Ричард Длинные Руки – оверлорд

Ричард Длинные Руки – оверлорд
Гай Юлий Орловский

Ричард Длинные Руки #14
Жизнь – борьба, в которой надо драться храбро и честно. Ричарду это обычно удавалось, однако он уже не рядовой рыцарь… Увы, могущественный лорд должен быть еще и умелым политиком. Но можно ли быть храбрым и честным политиком? Может ли быть политиком рыцарь?

Гай Юлий Орловский

Ричард Длинные Руки – оверлорд

Посвящение

Ребятам с сайтов:

www.orlovsky.ru (http://www.orlovsky.ru/)

www.knor.ru (http://www.knor.ru/)

http://www.litforum.ru (http://www.litforum.ru/)

www.kubikus.ru (http://www.kubikus.ru/)

…где очень помогли с разбором полетов Tamplier, Arling, Skirlan, tryn, XAZAD, slimp, Dwarkin, Som, Martisha, OlegZK, Санна, Кубикус, Ustas, Iron Hummer, 2Djak0n…и др., сожалею, не могу быстро печатать ваши заковыристые имена.

Спасибо за выявление багов и проколов в предыдущих романах. С вашей помощью удалось сделать ярче ряд образов, прорисовать характеры, добавить некоторые приключения. Все это увидите в новых изданиях.

Надеюсь на вашу помощь и в будущем!

Спасибо!

Часть 1

Глава 1

Ударили первые морозы, небо пронзительно-синее, ни облачка. Даже знатные рыцари поговаривали, что надо бы снега, чтобы укрыл землю с посеянными в нее зернами. Местные знатоки сообщили, что здесь выпадает на День святого Фроста, это еще десять дней, считая от вчерашнего.

Я лихорадочно прикидывал насчет замка: оставлять без крепкой руки рискованно, но и дарить пока что некому. Слишком разношерстная команда. Да и, самое главное, все нужны под рукой, а не в далеком имении. Как, кстати сказать, пригодились бы верные Зигфрид, Гунтер, Турингем, Ульман…

Леди Беатриса сослалась на потрясения, попросила позволения отбыть в свой замок. От служанок узнал, что их хозяйка исхудала и почти не спит, тихонько плачет, но так, чтобы никто не слышал.

– Да, конечно, – сказал я самой преданной ее служанке, – да-да, как только изволит, пусть только скажет. Я подберу хорошую охрану.

Она присела в почтительном поклоне.

– Ваша милость, леди говорит, теперь разбойники не скоро появятся в этих землях!

– Твоими бы устами, – сказал я, не закончил, но надеюсь, поняла так, как надо, а не как понимают острословы, – но я не могу допустить, чтобы в дороге на нее хоть пушинка упала. Это будет урон моей рыцарской чести и моему гонору, поняла?

Она поклонилась, пряча взгляд и улыбку.

– Я так и передам, ваша милость.

Я проводил ее хмурым взглядом. Похоже, даже служанки уже знают и оживленно судачат о наших непростых и непонятных для простого народа отношениях. Для них дурь какая-то!.. Никто не мешает трахаться, тем более – оба тянемся друг другу с такой силой, что хоть к стенам приковывай. Но упираемся, сопротивляемся, находим какие-то дурацки-непонятные доводы, почему-то надо устоять, не поддаться естественным порывам…

А как это нормально для простолюдина – поддаться естественному! Да, простолюдин и живет всегда естеством, как животное, потому и всегда простолюдин. Простолюдин по сути всегда язычник, у него нет души и нет душевных терзаний, а все его огорчения разве что из-за того, что соседская коза пролезла через плетень и потравила огород.

Христианство привнесло в человеческую жизнь служение высоким идеалам, а ради этих идеалов не просто возможно, но даже человек как бы обязан жертвовать сиюминутными или, как говорят еще, мирскими утехами. Конечно, такие люди были и при язычестве, но оставались исключением. Христианство отловило эти вспышки просветления и ввело в правило, в норму. Конечно, и сейчас низовые массы живут так, словно христианства и нет, разве что не приносят человеческие жертвы и не пляшут вокруг идолов. Но верх общества стремится возвысить души, и от этого стремления идут все эти обеты, что выглядят так смешно: не открывать левый глаз, пока не очистит Зачарованный Лес от нечисти, не снимать цепи с левой ноги, пока не сразится с воинством императора Карла и не привезет перья с трех шлемов, не знать близости с женщиной, пока не убьет дракона…

Правда, смешными эти обеты кажутся разве что мне, а я свинья еще та, так и тянет обосрать все, что вижу, к этому приучен всей жизнью демократа и общечеловека. Только здесь и среди этих людей невольно и спину держу прямее, и взгляд гордым и непреклонным, и за грязным своим языком стараюсь следить. Даже мысли иногда удается сдерживать, ибо сказано: не греши даже в мыслях, но тут я пока слаб в коленках. Иногда за одно мгновение успеваю такое намыслить, точнее – нагрезить, что Тертуллиан бы прибил собственноручно за такие пошлости, скабрезности, пакостность и вообще…

А может, пришла другая мысль, и не прибил бы. Тертуллиан сам из языческого Рима, там такие оргии были, мама не горюй, хлебнул того меда всласть и от пуза, пока не понял, что вообще-то не мед вовсе, а говно, если посмотреть с точки зрения существа более развитого.

