Годы испытаний. Честь. Прорыв

Русачев, слушая о новых и новых семейных «преступлениях» Канашова, весь сжимался в пружину. Иногда ему хотелось остановить эту женщину, ошалевшую от ненависти к мужу, опровергнуть ее. Он понимал, что она говорит ложь и что она сама не верит во все это. Что пришла она к нему не из желания вернуть дорогого для нее человека, а привела ее сюда злоба на него, чувство лютой, не знающей удержу мести. И чем больше нагромождала она одну клевету на другую, тем яснее было для Русачева, что за человек сидит перед ним. И когда она наконец дошла до подлости, Русачев не вытерпел. Он поднялся с кресла и, побагровев, крикнул:

– Вон отсюда! Чтобы и духу твоего здесь не было!

Она испуганно взглянула на него, шарахнулась в сторону. Но у самых дверей, обернувшись, зло взглянула на него колючим, уничтожающим взглядом.

– Ах, так вы покрываете все его темные дела? Хорошо, я найду на всех вас управу! И на вас и на ваш политотдел.

– Вон отсюда! – снова рявкнул Русачев, уже теряя всякую волю над собой, и ударил кулаком по столу. Чернильница подпрыгнула и упала на пол, разбрызгивая фиолетовые капли на навощенном до блеска паркетном полу.

2

Придя домой после разговора с женой Канашова, взволнованный Русачев долго не мог найти себе места.

Марина Саввишна сразу отправилась в погребок, достала маринованных грибков, сделала салат и, налив стаканчик вишневой наливки, подошла к нему.

– Покушай, голубчик, – предложила она ласково, обнимая мужа и гладя его черные, подернутые нитями седины волосы.

Но Василий Александрович, даже не взглянув на нее, резко поднялся и заперся в своей комнате. В нем еще были слишком свежи воспоминания о самовольном переселении в новый дом, и он считал жену главной виновницей и заводилой.

Долго он сидел, закрыв глаза. Потом достал два пожелтевших от времени номера журнала, где была напечатана в тридцатые годы его статья о коннице в наступлении. И, наконец, вытащил из ящика стола вторую статью, отпечатанную на машинке. Ее вернула эта же редакция накануне Нового года. В ней он излагал свои мысли о коннице как одном из основных подвижных средств в современной операции. Редакция со многими положениями, выдвинутыми им, не согласилась, отрицая ведущую роль конницы в будущей войне, требовала от него кое-что обосновать, а отдельные места переделать. Он обиделся и не стал ничего исправлять. С каждым днем он все больше и больше относился с недоверием и даже боязнью ко всему, что могло поколебать его авторитет, заслуженно добытый в годы Гражданской войны.

А вскоре прибыл к нему в дивизию служить «баламут» Канашов. Русачев скрепя сердце терпел «новшества» и боялся, что этот «новатор» подведет его. И в то же время понимал: зажимать новое, что вводил Канашов в боевую подготовку и обучение войск, нельзя. Не раз он пытался разобраться, кто же такой Канашов: карьерист, ищущий личной славы, или действительно деловой командир с творческими наклонностями? Он не мог отказать Канашову в его неуемной энергии, умении видеть важное, но в то же время он считал себя обязанным сдерживать его «необузданные желания и порывы».

Первое время он был убежден, что Канашову с ним тягаться трудно. Ведь у него, Русачева, за плечами многолетняя армейская служба, боевой опыт Гражданской войны и у командования он на хорошем счету, его ценили, ему доверяли, считали одним из опытнейших командиров. А кто такой Канашов? Командир, хотя и не из молодых, но все же у него нет всех тех качеств, которыми обладал он.

Время шло, и Русачев начинал понимать, что весь его авторитет и особенно его опыт Гражданской войны теряют свое былое значение, а сам он отстает от жизни.

Остро это он почувствовал с приходом в дивизию Канашова.

