Письма странника. Спаси себя сам

Ну пригласили тебя, простофилю, за стол – так ешь молча, не выступай.

Неловкое молчание кто-то загладил веселым тостом. А через неделю почувствовал я легкое давление на себя со стороны замдиректора – дородной женщины, привыкшей к «почету и уважению». Но благо, что Николай Афанасьевич был человек хороший и добрый, и не без юмора. Он и поставил все на должное место.

Помню, через несколько лет, когда я не работал уже во Дворце культуры, когда отпустил бородку, которая до неузнаваемости может изменить облик человека, проходя мимо Дворца, жил-то рядом, просто решил посмотреть – как там теперь дела.

Потянуло вдруг пройти за кулисы сцены и вдохнуть какой-то специфический аромат места, на котором живет все же творчество, а не чиновничье шарканье полуботинок и туфель.

Да и так соскучился я по веселому этому народу – культработникам, аж сердце защемило.

Посидел и в пустом зрительном зале, тишина которого для меня была наполнена звуками радости и отдохновения.

И пошел я из зала.

А директор Дворца навстречу – спешил куда-то. Столкнулись на лестнице – я вверх, а он – вниз спускался.

– Здравствуйте, Николай Афанасьевич, – я к нему. И руку протягиваю. А другой рукой сановито бороду поглаживаю.

– Здравствуйте, – ответил он настороженно, здороваясь со мной. «Значит, не узнал он меня», – подумал я, и снова к нему с вопросом:

– Как у вас дела здесь? Спешите куда-то?

– Да нет, – ответил, приглядываясь. Все не мог он, видимо, понять: «Из министерства культуры? – вроде не видел такого. Может быть, из Москвы?»

– Планы культмассовых мероприятий по отделам составлены у вас только на месяц или на весь квартал? – продолжил я значительно и серьезно, раз уж так началось между нами.

– А почему на квартал? Никто не говорил, – забеспокоился он.

– Покажите, что у вас там? – вошел я в игру.

Он повернулся и пошел наверх – к своему кабинету, куда я и собирался зайти его проведать. Зашли. Я прямо рядом с его столом – в кресло. Он в стол – план искать. Там нет. Он в шкаф с папками.

– Вот, пожалуйста.

– Так, так, – стал я листать папку, не торопясь, а самого уже смех разбирает. – А у вас, вот, работала, помните, такая Татьяна Николаевна, запамятовал отчество. Года два назад. Она, что?

– Николаевна, да. Может быть, вы всех хотите заслушать? – и к пульту связи с кабинетами руку протянул.

– Да нет, спасибо, Николай Афанасьевич. Вы что – совсем не узнали меня?… – Потом мы долго смеялись. И он приглашал меня снова работать с ним.

– Вот приеду из отпуска, если приеду, тогда можно и вернуться к этому разговору. Место-то найдете, Николай Афанасьевич? Меньше чем вашим заместителем и не предлагайте, – пошутил я.

Разумеется, что в этот творчески бурный период моей «дворцовой» жизни общение с моими духовными друзьями не прекращалось. Постоянно я встречался с ними и обменивался письмами.

«Здравствуйте, Лёня и Таня. Очень признателен вам за приглашение посетить Киев и вашу Белую церковь.

Хотелось бы, конечно, побывать в Софийском Соборе, посмотреть, а если можно, то и потрогать руками и послушать сердцем выбитую на стенах его Алтаря Киевскую азбуку времен Ярослава Мудрого…

К сожалению, на это лето планы у меня несколько иные. Хочу побыть хотя бы месяц наедине с лесом, травой, с громадой синего неба, наедине с самим собой. Иногда имеет смысл остановить бег и оглядеться – туда ли ведет тропа, по которой идешь. После ухода Павла Федоровича это мне особенно необходимо. Так что ни в Таллинне, ни в Ленинграде, ни в Риге, ни в Киеве, как предполагалось ранее, побывать не придется.

Сердце подсказывает мне в это лето побыть одному…

Посылаю вам две свои статьи, обещанные ранее: «Четырехмерный мир и проблемы уфологии» и «Волны мысли и ноосфера». Они для вас. Думаю, что распространять их пока не следует. Во многом они еще сыроваты и для широкой аудитории не подходят. Сказку для взрослых «Сердце огненное», которую я вам показывал, писатели-профессионалы раскритиковали, и я с ними согласен… Пишите. Отговорка, что «нет времени» – несерьезна. Нет необходимости – другое дело. Когда же нам что-то действительно дорого, время всегда найдется.

Я же вполне извиняю любое молчание, не забывая в то же время о вашем существовании» (июль 1982).