Но чтобы это понять, надо стать этим существом. Я из мира интеллектуально развитых простолюдинов. От этого мне и хреново, что вроде бы умнее простого и простодушного дурака в железе и с цепью на ноге, но в то же время жопой чую, что он в другом плане неизмеримо выше.

И конфликт между мной и леди Беатрисой… нет, конфликт не между нами, а в самой ситуации, когда на уровне простолюдинов мы вполне можем совокупляться, трахаться, жариться, иметься, хариться и все такое, как кролики, олени, воробьи, мухи, жуки… но сложности начинаются на том уровне, где человек действительно отличается от спаривающихся бабочек.

Ранним утром во двор вкатила, подпрыгивая на замерзших кочках, повозка. Под огромными колесами сочно, словно переламываемые тонкие прутики, трещал лед в мелких лужицах. Сэр Альбрехт, спасибо ему, добыл лучшую, отобрал для нее самых надежных и выносливых коней.

Леди Беатриса выскользнула словно бы украдкой, торопливо. Мне показалось, что пригибает голову, даже горбится. За нею так же быстро, старательно прикрывая ее дородным телом, мелкими шажками спешила служанка.

Я стиснул челюсти, во рту такое, будто изжевал стог полыни и до ногтей пропитался горечью. Деревянными шагами вышел из-под арки, для леди Беатрисы уже поставили лесенку из трех ступеней, колеса повозки для большей проходимости в полтора обычных диаметра, леди Беатриса опустила ногу на подножку, я кашлянул за ее спиной.

– Леди Беатриса…

Она обернулась, полная божественного испуга в широко распахнутых глазах. Лицо в жарком румянце, явно перед выходом долго стояла у открытого окна. Нежно пахнущая, в дивной свежести своей длящейся юности, но с печалью в глазах.

– Ох!.. Сэр Ричард, как вы меня напугали…

– Простите, леди Беатриса, – проговорил я с трудом. – Видит бог, я хотел, чтобы все было иначе.

Исхудавшая и бледная, она смотрела страдающими глазами. Служанка замерла, страшась пошевелить даже пальцем.

– Все будет, – прошептала леди Беатриса, – все будет иначе…

– Леди Беатриса, – проговорил я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, – скоро повалит снег, и вся жизнь замрет. И все успокоится до весны…

Она подняла голову, наши взгляды встретились. Не лги, ответили ее глаза. Не успокоится. Я понимаю, говоришь о том, что все люди, которые привыкли в руках держать оружие, повесят мечи на стену и будут пьянствовать до весны, а потом до лета, пока не подсохнет земля на дорогах. И что я не должна волноваться: ты будешь точно цел… И что меня никто не посмеет обидеть. Но на самом деле что тебе и мне этот покой в Армландии, если в наших душах те же бури, что и бушевали?

Я склонился к ее руке, мои губы коснулись нежной кожи, и сладкая боль пронзила все тело. Ну почему не бросить все, не поехать с ней, не зажить в покое и довольстве, в счастливой любви, как поступил бы любой нормальный мужчина?

Ее пальцы затрепетали, я длил мгновение, прижимаясь губами. Она с огромным трудом, преодолевая себя в каждый миг, медленно убрала руку. Я чувствовал, чего это ей стоило, и устыдился своей слабости. Маленькая женщина отчаянно сражается за свое «я», а я, мужчина, поддался простейшим чувствам, которые, поднявшись на ступеньку одухотворенности и возвышенности, называются уже не так, как назывались, а уже любовью.

Я отступил на шаг, снова поклонился, учтиво и деревянно, ломая себя для каждого движения. Леди Беатриса отвернулась, я смотрел, как поднимается без прежней легкости, каждая ступенька дается с великим трудом, хрупкая женщина борется со своим инстинктом, требующим спрятаться за широкой мужской спиной или юркнуть к нему в нагрудный карман и устроиться там в уюте, подогнув лапки и сладко посапывая, чтобы выглядывать лишь время от времени в ожидании, когда супруг и повелитель почешет пальцем спинку.

Наши взгляды встретились в последний раз, когда она уже села и протянула руку, чтобы закрыть дверцу. Миг длился вечность, мы оба понимаем, ради чего приносим в жертву любовь, обоих это наполняет гордостью и… горькой печалью потери.

Рыцари стоят в молчании, никто не шевельнется. Всяк понимает, что поступать так, как поступаю я, – удел паладинов, но не простых рыцарей. Даже понять паладина бывает трудно, а уж принять сердцем – нормальному мужчине практически невозможно. Только в песне можно упомянуть то или иное деяние паладина, но для песни человек и сам подтягивается, настраивается на Высокое, тогда лишь поступок паладина становится понятен и даже близок.

Но песня заканчивается, и чудесное обрывается. Все понимают, что Высокое – это Высокое, а жизнь – это вот то, что происходит с нами ежедневно. Только паладины могут в Высоком всю жизнь или хотя бы долго, а простой рыцарь если даже раз в жизни испытает этот миг высокости – то все его дальнейшее существование озарено этим мигом чистоты и святости.