Годы испытаний. Честь. Прорыв

Казалось, с нового, тысяча девятьсот сорок первого года счастье отвернулось от Канашова. Началось с бесконечных ссор жены и дочери, а вскоре перекинулось и на его служебные дела. То на посту, охраняя стог, закурил часовой и сжег несколько тонн сена, то боец попал в прорубь и пошел ко дну, то в складе боеприпасов оторвало пальцы технику, неправильно обращавшемуся с запалом гранаты.

Жена жаловалась всем, что из-за семьи и домашних забот гибнет ее талант, и Канашову все ясней становилось, что его жена – чужой ему человек.

Резко ухудшились отношения и с начальством.

Русачев любил поучать подчиненных, и командиры полков, зная его слабость, по любому поводу бежали к нему за «советом». И у комдива сложилось твердое мнение: все, что делается разумного и полезного в дивизии, это благодаря его умелому руководству. А Канашов был прямым человеком. Он не умел льстить и бывал у Русачева лишь в тех случаях, когда дело, которое надо было решить, выходило за границы власти, предоставленной ему положением и уставами. И командир дивизии стал проявлять к нему явную неприязнь, считая Канашова гордецом и зазнайкой.

Вскоре они столкнулись и по военным вопросам. Русачев недоверчиво относился к военной теории и считал, что для командира основой является практика, и прежде всего личный боевой опыт.

– Тот еще не командир, кто пороха не нюхал, – часто говаривал он. – Пусть теории разводят профессора там, в академиях, а командиру, чтобы умело командовать, надо все испытать на своей шкуре.

Прослужив всю Гражданскую войну в коннице и приняв стрелковую дивизию, он первое время больше занимался лошадьми, чем людьми. На это ему указали на одном из партийных активов. И он «перестроился», стал больше уделять внимания людям, но продолжал ездить не на легковой машине, а верхом на вороном, редкой красоты жеребце.

В дивизии ходили слухи, будто Канашов, подсмеиваясь над «лошадиной любовью» комдива, сказал, что он, Русачев, если бы можно было, то и в кабинете охотнее сидел бы в седле, чем в кресле.

Возвращаясь домой, Канашов мучительно думал обо всех своих делах. Еще у подъезда дома он услыхал крик дочери и жены. Как только он переступил порог, обе они, заплаканные, бросились к нему и наперебой стали жаловаться друг на друга. Канашову стало ясно: они и часа не могут жить под одной крышей. Валерия Кузьминична заявила решительно, что, если муж не накажет эту гадкую девчонку, оскорбившую ее, она покончит с собой. И снова весь субботний вечер, воскресный день и всю ночь до рассвета шли бесконечные разборы: кто виноват.

2

Помощник начальника штаба полка майор Савельев, который заменял начальника штаба, уехавшего в отпуск, закрутился в вихре дел. Но вот он взглянул на расписание командирской учебы – и сердце замерло. Сегодня штабная тренировка! В графе «Кто проводит» стояла фамилия Чепрака, который был в отпуске. Значит, занятия надо проводить ему, Савельеву. А он не готов. Времени до начала занятий чуть побольше часа. «Ладно, перенесем на другой день, – махнул рукой Савельев. – Канашов пришел не в духе, говорят, опять весь выходной жена закатывала истерику, и сейчас он уехал в батальон Горобца. Ему сейчас не до штабных тренировок».

Но в одиннадцать часов раздался телефонный звонок: Канашов поинтересовался, все ли командиры и штабные работники знают о предстоящих занятиях. И тут Савельеву ничего не оставалось, как признаться о своей забывчивости. За свою «профессорскую рассеянность» он получил замечание от командира полка, а занятия решил провести сам Канашов.

В двенадцать часов дня без одной минуты подполковник Канашов вошел в кабинет начальника штаба полка, где обычно проводились штабные тренировки.

Выяснилось, что у большинства командиров не было уставов, наставлений и справочных материалов. Даже цветные карандаши нашлись не у всех.

Канашов недовольно оглядел всех и дал час на подготовку. Притащили и упирающегося полкового ветеринарного врача Ковылкина. Он отговаривался тем, что занят очень, готовит коней к весенней инспекторской проверке, и, главное, тем, что ему здесь нечего делать.

Когда собрались все, Канашов дал тему новую и неожиданную для всех: «Работа штаба стрелкового полка по управлению оборонительным боем и выходом из окружения».

Отработка документов и справочных данных по теме обороны прошла сравнительно сносно. Но как только Канашов сообщил, что полк попал в окружение, тут пошла «писать губерния». Савельев не смог составить приказания о переходе к круговой обороне, начальник связи Солодов не организовал связи с подразделениями, а начальник штаба батальона капитан Стецко не построил на схеме систему огня.

И как раз в этот момент вошел полковник Русачев.

Он взял посмотреть карту ветврача Ковылкина. Это был грязный лист, прочерченный грубыми жирными линиями и пестревший многочисленными подчистками.