Прошлой осенью после тактических учений начальник боевой подготовки округа вызвал к себе Канашова и долго беседовал с ним о причинах ошибок, допущенных во время учения. Да и сейчас, несмотря на этот печальный случай, генерал признал подготовку полка хорошей. Это больно задело самолюбие Русачева. А на разборе учений генерал говорил о том, что некоторые большие начальники не готовятся серьезно к учениям и собираются руководить ими, как проезжий дирижер чужим, хорошо сыгранным оркестром. Русачев принял этот упрек в свой адрес.

«А в последнее время Канашов совсем обнаглел. Он, как ретивая лошадь, закусив удила, делал все, что считал необходимым, даже не советуясь. И когда я его одернул, он мне такое выпалил, что хоть стой, хоть падай. Хорошо, что мы были вдвоем и этого никто не слышал. «Я, – говорит, – на ваше начальственное положение, Василий Александрович, не посягаю. Любите вы это самое положение, что ж…» И это звучало так: «Разве можно винить тебя, если ты на большее не способен? Только не мешай и мне дело делать…»

И Русачеву неприятно было, что Канашов разгадал его слабости. Может быть, это и породило у Русачева в последнее время чувство подсознательной боязни откровенного разговора с глазу на глаз. При посторонних Канашов не мог ему сказать этого, ибо хорошо знал жесткие законы дисциплины. К тому же он был достаточно умен, чтобы нарочито обострять отношения.

Русачев порывисто поднялся и опять торопливо зашагал. Ходил он долго, пока не устал. Тогда снова сел, закурил и опять встал, вспомнив, что сегодня получена еще одна срочная шифровка из штаба округа – приказывали направить в их распоряжение подполковника Канашова. Его расстроило это приказание. А вдруг действительно Канашова отстранят? В течение нескольких дней, после того как Канашов был предупрежден им о неполном служебном соответствии, Русачев не решался отправлять рапорт на имя командующего с просьбой снять Канашова с командования полком. Надвигалась ответственная полоса боевой подготовки войск – летняя учеба. Надо было строить новый лагерь. Зарницкий по нескольку раз в день напоминал комдиву о рапорте. И наконец рапорт был отослан. Но теперь Русачев почему-то вдруг подумал о том, что этого не надо было делать…

«Хорошо бы до отъезда Канашова в округ поговорить с ним по душам о его семейных делах. Может быть, еще удастся их примирить. Канашов грубый по натуре человек. Мог погорячиться из-за дочери и оскорбить жену. Ведь до приезда дочери они жили в согласии. Нет ничего запутанней, чем отношения между мужем и женой… И тут, пожалуй, Коврыгин односторонне подошел к решению вопроса, обвинив во всем Канашова. Мне ведь тоже поначалу так показалось. А теперь нет сомнения, что виноваты они оба. И даже она больше». Сам себе Русачев признался, что он не жил бы с такой женщиной ни одного дня.

Поразмыслив обо всем, Русачев позвонил домой к Коврыгину:

– Вечер добрый, Петр Петрович. Не разбудил? Читаешь? Полезное занятие… У меня сегодня был разговор с женой Канашова. К тебе приходила? Грозилась? Ну пусть пишет… По-моему, разбирать Канашова на дивизионной парткомиссии не следует… Ограничимся вызовом и предупреждением. Пусть сам решает этот вопрос по-серьезному: будет ли он с нею жить или нет?.. Ты ведь знаешь: силой мил не будешь. Вот так. Ну, будь здоров…

3

Новое место для лагеря выбрали в густом сосновом лесу. Неподалеку бежала речушка, чистая, прозрачная. На ней было решено устроить плотину, поднять уровень воды, чтобы использовать ее в хозяйственных целях. За рекой начинались поля, они перемежались оврагами, высотками и рощицами, что было особенно выгодно для учебного поля и тактических занятий. Район понравился всем, и только один командир полка, подполковник Муцынов, оставался ко всему безразличен.

С лица Канашова не сходила довольная улыбка. Он вмешивался буквально во все, осматривая, прикидывая на глаз, ходил стремительно и, несмотря на свою плотную фигуру, легко ложился и вставал с земли.

Когда командир дивизии предложил каждому из присутствующих доложить свое мнение о месте для лагеря, Муцынов, который до этого со всем молча соглашался, вдруг запротестовал:

– Зачем в этом лесу? Да вы поглядите, какая здесь густота, даже днем темно.

Канашов предложил вынести район лагеря поближе к опушке леса и кое-где проредить.

Комдив согласился и уточнил, что лагерь должен выходить к юго-восточной опушке, где меньше кустарника и почва значительно суше.

А дальше начался долгий спор, сколько потребуется времени на подготовку лагеря.

Муцынов назвал такие сроки, что, согласившись с ним, дивизию можно было вывести в лагерь не раньше середины лета.

Русачев озадаченно оглядел Муцынова. Он уже не раз перехватывал укоризненный взгляд Канашова, который тот бросал в сторону Муцынова.

– Значит, для оборудования лагеря дивизии тебе надо месяц, да на стрельбище – месяц, на спортгородок – полмесяца. Ну и в резерв, как ни говори, тоже полмесяца надо. Вот и выходит, что просишь у меня три месяца…

Канашов, не спуская глаз с комдива, наблюдал, как тот спокойно подсчитывал, как бы соглашаясь с Муцыновым. «Конечно, Муцынову все можно. Любимчик! А вот попробуй я, Канашов, запроси столько, комдив изругал бы, осмеял в присутствии всех. Три месяца много, но меньше, чем за два, тоже нельзя, – прикидывал и Канашов. – Работа большая. Но почему комдив так спокойно согласился отдать Муцынову весь автобат? На чем же он думает подвозить все, что надобно, в дивизию? Наверно, опять заберет у нас лошадей. Ни одной не дам!»

А Русачев тем временем продолжал:

– В том-то и дело, товарищи, что мы не строительное соединение, а боевая единица. Для нас основное – боевая подготовка…

– Да, но ведь лагеря тоже для этого, – сказал командир второго полка подполковник Буинцев.

– Нам предстоит подготовить сложное тактическое учение с боевой стрельбой, – продолжал комдив. – И учения эти должны состояться не позже конца июня… Значит, в конце мая надо выйти в лагеря.

– Не получится! – махнул рукой Муцынов. – Не могу же я разорваться. За два месяца и лагерь построить, и стрельбище оборудовать, да еще и спортгородок…

Но комдив решительно прервал его:

– Хватит! Мне все ясно…

Русачев хорошо понимал, что только Канашов может выполнить эту трудную, ответственную задачу, и поэтому сказал:

– Подполковник Канашов, даю вам полтора месяца на все оборудование лагеря. В ваше распоряжение прибудет авторота. Приказываю закончить все работы к середине июня. Понятно?

Все это произвело впечатление грома, грянувшего среди ясного неба. Все растерялись. Один Канашов оставался невозмутимым, будто это его не касалось. Он знал: Русачев упрям в своих решениях и всякие возражения бесполезны.

– Завтра же представить мне на утверждение план боевой подготовки полка на этот период, – добавил он.

Муцынова сначала ошеломило неожиданное решение, но постепенно он пришел в себя: «Что ни делается, все к лучшему». Он торжествовал победу и с насмешкой поглядывал на Канашова. «Поглядим, как у тебя выйдет… А то вечно суешься со своими предложениями…»

– Готовьте полки к строевому смотру, – приказал комдив. – Перед выходом в лагеря проверю.

4

Возвращаясь домой, Канашов думал, что не бывает худа без добра. Благодаря этому решению комдива его полк раньше других начнет полевые занятия. Это хорошо… Надо еще сегодня до обеда закончить рекогносцировку лагеря, а завтра с утра направить всех на работу. Он отдал приказ дежурному по полку сыграть сбор тревоги для командного состава полка. Через полчаса все направились в район лагеря. Канашов сразу распределил работы среди комбатов: Белоненко поручил оборудовать лагерь, Урзаеву – стрельбище, батальону капитана Горобца – спортгородок.

Командиры переговаривались: