Ричард Длинные Руки – рауграф

– Нет. Просто, я принял.

Он еще раз поклонился, отступил к двери. Двое слуг тут же распахнули перед ним двери.

Он вышел, я прислушался к долетающим снизу воплям. Понятно, пир в разгаре. По голосам чувствуется, среди слуг появились молодые женщины, это как водится. Блюда носят хуже мужчин, но у пирующих настроение резко идет вверх, промахи не замечают, разве что в наказание ущипнут за спелую ягодицу.

Всем хорошо, только я, как загнанный зверь, мечусь в королевском дворце, который не совсем уж и мой, злюсь, не желая все это оставить, но придется, и все злее в мозгу всплывает мысль: а почему бы и нет? Если уж начистоту, то не пора ли замахнуться на нечто повыше, чем маркграфство. Хотя бы на герцогский титул, а там… себе-то признаться могу?.. и на королевский трон. Почему нет? Не думаю, что я глупее Кейдана. Правда, его поддерживает вся клановая система, а я лишь пытаюсь опираться на военачальников и на тех рыцарей, которым раздал земельные наделы. Но таких немного, к тому же за ними не стоят многочисленные семьи, где каждое поколение врастало корнями и завязывало прочные связи с более могущественными лордами.

Короля играет свита, у меня такой свиты пока что нет. А у нас европейское мышление, здесь безродные чингисханы или аттилы не пройдут.

Но… и я не всего лишь Чингисхан или хромой Тимур. И трон будет мой. И королевство – мое!

Не находя себе места, я вышел из дворца одновременно злой и униженный, ишь, моего посла в темницу, и в то же время кипящий от желания что-то делать, рушить, ломать, а на обломках возводить нечто прекрасное…

Ноги сами принесли к строящемуся собору. По дороге в залах сразу пристроилось сзади несколько местных придворных, самые смелые, а впереди побежали четверо дюжих телохранителей с пиками с руках, расчищая дорогу.

Как и надеялся, среди работающих мелькнула оранжевая хламида отца Дитриха, он руководит инженерами так умело, словно всю жизнь только и возводил соборы, а не жег людей на кострах. Правда, это я так, со зла. Жечь стал, понятно, сравнительно недавно, не родился же Верховным Инквизитором, а раньше вообще неизвестно кем и был. Может, и в самом деле строил.

– Отец Дитрих!

Он обернулся, ряса в опилках и брызгах извести, даже волосы испачканы, но в глазах тихая и совсем неинквизиторски светлая радость.

– Сын мой, – сказал он отечески, – можешь возрадоваться, стройка идет даже быстрее, чем рассчитывали!

Я ухватил его руку и поцеловал.

– Вашими усилиями, отец Дитрих.

Он помотал головой:

– Нет, здесь строители смышленее. И умелее. Никогда соборы не строили, но быстро ухватили, что и как делать. Словно им Господь сам подсказывает!

Я засмеялся:

– Думаете, в таком великолепном соборе и другие ощутят присутствие Творца?

Отец Дитрих посмотрел с ласковой укоризной.

– Бог, – ответил он мирно, – который позволил бы нам удостовериться в своем существовании, был бы не Богом, а идолом.

Я пробормотал в неловкости за глупую шуточку:

– Гм, ну да… Я рад, что вам эта стройка нравится.

Он тяжело вздохнул:

– Я и рад бы забыть, что я еще и Великий Инквизитор! Но то и дело приходят просьбы вернуться в Зорр или в другие королевства, разобраться с нарушениями церковных законов. Всем кажется, что самое важное именно у них. Но направляю туда лишь легатов да подписываю разные указы и постановления. У них просто святые места, если сравнивать с тем, куда вы нас привели…

Я виновато развел руками:

– Увы…

Он сказал отечески:

– Не извиняйся, сын мой, ты сделал великое дело. Мы должны радоваться тяжелой работе, а не прятаться от нее, как собаки от мух. Всем нам, чего греха таить, хотелось бы беспечной жизни. Но никто еще не попал в рай, лежа на диване и попивая сладкое вино! А вот с поля боя, с креста, плахи, из застенка… Господь наш взошел в рай в страданиях, так почему же мечтаем попасть туда, возлежа на перине из лебяжьего пуха? Разве нам не указано на примерах, что надо идти до конца? Каким бы тернистым ни был путь?

Я зябко повел плечами:

– Такие страсти говорите. Но это сейчас мир жесток. Но когда-то жизнь станет мирной?

– Мирной никогда не станет, – заметил он.

– Что, всегда воевать будут?

Он посмотрел удивленно:

– Почему воевать? Люди могут страдать не только в условиях войны. Старое сдается с трудом, первый ряд воинов обычно гибнет… Они уж точно попадут в рай. Как и те, кто напряженно трудится всю жизнь, забывая о мирских радостях.

– Это трудно, – пробормотал я. – Одно дело – подвиг, это дело минуты, другое – годами пахать одно и то же поле и знать, что так до конца жизни. Это своего рода мученичество!

Он невесело улыбнулся, в словах прозвучала слабая ирония:

– Церковь стоит на крови мучеников, сэр Ричард. Жить и умереть за веру – привилегия, а не беда или несчастье. Может быть, когда придет смертный час, я буду жалеть, что не удостоился чести быть распятым, как святой Петр, колесованным, как святой Усмар, или сваренным в кипящем масле, как великомученик Агилай.

Я перекрестился и сказал совершенно искренне:

– Свят-свят, отец Дитрих! Такие страсти рассказываете. Я мечтаю о том времени, когда люди вообще не будут страдать.

– Это только в Царстве Небесном, – ответил он. – Но на земле такое не построить.

Глава 11

По площади простучали конские копыта, в нашу сторону мчится десяток вооруженных всадников, телохранители насторожились, но с коня спрыгнул барон Эйц, он начальник дворцовой стражи, но, будучи родом из Армландии, должность понимает как охрану сюзерена, а сам дворец без моей светлости ничто, по его мнению.

Его люди рассыпались по площади и не позволяли народу ринуться ко мне и затоптать со своими прошениями, жалобами и кляузами, а барон подошел быстрыми четкими шагами.

Колено преклонять не стал, видимся слишком часто, сказал почтительно:

– Мне придется заделать эти боковые двери. Слишком их много… вашей светлости что-нибудь угодно?

Я отмахнулся:

– Ничего не надо, спасибо, сэр Торрекс.

Он спросил упрямо:

– А святому отцу?

Я с интересом посмотрел на отца Дитриха: