Жизнью смерть поправ (сборник)

Второй басмач выстрелил в ребенка, и крик его, тонкий, пронзительный оборвался…

– Гранаты! – заорал Андрей, и Мария вновь вернулась в реальность. Бросила одну, за ней вторую гранату – взрывы их остановили атаку басмачей. Андрей же в это время подбил лошадь под стрелявшим в Витю басмачом, а потом упокоил и его самого, пытавшегося освободить ноги из стремян.

Басмачи спешились за нижним поворотом и начали наступать справа и слева от дороги, укрываясь за камнями. Стреляли редко, но все пули впивались в валун, разбрызгивая гранитные осколки.

– Не высовывайся, Мария! Убьют сразу.

Сам Андрей стрелял тоже редко. Бил только наверняка. Басмачи приближались…

– Долго что-то нет дорожников, – спокойно, чуть-чуть удивленно проговорил Андрей, достал наган и, положив его у камня, сказал: – Если ранен буду, застрели. Потом себя. Живой не сдавайся. Замордуют.

– Вити у нас нет! Его застрелили!..

– Молчи… Поближе подползут, стреляй в них. И – гранатами.

Больше они не разговаривали. Андрей стрелял все так же расчетливо, все так же клацали вражеские пули вокруг них, обсыпая колючей каменной крошкой, и пронзительно уносились в призрачную бесконечность. Мария лежала за валуном, ждала, когда Андрей разрешит ей стрелять.

– Гранату давай. Повыше дороги, – скомандовал Андрей, и Мария, чуть-чуть привстав, бросила гранату. Андрей швырнул вторую.

– Огонь!

Осталось только три гранаты, и они берегли их на самый критический момент боя, а по басмачам, перебегавшим от камня к камню, стреляли из карабинов.

То один, то другой басмач боднет головой камень и останется лежать, но их было слишком много, и они перебегали, переползали и стреляли, стреляли, стреляли… За этой стрельбой ни Мария, ни Андрей не услышали скачущих на помощь всадников, а когда увидели передовых, Мария ткнулась лицом в ладони, а Андрей бросил одну за другой две гранаты, чтобы басмачи не встретили дорожников губительным огнем.

Басмачи еще отстреливались, отступая, а Мария, обдирая до крови ладони об острые камни, торопилась вниз. Подбежала к коням, взяла сына и засмеялась, и зарыдала от радости: Витя застонал.

Кто-то из дорожных рабочих расстелил на камнях халат, Мария положила на него Витю, быстро достала бинты из переметной сумки, встала возле сына на колени, разорвала обертку бинта и только было собиралась приложить бинт к ране, как ее отстранил пожилой мужчина в полосатом ватном халате и в тюбетейке, из-под которой выбивался льняной чуб.

– Я – врач. Позвольте.

Он приложил к ране смоченный йодом тампон и, ловко подхватив ребенка под спину, приподнял его и попросил Марию:

– Вот так подержите, пожалуйста.

Мария подставила обе руки, Витя застонал, а потом едва шевеля запекшимися губами, начал шептать:

– Мама… Мама…

Мария едва сдерживала рыдание.

Вскоре бой утих, и Андрей, возбужденный и радостный от того, что жив сын, живы и они с Марией, а от банды остался всего лишь десяток сумевших ускакать басмачей, присел на корточки рядом с сыном и сказал торжественно:

– Первое революционное крещение!

– Андрюша, поехали домой…

– Наоборот, вниз нужно. В комендатурский медпункт.

– Домой, Андрюша. Я его выхожу сама.

– Да-да, – вмешался доктор дорожной бригады. – Подумайте только: четыре тысячи метров и сразу – почти нормальное давление. Адаптация и без того очень сложная для ребенка, а тут еще потеряно много крови. Я бы не рискнул. И примите совет: прикладывайте к ране мумие. Можно, даже, пожалуй, нужно попить. Три раза в день. Растворять надо не более рисового зернышка. На несколько дней я вам дам, а там у пастухов разжиться сможете.

– Есть у нас мумие. Дедушка Ормон принес. Сказал: кровь земли, людям силу дает.

– Вот и прекрасно. Поезжайте на заставу. Мы проводим вас.

Десять дорожников и врач проводили их до самой заставы. С тех пор Мария и слушать не хотела о поездке в отпуск, хотя уже провели через Памир добрую дорогу, не гужевую и не караванную, какая здесь шла со времен Великого шелкового пути, а автомобильную. Она проходила почти совсем рядом с заставой, о басмачах же начали даже забывать…

И вот только сегодня они простились со своей горной заставой насовсем: Андрея перевели в Прибалтику, только что ставшую советской.

