Жизнью смерть поправ (сборник)

– Папа! Мама! Смотрите, как на картинке! – И тут же Женя своим грудным, как у матери, голосом, спросил:

– Почему листочки спокойно не висят на веточках?

Этот вопрос рассмешил Марию с Андреем, и они так долго не могли успокоиться, что Женя даже обиделся. Тогда они начали объяснять детям, что картинки в книжках не живые, а в природе все живое, все движется, все меняется ежечасно.

– Вы смотрите и запоминайте названия, какие мы вам будем говорить. А спрашивать не стесняйтесь. Мы больше смеяться не станем.

Вопросы посыпались как из рога изобилия, успевай только отвечать. Вот в таких разговорах они и доехали до комендатуры. Мария ушла в себя, все пояснения давал Андрей. Ее же захватили воспоминания. Именно здесь она нашла свою судьбу. Она приехала сюда добровольно для работы, как говорили тогда, с трудовой молодежью. Квартиру получила в глинобитном домике – ее специально для нее пристроили к дюжине таких же глинобитных одноэтажек, объединенных единой открытой террасой, а вскоре к ее домику пристроили еще один, еще и еще, и местные остряки из комсостава называли тот строительный шедевр лежачим небоскребом.

Сразу за лежачим небоскребом начинались манежи, стрельбище и спортивный городок, где не только рядовые пограничники и их командиры отрабатывали тактические и боевые приемы, но и жены комсостава. Привлекли к тренировкам и Марию. И если у Марии в ее работе все шло ладом, кишлачная молодежь потянулась к ней, а затем, по ее настоятельной просьбе, парней начали допускать на тренировки в военный городок, то у нее самой не все получалось на стрельбе – и тут Андрей Барканов приходил ей на помощь.

И вдруг совсем неожиданное – Андрей предлагает:

– Мария, будь моей женой. Сегодня. Сейчас!

– Вы с ума сошли… Мы совсем не знаем друг друга.

– И можем не узнать. Потом будем жалеть всю жизнь. Через три дня я уезжаю на заставу. Решай.

И она решила…

Сейчас, когда они высадились у того самого лежачего небоскреба (за многие годы здесь почти ничего не изменилось), она вспомнила тот давний разговор, словно он проходил не много лет назад, а совсем недавно. Ей казалось, что она слышит его голос, необычно тонкий, видит его спокойные добрые глаза, чувствует его руки, крепко стиснувшие ее – Мария даже сейчас затаила дыхание, застеснялась чего-то и уткнула лицо в плечо мужа.

– Не жалеешь? – спросил, улыбаясь, Андрей. – А? Может, все же о другой жизни мечтала?

– Глупый ты, глупый…

Они так и не вошли в отведенный им домик. Постояли, прильнув друг к другу, не думая вовсе, что кто-то может их увидеть и осудить. Поцеловались и направились к центру кишлака, где рядом с райкомами партии и комсомола, в сквере, в кольце пирамидальных тополей стоял памятник пограничникам: боец в кавалерийской бекеше и буденовке. В одной руке он держал бинокль, в другой – поводок напружинившейся, готовой к броску собаки. Памятник этот построили комсомольцы района. Они собрали деньги, нашли и привезли скульптора, разбили сквер. Делали все под пристальными, осуждающими взглядами стариков в большущих белых чалмах, с утра до вечера сидевших рядком под тенью такого же ветхого, как и они сами, карагача.

Старики эти как будто отсюда не уходили. Когда Мария спешила на работу рано утром или поздно вечером возвращалась домой, они смотрели на нее ненавистно и похотливо, словно ощупывали высокую грудь, стройные ноги и от удовольствия поцокивали языками. Ее пугали те взгляды, она боялась этих никогда не разговаривавших стариков, ей всегда хотелось съежиться или убежать, но она одаривала их гордым взглядом, не обходила старцев другой улочкой, хотя могла это делать. А когда комсомольцы хоронили в сквере молодую женщину, которую зарезал муж за то, что она захотела вступить в комсомол и, сняв паранджу, пошла на собрание, Мария с болью и гневом спросила:

– До каких пор мы будем подчиняться диким предрассудкам прошлого? До каких пор они, – Мария показала на стариков, все так же молчаливо сидевших под карагачем, – будут навязывать нам законы вчерашнего дня?! Именно они есть вдохновители этого жестокого убийства!

Эти слова, впервые, быть может, здесь высказанные так смело и так громко, будто подхлестнули дехкан. Они развели костер, и многие женщины подходили и бросали в огонь свои паранджи, потом, пугливо озираясь, ежились, но в конце концов побеждали страх, и только одна молодая женщина, с которой ее муж сам сорвал паранджу и бросил в костер, закрыла лицо подолом и с визгом, словно ее резали, убежала домой.

Многим женщинам было трудно перешагнуть через вековые обычаи. И все же первый шаг был сделан наперекор угрозам и жестокостям сторонников прежнего уклада жизни.

В тот же вечер она увидела под дверью сразу две записки с угрозами. А дня через два в нее стреляли.

