Мне снова 15…

– Ну ты как, живой? – снова поинтересовался Бугор моим самочувствием.

– Терпимо… Чё-то я не понял, что это на мне? Почему ты меня называешь Штырём? Где я вообще?!

– О, пацаны, Штыря-то, похоже, крепко шибануло. Ты хоть помнишь, как тебя зовут? В смысле, имя-фамилия?

– И как?

– Егор Мальцев, – вставил парнишка, прикинутый как Шесть-на-Девять.

Ничего себе, какой ещё на хрен Егор Мальцев?! Я же Алексей Лозовой, 63 года от роду, музыкант на излёте карьеры, «сбитый лётчик», одним словом. Которого шибануло током от микрофона и которого же погрузили в искусственную кому. А тут я вижу себя в теле какого-то подростка, одетого по моде пятидесятилетней давности как минимум. И зовут меня, оказывается, Егор Мальцев, а кличка Штырь.

– Я – Муха, то есть Витька Мухин, – между тем продолжил Шесть-на-Девять. – Это вот – Дюша, в миру Андрюха Моисеев, Сява – Жека Путин, а Бугор – Юрка Крутиков.

– Путин?

Я не удержался и хмыкнул. Парни снова переглянулись, синхронно пожимая плечами. Однако нужно уточнить ещё один момент.

– Ребята, а который сейчас год?

Теперь уже Сява хмыкнул, выразительно покрутив указательным пальцем у виска, за что тут же получил от Бугра подзатыльник.

– Ты это, Штырь, не ссы, всё будет нормалёк. Короче, щас шестьдесят первый год, Юра Гагарин почти два месяца назад в космос слетал. Уж это-то ты должен помнить.

– Гагарина помню, – пролепетал я, охреневая всё больше и больше.

Так, так, так… Это что же получается?! Выходит, тело моё там, в 2016-м, в какой-нибудь реанимации, а сознание – вот в этом пацанёнке, приблизительно четырнадцати лет от роду, в 1961 году? Интересно, а где тогда сознание обладателя этого молодого организма? Мы что, поменялись телами? А ежели его душа отлетела в лучший мир, то мне теперь так и придётся таскать на себе эту оболочку? Хм, хотя, с другой стороны, оболочка вполне неплохая. Лучше той, что я оставил в будущем, моложе лет на пятьдесят.

– Ну чё, память не вернулась? – участливо поинтересовался Бугор.

– Да так, частично… Вы ещё скажите, сколько мне лет, где я живу, кто мои родители и где я учусь?

В следующие несколько минут на меня вылили целый ушат информации. Выяснилось, что сегодня воскресенье, 4 июня, и три недели назад Егору, то есть уже мне, стукнуло пятнадцать лет. Значит, родился я 10 мая, аккурат после Дня Победы через год после нашей виктории в Великой Отечественной войне. У меня имелась старшая сестра, Катя Мальцева, которая только что перевелась на третий курс Московского государственного педагогического института имени Ленина. Я же сам в этом году окончил восьмилетку и собирался поступать в железнодорожное училище на помощника машиниста паровоза.

Отца у меня, как мне объяснили, не было. То есть изначально он когда-то был и звали его Дмитрий Анатольевич, прям как нашего премьера, но Мальцев-старший сгинул в 1951-м на Колыме. По словам парней, батя двинул парторгу завода в рыло, когда эта тыловая крыса моего отца-фронтовика лишила премии, переписав новаторское изобретение на своего племянника. Парторг тут же накатал жалобу на применение грубой физической силы по отношению к честному работнику тыла, и родителя замели по 58-й статье УК РСФСР. Слава богу, что конфисковывать было нечего, семья и так обитала в коммунальной квартире, не имея практически никаких накоплений.

В 1955-м батю посмертно реабилитировали, мама пыталась было получить какую-то компенсацию по потере кормильца, но чиновники умудрились как-то так хитро извратить закон, что нам ничего не обломилось.

В общем, несмотря на реабилитацию бати, на маму и нас с сестрой по-прежнему косились некоторые особи.

Так что мать воспитывала меня и сестру практически в одиночку, если не считать бабушку и деда – родители отца жили в паре кварталов от нашего дома. Её же предки обитали в Казахстане и видели меня только раз, выбравшись в Москву в конце 1940-х, когда я ещё пешком под стол ходил. Маму звали Алевтиной Васильевной, работала она медсестрой в Боткинской больнице. Дежурила по две смены, как добавил Дюша, чтобы прокормить меня и дочь, получавшую в вузе весьма скромную стипендию.

А если я поступлю в училище, то ещё одним стипендиатом в нашей семье станет больше. Главное – не косячить в учёбе и поведении, что с моими наклонностями, как я понял, вполне могло иметь место, поскольку законный обладатель сего организма уже состоял на учёте в комиссии по делам несовершеннолетних. Впрочем, как и все мои нынешние соратники, за исключением Дюши.

Тот посещал музыкальную школу по классу фортепиано и являлся сыном вполне приличных и обеспеченных родителей: папа – профессор-филолог, мама – директор десятилетней общеобразовательной школы. И пару залётов отпрыска по хулиганке им удавалось как-то разрулить, задействуя известные им рычаги.

В общем, как я понял, компания подобралась та ещё. Верховодил в ней шестнадцатилетний первокурсник технического училища, будущий слесарь с погонялом Бугор, которому за следующий косяк светила «малолетка», как ему доходчиво объяснили в комиссии ПДН. У Бугра батя чалился по уголовной статье, мать пьянствовала, а два младших брата росли практически сами по себе, как сорняки в поле, хотя Бугор, как выяснилось позднее, всё же старался принимать какое-то участие в их воспитании, раз уж на мать надежды не было никакой.

Но воспитание это было своеобразным. Для Крутикова мечтой было попасть на зону, его прельщала блатная романтика, в таком же духе он воспитывал и братьев, которые нередко увивались за более взрослыми пацанами. Так что вырастут, похоже, такими же оболтусами, что и старший брат.

Оставались ещё Витька Мухин, он же Муха, и Жека (Сява) Путин. Муха был моим одноклассником и соседом по дому, тоже собирался поступать в «железку» и считался своего рода заместителем Бугра, негласным парторгом, если придерживаться коммунистической идеологии. Только тут идеология была несколько другая, приблатнённая. Ну а Сява был младше меня на год, но всячески хотел казаться старше как по возрасту, так и по поведению. Похвалился, что наравне с нами вовсю курил папиросы и пил крымский портвейн.

М-да, похоже, ребята круче бормотухи ничего в своей короткой жизни не употребляли. Да и дымят, небось, самосадом… Я-то уже в 1970-е, в «досаквояжную» эпоху курил «Мальборо», потом отдавал предпочтение «Кэмелу», «Парламенту», только в последние годы по рекомендации врачей перешёл на электронные сигареты. Это как секс с презервативом, даже хуже, но пожить хотелось, потому и терпел. Курить начал, глядя на старших пацанов во дворе, примерно в этом же возрасте, в каком пребывал в данный момент. Может, в этой жизни не стоит злоупотреблять вредными привычками, а лучше поберечь доставшееся мне в аренду тело? Если что, сдавать обратно буду в нормальном состоянии, хотя когда сдавать придётся и придётся ли вообще – тот ещё вопрос.

После того как парни вывалили на меня массу нужной и ненужной информации, Муха заявил:

– Пацаны, у меня тут в кустах за сараями заныкано пол-литра «Кофейного ликёра». Может, сообразим на пятерых?

