Пробный шар

– Наверное, тебе надоело быть старостой, – плюнул словами очкарик, еще сильнее скривив рот. – И вообще надоело жить. Даже на этой помойке.

Староста молчал, пот катился по всему лицу. Он облизывал губы, пятна пота выступили на рубашке.

– Если еще один… пролетарий (это слово очкарик тоже выплюнул) у тебя возьмется за оружие, я аннигилирую тебя вместе с ним.

Староста молчал, все ниже склонялся, трясся всем телом.

– Вон, – вполголоса бросил очкарик.

Староста пятился, пятился… Допятился до крыльца, юркнул в дом. А очкарик уже говорил в телефон, с совершенно другой интонацией:

– Да… Один экземпляр на выбраковку.

– Только один? – весело спрашивал кто-то.

И добавлял:

– Я бы их всех аннигилировал. Все равно даже себя не окупают, ничего не делают, уроды.

– Этот окупит… молодой… если не очень проспиртован, можно на эксперименты.

Где-то на той стороне хорошо засмеялись.

– Может, на Венеру и в Голконду?

– Роботы надежнее. Тогда уж лучше сразу на корм львам.

– Долго еще там будешь возиться? Сочувствую… Я бы не смог. Аннигилировать всех на фиг, да и точка.

– Пока нельзя, – серьезно ответил очкарик. – Пока рождаются такие, как мой крестник.

– А! Ты ж за ним…

– Думал не сейчас, но понимаешь, начались всякие события… Хорошо еще, заметил вовремя. Я-то собирался лечь поспать… Пока проснулся бы – тут, оказалось, обезьяны человека сожрали.

Голос очкарика опять изменился. Миша сильно почувствовал: он переживает – не хочет, чтобы обезьяны кого-то жрали.

Только теперь очкарик посмотрел прямо на Мишу. Мише и раньше казалось. Теперь он точно знал – это же Василий Иванович! Это же друг из интернета.

И совсем Василий не страшный. Хорошее лицо у Васи, доброе.

– Ну что, крестник? – улыбался очкарик, – Пошли со мной?

Улыбка – широкая, открытая.

Миша готов был поверить во что угодно.

– На Амальтею?

– На Амальтею не скоро. Сначала из Полночи – в Полдень. Сначала ты будешь учиться. Если очень захочешь, сможешь попасть на Амальтею. Только имей в виду, учиться придется всерьез.

Миша невольно расплывался в ответной улыбке. Он верил, что «всерьез», но это же как раз хорошо, если всерьез! Этим разве можно напугать?!

Очкарик заулыбался еще шире.

– Миша, ты возьми, что тебе хочется. Ничего из одежды не нужно, но может, что-то хочется на память.

Миша рванулся к своему дому.

– Ку-уда? Садись, давай.

Миша взялся было за ручку задней дверцы – куда качки втащили Петьку.

– Не туда! Твое место теперь здесь.

Миша нырнул внутрь машины. Совсем не как в папином грузовике. Просторно, на панели много приборов, пахнет кожей, металлом, еще чем-то непонятным… но хорошим.

Переднее сидение отделено от заднего прозрачным стеклом. Там, сзади – неприятно-неподвижные качки. Между ними Петька глотал сопли и слезы. Искаженное бледное личико. И никакой крутизны в Петьке не было. Ни опасности не было, ни лихости. Просто перепуганный подросток.

– Вы его… это… на корм львам?

– Пожалел? А он-то тебя пожалел бы?

Миша понимал, не пожалел бы. Петька с удовольствием кинул бы его львам, а сам бы смеялся. И все равно что-то мешало… Василий наблюдал и улыбался. Понимающе, но улыбался.

– Такие опасны… Это ты понимаешь?

– Может быть, он еще исправится?

Миша сам слышал – голос у него прозвучал робко: он не верил, что Петька «исправится».

– Проверим. Хочешь научиться проверять? Выяснять, на что способен человек?

– Лучше я на Цереру.

– Одно другому не мешает, – теперь Василий улыбался хорошо. – Поступишь в интернат, там решишь. Ты теперь не в Полночи, а в Полдне.

– Полдень… Полночь…

– Полночь – это где зоны. Где живут те, кому ничего не интересно.

– А Полдень…

– А это где те, кому интересно. Ты теперь в Полдне. Главное, запомни – ты уже не дурак. И дураком не будешь никогда. Ты – человек, как и все. Ничем ты не хуже других.

Миша облизнул губы. Это надо было осмыслить. Он не умел чувствовать себя не хуже других.

Василий тронул что-то на панели, махолет покатил, словно машина – прямо к Мишиному подьезду.