«Добрый день, Сережа, – отвечал я очередному корреспонденту. – Чендек и Верхний Уймон хотят посетить в это лето мои хорошие знакомые: Саша Зимин и Лена Кухтова. Они по-своему интересные люди. Приютите их ненадолго, покажите Верхне-Уймонский Музей. Пусть они побродят у вас по чистому алтайскому приволью. О вашем же приглашении постоянно помню, и при случае воспользуюсь непременно. И вы, если будете в Новосибирске, заходите к нам запросто…

Несколько слов относительно арканологии в связи с вашим письмом. Освоение космической символики чрезвычайно затруднено из-за той дифференциации, которой она подвергается, проходя различные слои эпох, культур, традиций и уровней человеческого сознания. И если вы хотите серьезно заняться космическим символизмом, то надо приучить себя замечать его проявления во всем, что нас окружает – в слове и жесте, во всех встречах дня, во всех проявлениях окружающей вас природы. Мир постоянно говорит с нами, но своим языком. Это весьма непростой язык цвета и звука, аромата и ритма, которые доступны нашему физическому восприятию. Именно на таком языке и даются человечеству великие Откровения космоса. В малом Знаке природы нужно уметь увидеть, например, ее «предложение», в большом Знаке надо суметь почувствовать целый «рассказ» природы о себе. Это прекрасный путь живого творчества и живого созерцания. Желаю вам не легкого, а именно трудного успеха на этом пути. Все легкое, как правило, невесомо. Все не пропущенное через сердце остается для нас лишь абстракцией и не живет, а только мертвым грузом лежит в сознании…» (июль 1982).

«Лёня и Танечка, – вновь писал я в Белую церковь, – в прошлом письме я упоминал о том, что в ряду человеческих воплощений одна земная жизнь – лишь несколько недель в череде воплощений. Отсюда надо и исходить при оценке своих достижений… Лёня, сейчас вы пишете диссертацию по иммунологии. Но на много ли она продвинется за неделю? Малая крупица прибавится по сравнению со всей работой над ней.

Теперь представьте себе что диссертация – это человеческая жизнь, и просмотрите дальше эту аналогию. В ходе написания диссертации (в ходе человеческой жизни) какой-то добытый вами материал подойдет для нее, но может, однако, не понадобится в дальнейшем. Так вы копите лист за листом имеющийся у вас материал, поворачиваете его и так, и этак, примеряете – стоит ли его включать в окончательный текст. Да и сама исходная тема диссертации во время поисков и примерок материала к ней начинает совершенно по-новому звучать и по-новому восприниматься самим автором, чем это было в начале написания ее первой страницы. А это значит, что день ото дня молодой соискатель взрослеет (ребенок растет), и в этом взрослении его наивное детство постепенно переходит в умудренную зрелость – в духовное осознание им опыта жизни. Осознание своего опыта жизни особенно важно, поскольку он является очередной каплей в ту Великую Чашу, которая и определяет Вселенское Бытие Человека.

Даже если человек, завершая свой очередной земной путь, понял, что эту жизнь он потратил на фантом, на мыльный пузырь, то это понимание само по себе также ценно. В отрицательном опыте жизни есть существенный положительный момент – пройден, испытан и отвергнут путь, по которому в следующем физическом воплощении человек не пойдет, а инстинктивно будет искать иное решение еще не решенной им проблемы. Поэтому хочу особо отметить, учат не столько книги, сколько пройденный своими ногами Путь жизни, построенный в силу своих способностей шалаш или Храм.

Большинство же людей идут по жизни бессознательно, и учебником для них становится повторяющийся из жизни в жизнь тяжелый опыт собственных ошибок и заблуждений. Для человечества же в целом – это его опыт насилия, войн, безудержного эгоизма, отрицание всего, что так или иначе не вписывается в обиход его кабинета или спальни, туалета или кухни, которыми, в данном случае, является вся Планета…

Вы правильно пишете, что в книге Валентина Сидорова «Семь дней в Гималаях» написаны такие вещи, о которых можно не услышать за всю свою жизнь. Но ведь Сидоров смог услышать. Теперь же, после опубликования книги, многие увидели «вдруг» то, что годами безуспешно стучалось в их двери.

Но велика ли заслуга такого вторичного (разрешенного властями) понимания? Но, воистину, нужно и мужество, и устремление, и интуиция, чтобы самостоятельно увидеть восходящую сегодня ступень эволюции и, как на эскалатор, встать на нее… Лёня, хорошо, если бы Таня стала вашим сопутником жизни, а вы – ее. Таня учится на географическом. Попробуйте увязать вопросы иммунологии с проблемами населения земли и взаимопроникновения культур. Почему, например, не срабатывают защитные механизмы аборигенов – и они вымирают при завоевании их эгоистичными и безнравственными иноземцами?