«Господи, это что ещё за хрень?! – думал я, с трудом влив в себя полстакана дурно пахнувшей сладковатой жидкости. – Вот как тут избавишься от вредных привычек, когда если не станешь пить со всеми, начнут коситься. Хоть бы закусить чего взяли. Плавленые сырки в эти годы уже вроде бы должны продавать, наверняка любимая закуска советских алкашей стоит копейки».

К этому времени я окончательно оклемался от удара током. Поинтересовался, как это вообще произошло, и выяснилось, что я на спор схватил свисавший с дерева после вчерашней грозы оголённый провод. Так что теперь Бугор должен мне рупь. Новый рупь, который вошёл в обращение после проведённой 1 января этого года денежной реформы.

– Бугор слово держит, – протягивая мне слегка помятую купюру желтоватого оттенка, с ленцой процедил проигравший.

Вот же, мама дорогая, какой идиот этот Егор Мальцев! А если бы он на спор с третьего этажа сиганул? Да ещё и на асфальт? Я, конечно, в молодости тоже немало глупостей совершал, но границы чувствовал, а этот, похоже, какой-то безбашенный.

– У меня есть мятные конфеты, зажуйте, чтобы предки не унюхали, – выудил из кармана штанины пригоршню леденцов Муха и первым отправил в рот желтоватую горошину.

Я тоже взял одну, более-менее чистую, и принялся безуспешно перебивать неистребимый запах сивушного ликёра.

Тем временем вечер окончательно вступил в свои права, и было озвучено предложение разойтись по домам. Мы с Мухой двинулись вместе, раз жили в одном доме. Только в разных подъездах, к тому же он на первом этаже, а я на втором.

Дом не впечатлял. Вернее, впечатлял своей облупленной штукатуркой, покосившейся подъездной дверью, выбитыми кое-где стёклами, заменёнными кусками фанеры, а в одном случае просто подушкой, и сонмом самых разнообразных запахов, выплескивающихся во двор из раскрытых окон.

Здесь, во дворе, жизнь шла своим чередом. С криками носилась мелюзга, старики резались в домино за самодельным кривым столом, бабульки на лавке под раскидистым клёном чесали языками, сплёвывая на землю шелуху от семечек. Короче, небогатый московский дворик, каких в 1960-е годы в столице навалом. В моём детстве было примерно то же самое, всё-таки первые семь лет своей жизни я прожил в рыбинской коммуналке, и увиденное сразу вернуло меня мыслями в моё, казалось бы, уже давно забытое прошлое. Спазм сжал горло, глаза увлажнились, но я силой воли прогнал не вовремя нагрянувшую ностальгию.

– Здрасте, Алевтина Васильевна! – крикнул Муха в сторону женщины лет сорока, развешивавшей на протянутых между двух деревянных столбов верёвках выстиранное бельё.

– А, Витя, здравствуй. Ну как, нагулялись?

– Ага, в футбол играли весь день, – не моргнув глазом соврал Муха. – Мы завтра с Егором документы идём подавать в железнодорожное училище.

– Как же, помню, у нас уже всё приготовлено. Небось, проголодались, футболисты?

– Моя мамка обещала котлет пожарить к макаронам на ужин, я уже прямо чувствую запах, так что побежал. До завтра!

Муха улетел в свой подъезд, а мама потрепала меня за вихор, нежно улыбаясь:

– Иди домой, умойся и садись ужинать. Катя уже поела, там тебя на сковороде дожидается жареная картошка. А я пока белье доразвешиваю.

Да уж, ещё бы я знал, в какой квартире мы живём. Не додумался у Мухи спросить, остолоп. Ладно, сделаем вид, что нам хочется поторчать с мамой.

– Я с тобой побуду, мам, потом вместе пойдём.

– Ну постой, мне вообще-то немного осталось. Хорошо бы до утра высохло, чтобы до смены успеть снять.

– А ночью не своруют?

– Тут вроде чужие-то не ходят, хотя и было пару раз, ты же помнишь, какой Сапуниха крик подняла, когда её панталоны ночью кто-то стащил.