Пещера

– Да ничем, собственно… – я замялся. – Я, почему звоню! Ты сам то чего сейчас делаешь?

– Понятно! – рассмеялся в трубке Серёга. – Ты меня хочешь куда-то затащить, признавайся!

– Ну, вообще-то, да! Понимаешь, у нас на филфаке вечер, ну а у меня, случайно, лишний билетик оказался…

– Рассчитывал на даму, а она не сможет?

– Да ни на кого я не рассчитывал! – почему-то разозлился я. – Какая может быть дама!

Непонятно было: разозлился я, потому что соврал, или соврал именно потому, что здорово разозлился. Ведь всё было в точности так, как и предположил Сергей, с одной лишь разницей: «дама» сия на вечере будет обязательно, и не только на вечере, но и на сцене. Второй же билет я взял, рассчитывая на неё… потом уже выяснилось, что билет ей, в сущности, и не нужен…

Этой «дамой» и была Наташа.

Странные у нас с ней были взаимоотношения…

Помнится, в самом начале второго курса, на самой первой лекции даже… впрочем, лекция ещё и не думала начинаться, и все наши просто-напросто сидели в её ожидании и интенсивно обменивались впечатлениями, неизбежно накопившимися за столь долгий летний период. Я, впрочем, сидел один-одинёшенек, и абсолютно ни с кем абсолютно ничем не обменивался… и в это время в аудиторию и вошла в первый раз Наташа. И не я один… всё немногочисленное мужское население нашего курса, разинув рты, восторженно уставилось в сторону хорошенькой незнакомки.

Не знаю, что сыграла главную роль: то ли я занимал наиболее оптимальное и любимое ей место в аудитории, то ли уже тогда, с самого первого взгляда, она выбрала меня для той роли «духовного исповедника», в коей я и по сей день пребывать изволю, то ли просто совершенно случайно так вышло… но Наташа остановилась как раз напротив моего стола.

– Возле тебя свободно? – спросила она, и я, спиной чувствуя завистливые взоры сокурсников, поспешно кивнул в знак согласия.

С того самого первого дня так повелось, что Наташа всегда садилась возле меня во время лекций. Мы вместе просиживали часами в университетской библиотеке, вместе бегали во время большого перерыва в нашу студенческую столовую, но платить за себя она никогда не позволяла. После многочисленных и, увы, неудачных попыток переспорить её, я согласился, что платить мы будем по очереди и, компенсируя своё поражение, старался набирать в «свой» день всё лучшее из того, что могла предложить в этот день наша скромная забегаловка. После окончания занятий мы частенько шли в кино или ещё куда-нибудь… ну а потом я обязательно провожал Наташу до самого общежития, а иногда, усыпив бдительность строгой вахтёрши, даже пробирался к ней в гости. Наташа жила в комнате с двумя девчонками курсом постарше, но они, всякий раз, как только я всовывав голову в дверь и говорил своё дежурное «здрасте!», понимающе улыбались и, посидев ещё для приличия минут пять-десять, куда-то надолго сматывались…

Ну, а Наташа сразу же начинала исполнять роль гостеприимной хозяйки. Она врубала музыку, готовила мне кофе по своему рецепту, рассказывала всяческие занимательные (с её точки зрения) истории и историйки, и всегда при этом весело смеялась. Я чувствовал, что всё-таки небезразличен ей, но вот насколько далеко простиралось это самое небезразличие, этого, увы, никак не мог уловить. И мучился чрезмерно, проклиная себя за излишнюю стеснительность и даже робость… и всё никак не мог решиться на что-нибудь более-менее серьёзное. Я уже понял, что влюблён и влюблён по уши, но Наташа этого, кажется, даже не замечала. Или очень искусно делала вид, что не замечает. А я…

Я боялся признаться в любви, ибо в неведении есть всё же хоть какой-то элемент надежды, в отказе же – все точки над «и» уже выставлены окончательно и бесповоротно, и даже места для самой дохленькой надежды там попросту не остаётся.

Однажды я осмелел (или обнаглел) до такой степени, что сделал слабую и довольно-таки неуклюжую попытку пригласить Наташу к себе домой (был, кажется, повод… праздничек какой-то, не помню уже какой, но был…). Наташа, не только сразу же отказала мне в этой скромной и вполне невинной просьбе-предложении, но и сделала это в настолько резкой форме, что я и не заикался больше о чём-то подобном. Более того, неделю или две даже после памятного сего события, она чуть ли не избегала меня (во всяком случае, мне так тогда показалось). Потом всё это как-то само собой прошло, и всё у нас потекло по-прежнему, с той лишь разницей, что бедный деревянный мой язык становился ещё более деревянным в её присутствии нежели раньше…

Домой ко мне она так и не попала тогда, но с родителями моими всё же познакомилась, и произошло это на улице, где мы совершенно случайно столкнулись нос, как говорится, к носу. Пришлось остановиться и в английском стиле представлять их друг другу.

– Хорошие у тебя родители! – задумчиво сказала Наташа, когда церемония знакомства осталась позади, и каждый из нас отправился дальше по своим делам (мы с Наташей, если не ошибаюсь, опаздывали в кино). – Хорошие, да?

– Родители как родители! – как можно более безразлично проговорил я. – В общем, не жалуюсь.

– Они, наверное, очень любят друг друга?

Вот на это я ничего не ответил. Да и что было отвечать?

Любят… не любят… поцелуют… плюнут… К сердцу прижмут… к чёрту пошлют…

Меня-то они оба любят, во всяком случае…

Сложная эта штука – родители! Раньше, когда я был маленьким, всё в мире было просто и однозначно: есть мама, и есть папа, и они, естественно, самые умные и самые красивые в целом мире. Лучшие, одним словом! Тогда у меня и в мыслях не возникало даже, что папа, скажем, может не любить маму, или наоборот… Такого просто быть не могло!

До десятого класса пребывал я в счастливом сим убеждении, но вот, в один прекрасный день… Хотя, какой же он прекрасный?! Гадкий, отвратительный день!

А потом ещё и тот, случайно подслушанный, «крупный» разговор на кухне, для моих ушей, естественно, не предназначенный. И встреча та злополучная… И зачем она мне только нужна была, эта встреча?!

Я снова вспомнил ту, первую и единственную свою встречу с этой женщиной. Впрочем, какая же она, к чёрту, женщина… да она моей ровесницей выглядела, особенно рядом с батей… И то, как я вёл себя тогда с ней, с ними… И, может, вскоре последовавший батин сердечный приступ…

Этот приступ…

Если бы не он, я, может быть, и не ощущал бы до сих пор странное непонятное чувство какой-то своей вины перед отцом. И, что самое странное, до сих пор я не могу отделаться от мысли, что и батя тоже ощущает некое подобное чувство, но уже по отношению ко мне. Так что, выходит, тут мы квиты, если я, конечно, не ошибаюсь…

– О чём ты задумался? – встревожено спросила тогда Наташа. – Я что-то не то ляпнула?

– Да нет, всё в порядке! – Я посмотрел на часы. – Давай лучше прибавим ходу, а то ведь опаздываем уже!

И мы прибавили ходу.

И всё равно, кажется, опоздали.

И этой темы больше не касались. Никогда. Даже вскользь.

Родителям моим Наташа тоже, кажется, понравилась, особенно мамаше. Два или три раза она попыталась даже завести со мной разговор на эту тему, но я всякий раз на корню пресекал все подобные попытки.

Дома-то пресекал, но на факультете нас сразу же и безоговорочно «оженили». Наш «роман» (или, что куда ближе к истине, некое внешнее подобие «романа») был официально «зарегистрирован» в новейшей истории филфака, все наши ребята смотрели в мою сторону с плохо скрываемой завистью и порой взгляды их были куда красноречивее слов:

«Ты смотри, тихоня из тихоней, а какую отхватил!»

Впрочем, нельзя сказать, что отъявленные «дон-жуаны» филфака так сразу и безоговорочно смирились с очевидным этим фактом. Было с их стороны и немое обожание Наташи, да и откровенные попытки ухаживания и отбивания случались… и порой, глядя на очередную такую попытку, у меня даже сердце замирало от волнения.

Но особых причин для беспокойства Наташа мне не давала, как не давала ни малейшего повода для самых минимальных надежд ни одному из многочисленных своих поклонников. Более того, в некоторых, особо «тяжёлых» случаях, когда очередное ухаживание явно затягивалось и становилось уже простым приставанием и надоеданием, Наташа тотчас же обращалась за помощью ко мне. И я довольно быстро ставил очередного «соискателя» на полагающееся ему место. В течение каких-нибудь пяти минут душевной беседы наедине. И два раза никого уговаривать не приходилось, все отлично всё понимали с первого раза. Да и не особенно переживали, кажется. Девчат, и симпатичных, на нашем факультете хоть пруд пруди.

Но и они, кокетничающие напропалую со всеми, как-то все разом, словно сговорившись, почтительно обходили меня стороной, словно стеснялись навязывать своё скромное общество столь знаменитой персоне…

Так продолжалось и месяц, и два… так продолжалось почти полгода, и за всё это время я даже ни разу не поцеловал Наташу. Её ослепительная красота словно сковывала меня, язык мой (я уже упоминал об этом) становился совсем деревянным, голос же начинал предательски дрожать при одной-единственной мысли о чём-то подобном.

Но вот, наконец, я решился! Хоть, если быть честным до конца, инициатива сия исходила как раз то и не от меня…

Впрочем, начну по порядку.

Я хорошо запомнил этот день. Была ещё зима, самый конец февраля… но приближение весны уже явственно чувствовалось во всём. Мы с Наташей шли по хрустящему ноздреватому снегу старого парка и разговаривали о… поэзии. Дело в том, что как раз накануне большая подборка моих стихов появилась в одном солидном центральном журнале, тотчас же вызвав на факультете новый всплеск повышенного интереса к моей скромной персоне.

Прочитав стихи, Наташа тотчас же устроила мне форменный допрос с пристрастием, и мне пришлось признаться, что я вот уже несколько лет тайно занимаюсь стихоплётством.

– Несколько лет! – возмущённо воскликнула Наташа. – И ни разу мне ни слова?!

Я виновато промолчал.

– Тебе не стыдно?!

– Просто я никому не показывал, – начал оправдываться я. – Понимаешь, я…

– Ничего не хочу понимать! – сказала, как отрезала, Наташа. – Сегодня же после занятий ты приглашаешь меня к себе домой и там показываешь мне всё! Всё, понимаешь?!

– Понимаю! – покорно согласился я, чувствуя, как оглушительно заколотилось в груди сердце. Дело в том, что родители мои ещё вчера укатили в гости к весьма отдалённым (как по родству, так и по расстоянию) родичам на какой-то их там особенный юбилей, так что сегодня я был дома совершенно один. Неужели…