Старики и сейчас сидели под карагачем. Их, как показалось Марии, стало даже больше. Она внутренне напряглась и невольно сжала руку Андрея. Он удивленно посмотрел на нее и спросил:

– Что с тобой?

– Я их всегда боялась.

Это признание для Андрея оказалось абсолютно неожиданным. Он никогда не думал, что жена его – трусиха. Услышав ее смелую, даже дерзкую для того времени речь у памятника, он подумал: «Боец. Настоящий боец!» – а когда узнал, что приехала она в этот кишлак добровольно по путевке комсомола, решил для себя: «Отличной смелости девушка».

– А я и гор, Андрюша, боялась. Очень.

– Полно на себя напраслину…

– Правда. Дело ведь прошлое.

– Какое счастье, что я встретил тебя…

Они постояли молча, каждый вспоминая то ставшее их судьбой время. Первой вернулась в реальность Мария.

– Пойдем. Дети заждались. Вдруг беспокоятся.

– Пошли.

На следующее утро полуторка снова юрко побежала по ущелью под уклон. До города, от которого начинается железная дорога, всего пятьдесят километров и один перевал, через который, судя по названию (Чигирчик), может свободно перелететь даже скворец. Легко поднялась на него и машина, затем, тарахтя корпусом, покатила вниз.

Дорога здесь была ухожена лучше, чем в горах. По обочинам стояли, словно нескончаемые шеренги солдат, тутовые деревья, а чистенькие кишлаки, часто сменявшие друг друга, бугрились желтыми, зелеными, полосатыми холмиками дынь и арбузов, хозяева которых дремали в ожидании покупателя под тенью распряженных арб. Каждый раз, когда дети видели дынные и арбузные холмики, они восторженно кричали одно и то же:

– Ой-ой-ой, сколько! На всю жизнь хватит!

Мария и Андрей не отзывались на их крики, вроде бы вовсе не слыша их. Он думал свою грустную прощальную думу, она – радовалась, стараясь скрыть свою радость. Лишь время от времени одергивала детей:

– Да тише вы! Угомонитесь.

Когда же они подъехали к железнодорожному вокзалу, длинному двухэтажному зданию, и Витя закричал: «Смотри, Женька, вот это дом!» – а Женя, с любопытством рассматривавший притиснутые друг к другу привокзальные ларьки, пробасил: «Ого, сельпов сколько!» – Мария не сдержалась:

– Ну что горланите? Люди скажут: откуда такие дикари?

– Не обижай детей, Маня, – попрекнул жену Андрей. – Чего тут стыдиться? Что на витрину с удивлением смотрят? Разве это беда? – Помолчал немного и добавил решительно: – Вот что… На базар свожу я вас. Такого базара как здесь, в Средней Азии, вы нигде не увидите, – улыбнулся Марии и спросил: – Ты тоже, наверное, не была?

– Нет.

Еще тогда, когда она добралась до города со странным названием Ош (в русском переводе равнозначно нашему «тпру», который произносит возница, чтобы остановить лошадь), ей предлагали погостить в нем несколько дней, но она отказалась. Спешила, памятуя наказ: молодежь советского Востока ждет вашей помощи. Ждет незамедлительно! Дорог каждый день в борьбе с предрассудками прошлого, которые продолжают культивировать враги трудового народа. Тогда она считала, что тратить время попусту – большой грех. Теперь же предложение Андрея приняла охотно, только предупредила детей:

– Если будете шуметь, вернемся сразу. Смотрите и запоминайте. Что станет непонятным, потом на досуге разберемся.

– Хорошо, мамочка. Не будем, – заверил Витя.

Дети и в самом деле изо всех сил старались выполнять обещание, но чем ближе подходили они к базару, тем больше и больше интересного попадалось на глаза. Удивленно и восторженно смотрели они на неторопливо шагавших мужчин, похожих в полосатых халатах на зебр, на головах которых чудом держатся огромные плетеные тарелки с виноградом, лепешками, грушами, урюком. Ребята жалели маленьких осликов, торопливо семенивших ножками под тяжестью большущих тюков и мешков. С интересом разглядывали арбы с огромными скрипучими колесами и возниц, которые сидели не на арбах, а на лошадях и беспрерывно помахивали короткими плетками. Удары плеток чаще всего приходились не по лошади, а по оглобле, и это смешило ребят, но они сдерживались, лишь восторженно перешептываясь. А вот когда встретилось им какое-то непонятное существо, покрытое такой же, как у отца, плащ-палаткой, только шелковой и цветастой, а вместо лица была волосатая сетка, Витя не выдержал и спросил громко:

– Пап, вот это самая паранджа? Да?

– Витя, мы же договорились… Можно потише или оставить на потом? – недовольно сказала Мария.

Андрей же ответил:

– Да, Витек. Под ней женщина прячет лицо. Но мама права. Если что непонятно, тихонько спрашивайте. Ладно?

Дети согласно закивали, но тут же Женя, увидевший висевших на оглоблях одной из арб кур и петухов вниз головами, ткнул брата в бок и, показав пальцем в сторону арбы, воскликнул:

– Витя, вон куры как вверх головы тянут!