Машина с трудом ползла вверх, и Мария ждала, когда появится тот поворот, за которым они сбатовали коней и где басмач ранил Витю, та скала и тот валун, из-за которого они с Андреем бросали гранаты и стреляли по атакующим их врагам. Но она так и не узнала место прошлого боя, показал его Андрей. Сидел задумавшийся, вроде бы безразличный ко всему, а тут вдруг встрепенулся:

– Смотрите. Вот здесь Виктора в плечо ранили. А вон оттуда, сверху, мы и вели с мамой бой.

– А валун где, Андрюша? Дорога тоже словно иная какая-то?

– Сколько лет, Мария, прошло. Взрывали здесь все, расширяя дорогу. Теперь на ней машины свободно разъедутся. А тогда? Тропа широкая была, вот и все.

– Витя тоже пулял, да? – с недоумением и восторгом спросил Женя, поворачивая голову то на высившиеся справа скалы, то на отца. – Останови, папа. Останови!

Андрей улыбнулся и ответил спокойно:

– Где на крутизне такой остановишься? Вот на перевал поднимемся, там постоим. – И посерьезнел сразу: – У памятника строителям дороги… И – нашим спасителям.

Удивительно медленно ползла на Талдык полуторка, Марии казалось, что мотор, напрягшийся до тоскливого звона, вот-вот надорвется, и тогда останется одно – лететь в зиявшую слева пропасть. Все холодело у Марии внутри от этой мысли, она старалась смотреть на громоздившиеся справа голые скалы, но нет-нет, перекинет взгляд влево и замрет, оцепенеет. Однако поворот за поворотом оставались позади, а мотор продолжал петь свою натужную песню на самой высокой ноте, вершина же перевала приближалась. Вот наконец выехали на небольшую площадку, на краю которой, над братской могилой, высился обелиск. Машина остановилась, и шофер трижды длинно прогудел. Так было заведено: прохожий снимал шапку, всадник слезал с лошади, машины сигналили. Памирцы ценили тех, кто построил им дорогу.

Для именитых богачей автомобильная дорога была, как кость в горле: они поклялись не пустить ее дальше перевала Талдык, они грозили своим сородичам, которые вопреки воли старшин, толпами шли на стройку – главари родов объединились, забыв на время междоусобные распри, чтобы неожиданным налетом уничтожить поселок строителей, поубивать всех приезжих инженеров и мастеров, а заодно и своих непослушных сородичей. Но замыслу старшин не суждено было сбыться: пастухи сообщили начальнику заставы о готовящемся налете, и Андрей ночью привел почти всю заставу на перевал. Успели подняться сюда еще два взвода маневренной группы, подтянулись и добровольцы-пастухи с берданками и ружьями, сил собралось достаточно, чтобы встретить объединенные банды.

До рассвета затянулся тот ночной бой. Басмачей разбили. Погибших инженера, врача, дорожных мастеров, пастухов и пограничников похоронили в братской могиле, динамитом взорвав гранит. С тоской в сердце прощался Андрей с теми, кто всего несколько месяцев назад спас Марию, сына и его самого от смерти. Поклонился им низко и сказал:

– Память о вас будет вечной… Даю слово, пощады басмачам не будет! Не дам себе покоя, пока хоть один из них будет жить!

Сейчас, стоя с опущенной головой у обелиска, Барканов оценивал свою службу: «Верен ли я был своему слову? Верен! И там, на новом месте, не нарушу клятвы!»

Глава третья

И вот начался последний и самый крутой спуск. У Марии снова, как и при подъеме, сжималось сердце и холодело в груди, когда она смотрела вниз, на тонкую змейку реки, на остов грузовой машине, похожий отсюда на спичечный коробок, но чем меньше оставалось до моста, тем неудержимей радовалась она.

«Все! Позади Памир! Позади!»

Примерно через час они сделают небольшую остановку в комендатуре, а потом – железная дорога по Ферганской долине, Ташкент, Москва, Рига, Прибалтика. С волнением произносила она эти названия.

– Мама, у меня уши чет-то заткнулись, – захныкал Женя.

– А ты рот раскрой. И воздух жуй. Вот так, – показал сыну Андрей, а Мария, глядя на них, улыбалась, тоже время от времени пережевывая воздух, чтобы избавиться от неприятного давления в ушах, сама же не переставала думать о том, что скоро-скоро все это останется только в воспоминаниях.

– Ух ты!.. – зажмурился Виктор. А Женя прижался к матери. Но уже через пару минут они оба увидели настоящее деревце на берегу речки и в один голос закричали: