Гуттаперчевый клоун

Лёля вдруг поняла, что не верит подруге. Ну ни капельки ей даже не верит! Марьяна всегда, с самого раннего детства, слыла великой фантазёркой и выдумщицей, и Лёля знала это лучше, чем кто-либо. Знала и всякий раз покупалась на дешёвые розыгрыши подруги. Вот и сейчас «купилась» в сотый, наверное, раз!

Она ждала, что Марьяна вот-вот расхохочется и объявит, что всё это и в самом деле не более чем очередной розыгрыш, но Марьяна молчала. И сосредоточенно о чём-то размышляла.

А Лёля, припомнив вдруг резко изменившееся поведение подруги в последнее время, вновь засомневалась в категоричности своих выводов. Что-то не похоже было, чтобы Марьяна её сейчас разыграть пыталась.

– Ну ладно! – сказала Лёля, останавливаясь. – Дальше не провожай!

– Хорошо, – послушно отозвалась Марьяна (что тоже было на неё совсем даже не похоже). – До завтра тогда?

– До завтра! – сказала Лёля и, помахав на прощание подруге рукой, направилась было в сторону собственного дома, но тут…

– Подожди! – послышался вдруг за её спиной отчаянный возглас Марьяны. – Лёлька, постой!

Остановившись, Лёля немедленно обернулась. И увидела, как Марьяна бежит к ней, а подбежав, торопливо протягивает зажатого в руке клоуна.

– Возьми, а?!

– Зачем он мне? – машинально убрав руки за спину, Лёля с каким-то даже испугом посмотрела на подругу. – Не хочу!

– И не надо! – торопливо зашептала Марьяна. – Просто выбрось его куда подальше! Подальше куда… только чтобы не рядом с моим домом… или, знаешь, в реку его лучше швырни, когда через мост переходить будешь! Он, гад, тяжёлый… моментально ко дну пойдёт…

Выговорив всё это на одном дыхании, Марьяна вновь замолчала с протянутой рукой, и лицо у неё было каким-то странно отрешённым. И ещё затравленным, что ли… И Лёля поняла вдруг, что не сможет отказать сейчас подруге в этой её необычной просьбе, что это будет как-то даже не по-товарищески с её стороны.

– А сама? – всё же поинтересовалась она. – Пошли, тут же совсем недалеко до мостика! Там вместе и выбросим…

– Не могу! – Марьяна вдруг судорожно замотала головой. – Нельзя мне, понимаешь?! Да и… – тут она замолчала на мгновение, перевела дух и добавила тихо, еле слышно: – Боюсь я, понимаешь… и даже не так игрушки этой боюсь, как… – тут она запнулась, вновь замолчала на мгновение. – Не знаю даже, как тебе объяснить… сны эти… в общем, я сама ещё не во всём толком разобралась…

Не ведая, что и ответить, Лёля некоторое время лишь молча всматривалась в по-настоящему испуганное лицо подруги… Всматривалась, словно пытаясь отыскать там малейшие следы фальши или, скажем, притворства, но так ничего и не смогла обнаружить. Испуг и затравленное выражение на лице Марьяны были вполне искренними (или это она так искусно притворяться научилась?), а посему Лёля лишь вздохнула и осторожно высвободила странную эту игрушку из холодных и на удивление безвольных пальцев Марьяны.

– Ладно! – сказала она, стараясь не смотреть при этом на Марьяну и, одновременно с этим, засовывая клоуна в боковой карман куртки. – Подойду к реке, да как зашвырну…

Всхлипнув, Марьяна вдруг бросилась на шею подруги, крепко обняла её и неожиданно поцеловала в щёку.

– Спасибо, Лёлька!

В следующее мгновение Марьяна уже бежала по направлению к дому, а Лёля, несколько озадачено проводив её взглядом, тоже направилась в сторону собственного жилища. Она шла медленно, не спеша, и усиленно при этом размышляла о странном поведении Марьяны. Неужели она не разыгрывает сейчас Лёлю, а сама на полном серьёзе верит во всю ту чепуху, которую только что несла? Очень даже на то похоже… И не свихнулась ли по-настоящему её лучшая подруга в чрезмерном своём увлечении всяческими киношными страшилками?

Лёле и самой нравились «ужастики», но всё же далеко ей было в этом до Марьяны. Та ужастики да страшилки киношные просто обожала.

Вот и дообожалась, дурёха! И как, скажите, ей теперь помочь? Рассказать обо всём этом кому-либо из взрослых, или просто оставить всё как есть, в надежде, что оно само собой образуется со временем?

А что, ежели не образуется? Что, если болезнь эта (а это и в самом деле была какая-то вполне реальная психическая болезнь, или, что более вероятно, самые первые грозные её симптомы) начнёт ещё и усиленно прогрессировать?

Так что лучше всё же рассказать…

Вопрос: кому?

Рассказать можно было, к примеру, Наталье Петровне, их классному руководителю. Она и добрая, и отзывчивая, и должна всё правильно уразуметь, вот только…

Вот только тогда Лёля невольно проявит себя как ябеда и предательница, особенно если всё её страхи и тревоги окажутся пустыми, а Марьяна всё же выделывается сейчас и мастерски разыгрывает подругу!

Полностью поглощённая в эти свои невесёлые размышления, Лёля и не заметила, как дошла до моста и даже успела уже его перейти. И тут только вспомнила о гуттаперчевом клоуне в кармане и о своём собственном обещании немедленно зашвырнуть странную эту игрушку в холодную весеннюю воду.

Пришлось остановиться и повернуть обратно. А перед этим Лёля засунула руку в карман, вытащила оттуда клоуна и, повинуясь какому-то непонятному, но совершенно непреодолимому желанию, принялась внимательно его рассматривать.

Игрушка как игрушка, и ничего непонятного (если не считать необычного её веса) в игрушечном клоуне не наблюдалось. На взгляд Лёли, несмотря на аляповатую и излишне яркую раскраску, красивая и мастерски сделанная фигурка, и жаль даже её в холодную воду швырять…

А что, ежели не швырять? Что, если оставить эту игрушку себе, а Марьяне потом просто соврать. Сказать, что выбросила, мол, в воду, как обещала, и дело, как говорится, с концом!

Но вся беда в том, что врать Лёля (в отличие от той же Марьяны) совершенно не умела. Не получалось у неё враньё, если честно, никогда не получалось!

И тогда Лёля решилась. Подошла к чугунным перилам, подняла руку с зажатой в ней игрушкой и…

В этот самый момент взгляд её невольно задержался на большущей куче сухой прошлогодней листвы, наваленной на самом, считай, речном берегу. Кто-то поджёг кучу да и ушёл, и вот теперь она медленно начинала разгораться, дымясь в нескольких местах сразу.

А что, если…

Что, если покончить с клоуном именно таким способом? Да и Марьяне спокойнее будет, когда Лёля сообщит ей, что не просто избавилась от непонятной этой игрушки, выбросив её в воду, а сделала больше: дотла сожгла гуттаперчевого клоуна, зашвырнув его в жаркое пламя костра.

Быстренько сбежав по узенькой тропинке к самой воде, Лёля остановилась у мусорной кучи, и как раз в этот самый момент вялые синеватые струйки дыма на самой её верхушке принялись заметно густеть, постепенно сливаясь друг с другом в единое целое. А потом среди белёсого этого дыма полыхнули и самые первые красноватые язычки пламени…

Сочтя сие добрым предзнаменованием, Лёля быстренько размахнулась и зашвырнула клоуна почти в самый центр разгорающееся костра. Какое-то краткое мгновение, молча и с нездоровым даже интересом (чувствуя себя при этом едва ли не убийцей), наблюдала, как жадно начинают облизывать ярко-алые огненные языки разноцветную поверхность игрушки, как белые клубы дыма постепенно чернеют от этого их вкрадчивого прикосновения. А потом…

Потом начался самый настоящий кошмар!

С пронзительным, леденящим душу визгом игрушка вдруг выпрыгнула из горящей кучи. Она и сама горела алым коптящим пламенем, а посему тотчас же принялась кататься по земле, пытаясь хоть как-то сбить губительное это пламя. Когда же ей это не удалось, ожившая игрушка, не прекращая пронзительного своего верещания, ринулась в сторону Лёли, которая, от охватившего её ужаса, даже кончиками пальцев пошевелить не могла.

Она невольно зажмурилась в ожидании то ли смерти, то ли чего-то ещё более ужасного… Но истошно вопящая игрушка просто промчалась мимо, обдав напоследок Лёлю резким неприятным запахом палёной резины. Потом сзади, со стороны речки, до ушей девушки донёсся характерный булькающий звук, и на этом всё смолкло…

Зато закричала сама Лёля; не закричала даже – завопила, ещё похлеще ожившего клоуна. И, завопив, бросилась прочь от страшного этого места. Она всё бежала и вопила, вопила и бежала, и всё казалось Лёле, что зловещая эта игрушка тоже мчит следом и вот-вот должна её настигнуть! Вокруг были люди, превеликое множество взрослых людей, но Лёля понимала, что никто из них ничем не сможет сейчас ей помочь, ибо у взрослых свои «взрослые» ужасы и свои «взрослые» представления о кошмарах.

В этих «взрослых» ужасах и кошмарах могли быть серийные убийцы и отпетые уголовники, там могли также фигурировать пьяные лихачи-водители и потерявшие человеческий облик наркоманы. Но ни в одном из «взрослых ужастиков» не могло быть ожившего гуттаперчевого клоуна, потому что в реальной жизни такого просто не могло быть!

Именно это и было самым ужасным, ибо рушился такой привычный и, казалось бы, навсегда устоявшийся мир вокруг. А вместо него открывалась вдруг чёрная зияющая бездна, в которую так легко было упасть…

Зияющая эта бездна и в самом деле разверзлась вдруг у самых ног девушки, и, не сумев удержаться на её краю, Лёля покачнулась и с воплем ужаса полетела куда-то вниз.

Она летела долго, бесконечно долго, а чёрная бездонная пропасть всё продолжалась и продолжалась и никак не желала заканчиваться…

Глава 3

Очнулась Лёля в каком-то небольшом, но на удивление светлом и, скорее даже, на удивление белом помещении. Белым тут было буквально всё: потолок, стены, небольшой стол с двумя табуретами, даже плотные тяжёлые шторы на единственном окне, и те оказались молочно-белого цвета.

Сама же Лёля почему-то лежала на кровати, заботливо укрытая одеялом (тоже белым), а рядом, на пустой соседней кровати, сидела мать в наброшенном на плечи белом халате и заботливо держала Лёлю за руку. Заметив, что Лёля открыла глаза, мать ободряюще ей улыбнулась и при этом украдкой смахнула с лица остатки слёз.

– Как ты, доча? – негромко осведомилась она.

– Нормально! – осторожно приподняв голову, Лёля принялась удивлённо осматриваться по сторонам. – А где это мы?