– Это не карта штабного работника, а какая-то детская мазня. А ведь карта – боевой документ, помощник и советчик в бою. Такая же грязь, между прочим, у вас и в конюшне. Безобразие! Почему до сих пор не отправили мерина Тихого на дивизионный ветеринарный пункт?

– Товарищ полковник, – сказал врач, – я сегодня хотел сделать это с утра, да вот на занятия вызвали.

– У нерадивых всегда найдутся отговорки… Если и на инспекторском смотре провалитесь, не ждите пощады. – Комдив погрозил пальцем Ковылкину. – А вам, товарищ Стецко, – строго обратился он к начальнику штаба первого батальона, – стыдно так небрежно вести карту. Мало вас Чепрак гоняет.

И тут Русачев взял приказ – «Выход из окружения и отдых». Он удивленно пожал плечами:

– Что это за новости, товарищ подполковник? Я не помню, чтобы эта тема была в программе командирской учебы.

– Этой темы нет, товарищ полковник. Я решил включить ее сам.

Русачев еще больше удивился. «Опять что-то придумал. Ну, пусть закончит занятия, я с ним поговорю».

Русачев и Канашов остались вдвоем.

– Кто разрешил тебе самовольно менять тему? – строго начал Русачев.

– Товарищ полковник, я вам уже докладывал свои соображения.

– Да какие там соображения? Есть программа, есть план командирской подготовки, утвержденные наркомом обороны, а для подполковника Канашова, видите ли, это не закон… Да ты пойми, наконец, что получится, если каждый начнет мудрить и отсебятину пороть?

– Зачем же тратить время, товарищ полковник? Несколько месяцев назад уже отрабатывались эти темы. То оборона, то наступление – это какой-то заколдованный круг…

– Было указание от отдела боевой подготовки округа отрабатывать главным образом наступление.

– Это неправильно! Я написал об этом в округ…

– Ишь ты, разошелся! Это ему неверно, это неправильно. Что же получится, если каждый командир полка будет критикой заниматься? У нас, товарищ подполковник, и программы и уставы для всей армии едины.

– И программы и уставы люди пишут. А люди, как известно, могут ошибаться.

– Они ошибаются, они и ответ держать будут. Ты что хочешь сказать, что ты один умник, а все остальные дураки? Устав не одна седая голова писала: лучшие наши военные теоретики.

– А я и не считаю их глупыми. Но самые лучшие теории оправдывают себя, если подтверждаются жизнью. Возьмем, например, такой вопрос: в основе советской военной тактики лежит наступательный принцип действия. Об этом хорошо в свое время писал Михаил Васильевич Фрунзе. Но и наступление у нас разрабатывалось, я бы сказал, односторонне. В уставе имеются разделы: бои в особых условиях, в частности зимой, и наступление на укрепленный район. Но кто, скажите, серьезно занимался разработкой этих тем?

– Ну, это ты брось! В академиях занимались и сейчас занимаются.

– Может, и занимались отдельные товарищи для диссертаций, а в войсках изучали преимущественно наступление в полевых условиях летом. А вот столкнулись мы с зимними условиями в Финляндии, и пришлось кровью расплачиваться за нашу неподготовленность.

– Значит, ты предлагаешь изменить программу боевой подготовки и начать заниматься только обороной? – сердито, с издевкой спросил Русачев.

– Нет. Я, как и вы, считаю основным видом боевых действий наступление. Но не следует забывать и об обороне, о бое в окружении, отходе, встречном бое…

– Да тебе, подполковник, управлением боевой подготовки надо руководить. Широкий у тебя размах. А где, батенька мой, для такой программы время взять? Ты об этом подумал?

– Время при желании найти можно. Беда наша в том, что никто не хочет с большим начальством ссориться.

– Послушай, подполковник, да если хочешь знать, это просто аполитично. Нашей армии, армии социалистического государства, пойми – социалистического, и уделять время на изучение какого-то отхода, боя в окружении, когда основным видом ее действий всегда было и будет только наступление. Ты того и гляди еще предложишь тему: «Отступление»… – Русачев засмеялся.

– Не знаю, что вы нашли в этом смешного? – нахмурился Канашов. – Ленин в своих трудах писал, что отступление в некоторых случаях является такой же правомерной формой борьбы, как наступление и оборона.

– Ну, ты брось путать грешное с праведным. Ленин говорил не о военном отступлении, а о политическом. Это совсем другое дело. Мое тебе последнее слово: брось мудрить! В нашем деле вся эта философия ни к чему. Ты солдат, и твое дело выполнять, что тебе прикажут… Ладно, хватит, заговорился я с тобой, а меня, наверное, жена там ругает, ужинать ждет.

Русачев задумался, потер рукой лоб и вдруг спросил:

– Канашов, а что это твоя жена поперек течения: плывет и ни с кем считаться не хочет? Из женсовета самовольно ушла. Общественное поручение ей дали – отмахнулась. Пожалуйста, призови ее к порядку. Ведь так; недолго и свихнуться.

На лицо Канашова легла тень.

Комдив вскоре ушел. А Канашов горько задумался: «Что же делать дальше?»