Таня в этом могла бы квалифицированно помочь вам.

И возникло бы духовное созвучие между вами» (март 1983).

«Юрий Владимирович, – писал я Линнику в Петрозаводск. – Приветствую ваше начинание – написание романа. И, если я правильно понял, романа научно-фантастического, в котором будут отображены идеи Живой Этики. В отношении разыскиваемых вами книг из серии «Научной фантастики», в моей библиотеке имеются: «Человек-амфибия» А. Беляева, «Вирус В-13» М. Михеева, «Война с саламандрами» К. Чапека, «Золотой горшок» Э. Гофмана, «Человек-невидимка», «Война миров» и «Рассказы» Г. Уэллса. Любую из этих книг могу выслать вам для работы. Но хочу все же поделиться с вами своим мнением о научной фантастике, имея в виду ваше желание отобразить через нее идеи Учения…

Очень важно, чтобы в научно-фантастическом романе идеи Учения Живой Этики не воспринимались бы читателем, как очередные фантазии писателя, которые, как правило, никого ни к чему и не обязывают особо. Сам роман может быть интересен по содержанию, сложен и современен по композиции, может захватить читателя необычностью сюжета, необыкновенной широтой мировосприятия писателя, но именно потому, что он «фантастический», даже если его действие разворачивается не в иных измерениях пространства, а на земле, – все это, после прочтения такого романа, не заставит читателя отойти от привычного ему образа жизни, от обыденных чувств и мыслей. «Да, интересная фантастика», – скажет он и, зевая, оденет халат и включит телевизор с очередным развлекательным шоу или с фильмом-ужастиком, забыв уже завтра, о чем же он читал вчера в этой крутой книжке…

Действительно, очень сложно донести новое до сознания сегодняшнего уровня восприятия, донести так, чтобы сдвинуть это сознание и расширить, чтобы то, что человек прочитал, заставило бы его встряхнуться, остановиться на миг и задуматься о себе, о смысле своей жизни, о ее значимости. И в этом отношении, на мой взгляд, гораздо большего воздействия на читателя достигают не суперсовременные фантастические романы, а просто романы, просто повести, такие, например, как «Мастер и Маргарита» М. Булгакова, «Альтист Данилов» В. Орлова, «Самшитовый Лес» М. Анчарова, «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» Р. Баха, «Степной волк» Г. Гессе, «Барьер» и «Измерения» П. Вежинова, «Гадкие Лебеди» братьев Стругацких. Здесь все на земле, как бы в самой примитивной, самой обыденной обстановке, рядом с обыкновенными людьми и, в то же время, – отрыв от этой обыденности и примитива в Беспредельность, такую же реальную, как стол, за которым читатель ест, как стул, на котором он ежедневно сидит, как жена, с которой спит, ругается, которой изменяет и все-таки любит.

Как бы я хотел, чтобы именно такой роман был написан, написан талантливо и глубоко, в котором смысл Учения Живой Этики выявлялся бы рельефно, естественно и в высшей степени правдоподобно. На этом пути, может быть, и не надо собирать сборники и альманахи под грифом «НФ», которые неминуемо наложат отпечаток на ваш роман, а поискать решение в глубине сердца, найти новый путь воплощения замысла, какой-то необычный ракурс, сквозь который идеи Живой Этики смогли бы быть представлены и просто, и высоко» (апрель 1983).

«Как все же затянулась эта ваша пневмония, – писал я заболевшему Александру Черепанову в Красноярск. – Однако надеюсь, что она вскоре пройдет. Согласен, что подошло время нового этапа вашей жизни, как вы пишете, этапа «углубления, прояснения и обобщения». Думаю, однако, что смысл этого этапа все же не в том, чтобы «учиться на малых отношениях, поступках, обращая внимание на более тонкие их показатели», хотя и этот момент нужно иметь в виду.

Ваше дело, как мне все более и более становится ясным, заключается в вашем творчестве. Какое было прекрасное начало в выступлении вашего хора на дне Учителя. То, что вы сказали об Учителе и ученике, – и глубоко, и правильно, и эмоционально насыщенно. И именно здесь ваш голос звучал и высоко, и естественно. Вы были Учителем для тех, к кому обращались. И вот это состояние, в котором вы находились тогда, и есть ваше, и есть ваш Путь Жизни. Представьте себе – перед вами зал.

И вы говорите – темпераментно, искренно:

Учитель и ученик.
Какая гармония заложена в этих словах.
Какой вдохновенный ритм.
Учитель – как большой колокол,
С которым ищут созвучия малые колокола.
Учитель – как Солнце,
С которым ищут созвучия его Планеты.
И в этом вечном стремлении
Ученика и Учителя друг к другу
Заложена главная жизненная сила.