жак, разутый, в одних носках (свои сабо он обычно оставлял в прихожей), вошел в Желтую комнату со своей догоравшей восковой спичкой, и мы смутно увидели плохо освещенные ее угасавшим пламенем опрокинутые на пол вещи, кровать в углу и напротив нас, с левой стороны, отражение зеркала, висевшего на стене возле кровати. Видение было очень коротким.

– Довольно! – сказал Рультабий. – Можете открыть ставни.

– Только не входите, – попросил папаша Жак, – а не то наследите своими ботинками… А тут ничего нельзя трогать… Это идея следователя… идея, говорю, хотя чего там, с ним и так все ясно…

И он открыл ставни. Мертвенно-бледный свет проник снаружи, осветив зловещую картину, замкнутую меж шафранных стен. Деревянный пол – ибо если в прихожей и лаборатории пол был выложен плиткой, то в Желтой комнате он был деревянный, – и его почти целиком закрывала желтая циновка размером чуть ли не во всю комнату, она была подсунута и под кровать, и под туалетный столик – это были единственные вещи, оставшиеся на своих местах. А круглый стол, стоявший посередине, ночной столик и два стула были опрокинуты. Однако это не мешало разглядеть на циновке широкое пятно крови, которая, по словам папаши Жака, вытекла из раны на виске у мадемуазель Станжерсон. Кроме того, капельки крови были заметны повсюду, где на полу отпечатались большие черные следы убийцы. Все говорило за то, что эти капли крови сочились из раны того, кто оставил на стене, ухватившись за нее на какое-то мгновение, отпечаток окровавленной руки. На стене можно было увидеть и другие следы той же руки, но гораздо менее явственные. А это и в самом деле был отчетливый отпечаток большой мужской руки.

Я невольно воскликнул:

– Смотрите!.. Видите эту кровь на стене?.. Человек, который с такой силой уперся в стену рукой, ничего не мог разглядеть в темноте и наверняка думал, что это дверь. Он хотел открыть ее! Вот почему он нажимал с такой силой, оставив на желтых обоях свой обвинительный акт. Не думаю, чтобы в мире нашлось много других рук, похожих на эту. Рука большая и сильная, и пальцы почти все одинаково длинные! А большой палец отсутствует. Мы видим только след ладони. Но если мы проследим за отпечатками этой руки, – продолжал я, – то увидим, как она, опершись о стену, ощупывает ее в поисках двери, наконец находит эту дверь и начинает искать замок…

– Да, да, конечно, – с усмешкой перебил меня Рультабий, – только вот ни на замке, ни на задвижке нет крови!..