Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944-1947

– Но он же старается. Какая нам разница, изучал ли он раньше медицину или нет?

И все-таки мы выразили ему доверие после опроса всех собравшихся. Вот так, вполне демократично.

– Но только не орите все одновременно!

Особенно доверяли друг другу мы трое: прибалт Ферман, толстый санитар и я.

Ферман, который еще в горячечном бреду часто фантазировал, мечтал о том, что когда-нибудь он станет начальником лагеря за пределами этого леса. Сразу после пленения Ферман некоторое время был начальником сборного лагеря. «Вы попадете к папаше Ферману!» – говорили на фронте.

Толстый санитар, который практиковался в нашем маленьком бараке, хотел сдать экзамен на врача в том мифическом лагере за лесом.

И я тоже стал задумываться о будущем, когда зачитывал вслух выдержки из газеты для военнопленных и давал разъяснения по разным вопросам.

Газета для военнопленных поступала к нам один раз в неделю из Москвы. Она называлась «Свободная Германия». На титульном листе у нее было две черно-бело-красные поперечные полосы. Вверху и внизу.

У женщины-врача, лечившей меня, я попросил несколько листов чистой бумаги. Недавно она согласилась с тем, что мои пальцы можно не ампутировать и что при соответствующем лечении их можно спасти.

– Я же музыкант! – сказал ей я.

Она меня знает и спрашивает, зачем мне бумага.

– Так как я хочу написать статью в газету о том, как вы заботливо лечите военнопленных, – отвечаю я и прошу Фермана перевести мои слова.

У этой статьи будет заголовок «В красном военном госпитале».

Мою статью надо будет потом послать в большой лагерь, который находится за лесом. А там офицер-политработник, который просмотрит мою статью, заинтересуется мной. И если он даже и не перешлет мою статью, прославляющую советских врачей, дальше в газету в Москву, то, по крайней мере, он должен будет запомнить мою фамилию.

Поэтому если я позже попаду в лагерь, в этот страшный рабочий лагерь за лесом, то хотел бы остаться на плаву, а не погибнуть вместе с этой серой массой пленных. Разве несколько недель тому назад не говорил капитан в штабе армии, что военнопленных посылают в политическую школу в Москву, а оттуда в Германию? У нас было много времени для составления планов.

– Должно быть, рабочий лагерь просто ужасен. – Ферман смотрит на меня лихорадочно блестящими глазами. – Попроси кого-нибудь, чтобы тебе рассказали, какое там огромное кладбище!

Когда молодой латыш с немецким именем отмучился и перестал будить нас по ночам своим надрывным кашлем, я записываюсь в погребальную команду.

В мертвецкой все стеллажи забиты трупами. Просто жуть берет, когда смотришь на них, – словно батоны белого хлеба у пекаря.

– Который из них наш? – спрашиваю я напарника, который уже не раз бывал здесь.

– Конечно, самый худой! – спокойно отвечает тот.

В подвале стоит еще ощутимый сладковатый запах.

– А жирные трупы – это наверняка русские!

Мы с напарником натягиваем на головы капюшоны.

Я накидываю на руки мертвеца пару старых портянок. Когда я через эти портянки хватаю мертвеца за руки и пытаюсь приподнять тело, его руки приобретают синюшный оттенок, как у общипанной курицы.

Обнаженное тело мертвеца, хоть он и кажется худым, как щепка, довольно сильно оттягивает руки.

– У меня руки сводит судорогой! – говорю я.

Но мой напарник продолжает свой бег! Как во время бега с тачкой! Мы опускаем мертвеца на песок. Отдыхаем.

– И почему они все еще не сделали носилки для переноски трупов! – переводя дух, восклицаю я.

– А тебе хотелось бы таскать еще и носилки? – возмущается мой напарник.

– Тогда возьмись теперь ты за руки, а я возьму ноги, – сдавленным голосом говорю я. Скорее бы дойти до кладбища!

– Давай! Пошли! – торопит он меня.

– Да, а за ноги, оказывается, нести гораздо легче!

К тому же теперь свисающая вниз голова мертвеца не болтается у меня между ног. Теперь мой напарник ведет разговор с головой мертвеца:

– Не опускай так низко башку, проклятый пес!

Я не думаю ни о нравственности, ни о воспитании. Я ни о чем не думаю, когда высказываю ему все, что у меня на душе:

– Прекрати паясничать! В конце концов, это же погребение! Ведь у него тоже была человеческая мать! Даже если его самого действительно хоронят как последнюю собаку! Так что заруби себе на носу: он не проклятый пес! Ты понял? Возможно, он проклят! Точно так же, как прокляты все мы, военнопленные! Но мы все еще люди. По крайней мере, по отношению друг к другу. Ты понял? А поэтому веди себя прилично! Понял?

Я в ярости швыряю портянки, которыми брался за ноги мертвеца, в грязь, в заросли крапивы, где валяются ржавые консервные банки и старые прохудившиеся ведра.

– Мне уже все осточертело! – говорит напарник, глядя на меня с сочувствием. Наконец-то мы на кладбище. Мы кладем мертвеца на стол рядом с могилой. Насколько хватает глаз, между пучками травы, пнями и зарослями камыша виднеются березовые колышки. Под каждым колышком лежит мертвый военнопленный.

Тут их бесчисленное множество. Их доставляли сюда на двухколесных тачках из рабочего лагеря и сбрасывали в вырытые могилы. Это просто ужасно.

Я обязательно должен что-то предпринять!

Что же будет с нашим мертвецом на столе?

Тут же подходит хирург со своими ассистентами. Вскрытие! Здесь проводится вскрытие каждого умершего военнопленного.

Легкие обычно черные! После того как врач их осмотрел, они первыми летят в яму. Вслед за ними сердце. Все внутренние органы легкодоступны, их не закрывает жировая прослойка. Все вниз, в яму!

В заключение крышку стола просто переворачивают!

Так закапывают мертвых. Лицом вниз. Пленные лопатами зарывают могилу. «Кто будет следующим?» – думают они.

Да какая разница!

– Ты еще должен съесть свой суп! – говорит мне толстый санитар, когда я возвращаюсь в свой барак.

– Мой суп? – удивляюсь я. Ах да, за это дают суп, мы заслужили его. В конце концов, погребение – это тоже работа!

Постепенно нас начинают привлекать к работе. Разве не прекрасно, когда мы разравниваем граблями широкую песчаную дорожку для прогулок? Внизу раскинулось озеро. Вот только ручка грабель немного тяжеловата. Но это ничего.

Наш конвоир, пожилой ветеран, советует нам: