Как я у рыб, змей и стрекоз интервью брал

Ничего мне на это мои собеседники не ответили, переглянулись только недоуменно.

– Вот ещё! – фыркнул карась. – Делать мне больше нечего!

– Именно! – добавил окунь. – Конечно, неприятно говорить такое, но я могу запросто и икру слопать, и мальков собственных…

– Есть в нашей реке один такой оригинал, – лениво добавила щука. – Колюшкой называется! Вот он к икринкам своим бережно относится!

– Да, не слопаешь у него икринок! – добавил с сожалением окунь. – Хоть маленький, но ужасно сердитый! И колючий до невозможности!

– Ну, с этим вопросом разобрались! – поспешил я завершить дискуссию о размножении. – А теперь ещё один вопрос, может, не совсем для вас приятный. Какими такими способами люди вас ловят?

– Меня на удочку, – вздохнул карась. – На хлеб, на червяка… Ещё сетями, хоть это браконьерством называется!

– Меня тоже можно на удочку поймать, – с горечью проговорил окунь. – Но чаще на спиннинг, как и тебя, щука.

– Казалось бы, блесна эта совершенно даже на рыбу непохожа! – досадливо добавила щука. – А вот же обманываемся… бросаемся вслед за ней…

– Так вам и надо, речным хищникам! – злорадно заявил карась. – Питались бы как я: червячками да растениями, не попадали бы тогда на эту вашу блесну!

На этом моё интервью и завершилось. Ибо щука, разозлившись на карася, тотчас же за ним погналась, окунь тоже рванул следом… и я остался один, так и не успев задать рыбам все свои вопросы…

А жаль!

Заинтриговали меня рыбы своими разговорами о колюшке, которая единственная из всех местных рыб к икринкам своим бережно относится, и решил я, во что бы то ни стало, разыскать необычную эту рыбку.

Потому не выбрался на берег, а поплыл дальше, попеременно работая ластами и посредством маски воду вокруг себя внимательно озирая.

Плыл я, плыл, но никакой колюшки так и не увидел. Зато случайно узрел возле самого дна большущую такую рыбину, которая из-под коряги на меня уставилась. Сперва я её за сома принял, но присмотрелся повнимательнее: нет, не сом!

– Представьтесь, пожалуйста! – попросил я рыбину, вплотную к ней подплывая.

Пресноводный «родственник» трески и минтая

– Налим я! – не слишком охотно отозвалась рыбина, более чем наполовину высовываясь из-под коряги. – Впрочем, в белорусских водоёмах у меня и другие «имена» имеются: мянтуз, мянек, мень, даже калека (последнее потому, наверное, что я почти костей не имею).

– А в чём твоя особенность, уважаемый налим? – спросил я. – Другими словами, чем ты от всех прочих рыб отличаешься?

– Да многим! – польщённый таким внимание, охотно отозвался налим, полностью из-под коряги выплывая. – А главное: я – единственный представитель тресковых рыб в пресных водоёмах, ибо все остальные мои родственники из тресковых (треска, минтай, навага и пр.) в морях обитать изволят, причём, в морях холодных, северных. И именно из-за своей принадлежности к тресковым люблю я воду чистую, холодную и очень богатую кислородом.

– А как же так получилось, что тресковая рыба и вдруг пресноводной стала? – поинтересовался я.

– По мнению учёных, – пояснил налим, – произошло сие в один из ледниковых периодов. Не в тот, последний, что 12 тысяч лет назад закончился, в какой-то из более ранних. Вернее, во время его окончания и бурного таяния ледников. Огромные массы тающей пресной воды, перемешавшись тогда с морской и хлынули на сушу, увлекая с собой многих морских обитателей. Большинство из них, правда, погибла, не сумев приспособиться к изменившимся условиям существования, а вот мои уважаемые предки, хоть и оказались отрезанными от моря, но всё же каким-то образом сумели выжить. Хоть и пришлось им к пресным водоёмам с горем пополам приспосабливаться…

– И как, приспособились? – задал я следующий вопрос.

– Я же говорю: с горем пополам! – шевельнул хвостовым плавником налим, – Ибо до сих пор не любим мы, налимы, тёплую воду. Летом, когда температура воды выше 15–16 градусов поднимается, и вообще в спячку впадаем. Забиваемся под коряги, камни подводные, норы прибрежные и лежим там в полной, как говорится, прострации. Тогда нас можно голыми руками брать, и процесс такой, мягко говоря, ловли хорошо описал Антон Павлович Чехов в своём рассказе «Налим».

– Помню этот рассказ, – сказал я. – Читал. Весьма талантливое произведение!

– А мне больше всего понравилось в нём то, что сумел-таки находчивый налим одурачить всех этих горе-рыболовов! – с каким-то даже вызовом заявил налим, а я, не зная, что и ответить, просто промолчал.

– А так, как ночью и на глубине вода всегда прохладнее, – продолжил после непродолжительного молчания мой подводный собеседник, – то сделались мы типично ночными придонными рыбами. Правда, осенью, когда вода уже окончательно холодной становится, можем и днём активничать, кушать, то есть.

– А что вы, налимы, кушать изволите? – вежливо поинтересовался я.

– А кушаем мы и раков, и лягушек, и рыбёшку всякую мелкую, – пояснил налим. – И чем прохладнее вода, тем больший у нас аппетит!

– Но ведь самой прохладной вода не осенью, а зимой бывает, – заметил я.

– Да уж, зимняя пора для нас – сплошной праздник! – мечтательно произнёс налим. – Мы даже нерестимся зимой, и, как все тресковые рыбы, самки наши огромное количество икры мечут (до миллиона икринок и даже больше…). Казалось бы, налимов при таком икорном изобилии должно быть в наших водоёмах – видимо-невидимо! Ан, нет!

– Почему? – спросил я.

– Ибо много охотников на нашу икру среди рыб имеется! – с горечью пояснил налим. – И окуни, и ерши, и даже плотва целыми стаями сплываются со всех сторон на вкусное и, главное, дармовое угощение. Да и, чего греха таить, мы, налимы, тоже не упустим случая собственную икру слопать.

– А расскажи лучше о своей внешности! – решил я поменять тему разговора. – Вообще-то, я тебя вижу, но ты для читателей моих будущих поведай!

– Внешне я, налим, на молодого сома похож, хоть мы с ним даже не родственники, – принялся описывать свою внешность налим. – Голова плоская, чешуя настолько мелкая и глубоко сидящая, что её и нащупать трудно. А вот что касается окраски…

– Вот, вот! – подхватил я. – Давай про окраску свою!

– Есть налимы тёмные, почти чёрные, а есть пёстрые (мраморные), – пояснил налим. – И чем моложе налим, тем он темнее…

– А теперь про размеры? – попросил я. – Сразу видно, что вы, налимы, рыбы крупные!

– Это точно! – польщено кивнул налим плоской своей головой. – Первое время, после выхода из икринок, мальки наши очень быстро растут, потом, правда, рост их резко замедляется. Но всё равно, – хвастливо добавил он, – могу со временем вырасти свыше метра с весом до 30 кг и более!

– Здорово! – вскликнул я. – За это наши рыболовы тебя и любят!

Налим ничего не ответил и вновь под корягу забился, а я понял, что сморозил сейчас большую глупость.

– Извини! – крикнул я, подплывая к самой коряге. – Тем более, что я и не рыболов вовсе!

Если честно, был я когда-то (в детстве ещё) заядлым рыболовом, но налиму зачем об этом сообщать…

– А знаешь, за что меня рыболовы в первую очередь любят? – отозвался из-под коряги налим. – За то, что у меня, как и у всех тресковых, большая печень (10–15 % от общего веса), да и мясо чрезвычайно вкусное и жирное. Вот за это и любят, только я от этой их большой «любви» далеко не в восторге!

На том и закончилась, вернее, оборвалась моя беседа с налимом. И сколько я не извинялся, сколько не умолял, не выплыл более налим из-под своей коряги для продолжения беседы, даже не ответил мне ничего. Поплыл я тогда далее… как вдруг!

Выплывает откуда-то из подводных зарослей маленькая рыбка и путь мне перегораживает.

– Стой! – восклицает грозно. – А не то, как уколю!

Присмотрелся я внимательно к рыбке. Рыбка, как рыбка, не длиннее моего пальца, красивая, правда. Спинка синеватое, брюшко красноватое, глаза ярко-синие. А на спине и брюшке острые шипы…

– Ты – колюшка! – обрадовался я, поняв, наконец, что за рыбка путь мне преградила. – А я, признаться, именно тебя и искал!

Вооружён и очень опасен