Жизнью смерть поправ (сборник)

Муж оказался дома не один. Вместе с ним сидел за столом и пил чай капитан.

– Гость у нас, Маня. Комендант наш, – сказал Андрей, вставая навстречу жене и целуя ее, как это делал всегда, уходя на службу и возвращаясь домой. – Мы вот тут без тебя…

– Вы уж нас извините. Поговорить хотелось по-домашнему, вот и сообразил Андрей Герасимович чай, – заговорил капитан, выходя из-за стола и протягивая руку Марии. – Капитан Хохлачев. Денис Тимофеевич.

Марии бросилась в глаза похожесть капитана с Андреем. Скорее всего, почти одного с ним возраста, такой же высокий и широкоплечий, как и Андрей, с такой же огрубевшей от солнца и ветра кожей на руках и лице, с обветренными губами (верхняя даже треснутая до крови), да и волосы капитана очень похожие на волосы Андрея, только глаза совсем не такие – карие глаза.

– Мария Петровна, – несмело ответила она и удивилась своей несмелости. Затем сунула руку в карман шерстяной кофточки, которую брала на всякий случай, но так и не надела ее, но вместо платочка вынула небольшой листочек бумаги, свернутый вчетверо. Развернула удивленно, разобрала только восклицательный знак в конце написанного не по-русски текста и протянула листок мужу:

– Что это, Андрюша?!

– Дай-ка, – попросил у Барканова комендант и начал переводить. – Сиди дома, красная… Не переводится тут слово… Если не хочешь… В общем, тут так примерно: муж останется вдовцом, а сыновья сиротами, если, значит, не утихомиришься. Да, угроза серьезная.

– Не иначе, как «Крест Перуна» сработал, – высказал свое мнение Андрей. – Я говорил тебе об этой организации, Маня. От нее всего можно ожидать.

– Но что делать? Вы бы видели, как внимательно слушали они меня! Они хотят знать больше, чем знают. Они русскому хотят научиться. А записка… Для меня она не первая. Я их под дверью много раз находила. Одинаковые, оказывается, враги, что там, что здесь. Трусливо, из-за угла пугают.

– И убивают.

– Андрюша, – с удивлением посмотрела Мария на мужа, – ты зачем это говоришь? Меня испугать? Я же не улитка, Андрюша.

– Но ты мать двоих детей.

Мария вдруг сникала. Села на стул, сложив на колени руки, долго рассматривала их. Неловкая пауза затягивалась. Нарушил ее Андрей:

– Если бы каждая женщина сделала столько же, сколько ты…

– Неужели, Андрюша, это ты говоришь? Ты – и вдруг взгляды мещанина… В революцию тоже убивали! До революции вешали, расстреливали! Убивают и сейчас. В Испании. Вас, пограничников, сколько погибло?! И сейчас ты не застрахован от вражеской пули. Так почему же ты здесь, почему не бежишь в спокойный городишко и не устраиваешься завхозом в детсад? Давай бросим все-все! Закроем ставни, потушим свет и будем сидеть и дрожать. Я поняла тебя. Если бы кто-то приехал сюда, ты восхищался бы, как восхищался когда-то мной. Но теперь я твоя жена…

Мария упрекала мужа, совсем не думая о том, что невольно обижает его, а еще унижает в глазах коменданта. Она боролась за себя, за право быть полноправным человеком. Впервые у них произошла размолвка, да раньше ее и не могло быть: на Памире она никуда не ездила, никого не видела, кроме пастухов, изредка приезжавших на заставу, да еще басмачей. Она иногда даже жалела, что уехала из районного центра, бросила комсомольскую работу и заперлась в четырех стенах; и вот теперь, когда есть возможность снова встречаться с людьми, помогать им, учить их, вдруг на ее пути встал Андрей. Для нее это было и неожиданно, и обидно.

– Ты подумал, как я Пауле в глаза буду смотреть? Другим женщинам? Гунару, рыбакам?!

– Ты не так поняла меня. Помнишь, ты мне призналась, что боялась стариков у карагача, боялась гор… Вот теперь я хочу…

– Не выпускать со двора заставы? Я и сегодня боялась, когда шла домой. Чего? Ветка хрустнула. Крался за нами кто-то. А я буду учить всех, кто хочет учиться. Буду! И рада, что взбудоражила врагов.

– Храбрая ты моя трусиха, – примирительно проговорил Андрей и погладил Марию по голове.

– Вот и примирились, – обрадовался капитан Хохлачев. Добавил после паузы: – Завидую я тебе, Андрей Герасимович. Завидую.

– Ну вот, нашумела на мужа не ко времени, и в примерные вышла, – с улыбкой ответила Мария. – Посидите, я сейчас чай подогрею.

Они долго еще говорили о границе, о фашизме. Потом Мария и Андрей рассказывали о себе, Денис Хохлачев о своей службе в Забайкалье, о погонях за лазутчиками бывшего атамана Семенова, о схватках с кулацкими бандами, о новом совхозе, названном по просьбе жителей «Пограничный» – они говорили обо всем и не знали, что в это время кто-то кирпичом выбил окно в доме Залгалисов…

Глава пятая

Мария проснулась, посмотрела на часы и почувствовала что-то неладное: пора уже было приносить детей роженицам, но в коридоре не слышалось привычного для этого утреннего часа требовательного плача, за дверью лишь беспрестанно сновали, приглушенно и тревожно переговариваясь.

Все соседки Марии по палате спокойно посапывали. Мария всегда просыпалась заранее и ждала, когда принесут кормить дочь, а соседок няня каждый раз, подавая детей, будила. Женщины, еще как следует не проснувшись, давали детям грудь, ласково ворковали с довольно мурлыкающими сыновьями, а как только няня уносила их, вновь засыпали. Мария завидовала их спокойствию, тоже старалась больше спать, но ей не спалось. То она тревожилась о дочке, не голодна ли, перепеленована ли? То думала об оставленных у Паулы и Гунара сыновьях, то об Андрее, который приехал к ней на второй день после родов, принес букет цветов и непривычно виновато сказал:

– Не обижайся, Маня, если больше не смогу навестить вас. Поправляйся. Галчонка нашего (они договорились заранее, если дочь, то назвать ее Галей) корми хорошенько. Приеду за вами в день выписки.

Она знала, что Андрей занят, но все же ждала его, чтобы увидеть, как он выглядит, не похудел ли, услышать от него о Викторе и Жене. Ей хотелось, чтобы на ее тумбочке стояли не выделенные соседками цветы, а принесенные мужем. Сейчас Мария с завистью слушала мерное посапывание соседок, пытаясь вместе с тем понять, что произошло в роддоме, почему не несут кормить детей? Но как она ни напрягала слух, разобраться, о чем переговаривались в коридоре, не могла. Время шло, детей не несли, тревога, царившая в коридоре, начала передаваться Марии.

«Что такое? Отчего все бегают?»

Она услышала грубые мужские шаги. Мужчины шли молча. Потом заговорили. Один резко, требовательно, другой мягко, спокойно.

– Посчитали, сколько нужно машин?

– Безусловно. И для рожениц, и для обслуживающего персонала, и для имущества.

– Имущество уничтожить. Эвакуировать только женщин и детей.

– Как вы считаете, если кто из местных не захочет уезжать, стоит их принуждать?

– В первую очередь жен краскомов и местного партийно-комсомольского актива. Принуждать никого не будем. Как подойдут машины, немедленно приступайте к эвакуации.

Эвакуация?! Недобрым предчувствием сдавило сердце Марии от этого непривычного, едва знакомого ей слова. Она еще не могла осознать, сколько горя и страданий, сколько смертей от бомб и снарядов, от голода и болезней скрывается за этим звонким и даже красивым словом: она даже не могла себе представить, что скоро это слово станет одинаково известно и ребенку, и старику, а люди поделятся на эвакуированных и неэвакуированных – Мария еще не осознала, что началась война и первые толпы беженцев уже потянулись по приграничным дорогам, она пока что задавала себе тревожный вопрос: «Неужели Андрей был прав?»

Несколько раз Андрей предлагал ей уехать с детьми к родителям, говорил о возможной скорой войне, а она всякий раз отвечала ему одним и тем же вопросом:

– Кто ж тебя тогда обогреет? Никуда я не поеду.

Она понимала заботу Андрея о детях, о ней, знала, что застава почти каждый день задерживает нарушителей границы, вооруженных, с портативными радиопередатчиками и картами, слушала, как Андрей и капитан Хохлачев (он, приезжая на заставу, всегда заходил к ним домой) говорили, что фашисты отчаянно пытаются создать «пятую колонну» в приграничных районах, и делали вывод: скоро быть войне.

Видела Мария и перемены в поселке. С весны на ее занятия стало приходить все меньше и меньше народа, а провожали ее до дома кроме Залгалисов еще несколько мужчин. Стала избегать встреч с ней и соседка Залгалисов Марута Озолис, полная, как уточка, девушка. Прежде она всегда ждала Марию у входа в клуб и, здороваясь, обычно гладила своей пухлой щекой ладонь Марии. Теперь, наоборот, дежурили у входа в клуб Вильнис Курземниек и еще два незнакомых Марии парня, и стоило только Гунару или другим мужчинам припоздниться, они обзывали Марию «пузатой шлюхой», грозили ей, но едва только кто-нибудь из учеников появлялся на крыльце, сразу же замолкали. А один раз эти парни кинулись было на нее с кулаками, но новый шофер кооператива Роберт Эрземберг кинулся на помощь, и парни, струсив, ретировались.

На следующий же день, как Роберт прибыл в поселок, он пришел на занятие кружка и вскоре стал активным и самым успевающим учеником. Мария восторгалась им, но ни Андрей, ни Гунар не разделяли ее восторга. И даже после того, как он защитил ее, Андрей сказал задумчиво:

– Хорошо, конечно, но я не верю ему…

Помолчав немного, перевел разговор на то, что лучше всего ей уехать с детьми в родительский дом. Хотя бы на лето.

– К осени, если не начнется, вернешься.

Она прижалась к нему, обняла, заглянула в глаза и сказала упрямо:

– Не оставлю одного! – И, поцеловав, спросила с надеждой: – Может, Андрюша, и не будет никакой войны? В газетах и по радио…

– Мне, Маня, газеты и радио не указчики. Я своими глазами вижу. Очень сложная обстановка. Только странно, наши доклады словно не слышат…

Теперь вот Мария особенно ясно вспомнила тот их разговор за несколько недель до отъезда в роддом. А перед самым отъездом детей они отвезли Залгалисам, кооперативный грузовик уже стоял у калитки заставы, все необходимое было уложено в чемодан, и она предложила:

– Присядем перед дорогой.

– Давай.