Охотничий «Декамерон»

– Это еще почему?

– Когда ставишь метку, надо поднимать ногу, иначе Дембель не признает эту процедуру юридически обоснованной!

Всеобщий хохот в столовой окончательно испортил настроение Ерофееву на целый день. Прапорщик удалился на свой склад, заперся в своей каптерке и начал строить тактические планы по дальнейшей борьбе с Дембелем,так как перспектива ставить свои метки постоянно его не устраивала.

Как я уже говорил, пес делил всех военнослужащих на три категории: собственно солдат, прапорщиков и офицеров. Различал эти категории он, очевидно, по форме одежды, причем его невозможно было запутать, переодевшись из полевой формы в повседневную и обратно. Первый кризис в его системе опознавания «свой-чужой» у него появился после того, как на полигон приехало на практические стрельбы танковое подразделение Чехословацкой армии.

Чехословаки расположились в наших пустующих казармах и в личное время свободно передвигались по жилому городку. Дембель был в замешательстве – он не знал, к какой категории отнести этих странных военнослужащих в странной форме, пытающихся заговорить с ним или отдать какую-либо команду на непонятном ему языке. Вскоре кто-то из чехов, очевидно не очень большой любитель животных, обратил внимание на пса, который задумчиво глядел на него (видимо, включил систему опознавания «свой – чужой», а она пробуксовывала). Тому такое внимание надоело, и он злобно процедил сквозь зубы примерно так: «Пшел причь, пся крев!» А чтобы у Дембеля не возникли трудности с языковым переводом, чех подкрепил свою команду пинком. С этого момента Дембель уже не сомневался, что этих ребят ни в какую из трех категорий отнести нельзя и это, скорее всего, в переводе на человеческий язык и с точки зрения пса, «не совсем друзья» нашим военнослужащим. Теперь он стал определять их по форме одежды и считать чужаками.

С тех пор Дембель обходил стороной представителей дружественного нам военного блока, причем при встрече всегда слегка приподнимал шерсть на загривке, но отнюдь не в знак приветствия.

Вскоре нашу дивизию задействовали в учениях на другом полигоне, расположенном на противоположном конце страны, у самой границы с ФРГ. Боевая техника нашего учебного центра прибыла на новый полигон железнодорожным транспортом.

Перед началом учений командир дивизии решил проверить навыки вождения танков командирами соответствующих подразделений. Все наши отцы-командиры от батальонного звена и выше должны были, управляя танком, пройти маршрут с элементами различной сложности.

Наиболее сложным считалось преодоление «горки», с остановкой на подъеме и спуске. Сразу же после спуска необходимо было преодолеть вырытый в грунте котлован, заполненный водой, шириной немного больше ширины танка, глубиной полтора и длиной метров пять. Этот элемент маршрута должен был дать практику водителю танка преодолевать брод в водной преграде.

Надо сказать, что в моем родном батальоне замполитом был майор предпенсионного возраста, который прибыл к нам по прямой замене из артиллерийского подразделения. Естественно, водить танк он не умел. По прибытии в полк на занятиях ему показали, как это делается, и он даже провел танк самостоятельно пару сотен метров. На этом его обучение вождению закончилось. Сейчас же поступил приказ, и хочешь не хочешь, а выполнять его надо.

Командиры-танкисты всех подразделений начали сдавать зачет по вождению без каких-либо замечаний, показывая хорошее время прохождения маршрута.

Генерал был доволен как от выучки командиров, так и от своей идеи проверки. Настала очередь нашего замполита. Майор сел в танк, завел его, поставил ручкой управления почти максимальные обороты двигателя и начал свой «исторический заезд». Наш комбат прокомментировал это событие примерно так: «Я предполагаю, что конец света, возможно, начнется с этого заезда».

Между тем замполит погнал танк на максимальной скорости, сшибая по пути ограждения, знаки разметки и прочее оборудование учебного маршрута. Причем нигде не снижал скорости, как он впоследствии объяснил, не мог в движении нащупать(!) педаль тормоза. На полной скорости лихо подкатил к тренажеру «горка», где должен был затормозить и удержать танк на подъеме и спуске.

Конечно, нигде он не останавливался, а с вершины «горки» прямо-таки полетел по инерции, невольно изображая «летающий танк». И в таком режиме влетел в ров, наполненный водой. Дальше, по рассказу очевидца-офицера, находившегося на наблюдательной вышке рядом с генералом, произошло следующее.

Комдив полдня наблюдал за сдачей зачета по вождению, сильно утомился, бинокль «держал без рук, одними бровями». В какой-то момент вдруг видит, как лихой танкист, пролетев половину спуска с горки по воздуху, с размаху влетел в котлован с водой и из котлована вместо танка появился водяной вал, эдакое «сухопутное цунами», которое начало двигаться в сторону наблюдательной вышки.

Изумлению генерала не было предела, его брови поползли вверх, бинокль выпал. К счастью, не доехав пару десятков метров до вышки, танк заглох. «Цунами» самостоятельно, по инерции еще продвинулось около десяти метров, но, не чувствуя сзади своего «инициатора», пошло на убыль и превратилось в обыкновенную лужу, правда очень большую.

Неподдельное изумление генерала сменилось к тому времени на справедливое негодование от такого «мастерства». Оставшиеся несколько человек, не успевшие сдать зачет по вождению, уже не смогли бы полноценно пройти элемент маршрута «водный брод», поскольку в котловане не осталось воды – замполит ее всю «увез» в сторону вышки.

Комдив быстро сделал вывод, что выучка у подразделений недостаточна на тот момент, и отправил личный состав дивизии на две недели по своим учебным центрам «оттачивать мастерство».

Очевидно, это был лишь повод изменить дату начала учений, поскольку в нескольких десятках километров, на территории ФРГ, у войск НАТО также произошло изменение в дате начала учений их подразделений. Такие тонкости стали нам известны, естественно, из различных «свободных голосов», вещавших на русском языке. Но политика политикой, а меня этот факт коснулся непосредственно.

Из учебного центра «Любава» прибыло восемь учебно-боевых машин разных типов под охраной полигонного караула, где начальником караула был назначен я. Так вот в соответствии с последним приказом подразделения дивизии убыли, а я с караулом для охраны восьми единиц боевой техники остался, так как отцы-командиры посчитали нецелесообразным возвращать технику на зимние квартиры сроком в две недели.

Караул состоял из шести человек, я седьмой, плюс Дембель. Начпрод оставил мне для питания семи человек сухой паек на четыре дня и пообещал, что пришлет еще необходимое количество продуктов автомашиной в расчете на десять дней примерно через два-три дня.

Но, как потом стало известно, он попросту забыл о нас. Автомобиль с продуктами и с извинениями прибыл через девять дней после обещанной даты. Мощной радиостанции у нас не было, сообщить о своем бедственном положении я не мог, пришлось искать выход из проблемы самостоятельно.

Этот полигон (его называли «Мемонь») находился в горнолесистой местности, на месте бывшего (во время войны) учебного центра Вермахта. Мы устроились с относительным комфортом в старом просторном немецком блиндаже, организовали быт и караульную службу.

Дни потекли как-то незаметно, по распорядку. Но, как выразился старшина, для полного солдатского счастья не хватало бани, необходимость которой была очевидна. Как немцы из учебного центра Вермахта несколько десятков лет назад обходились без этого «храма санитарной гигиены» – большая загадка. Недалеко от нашего «спального» блиндажа торчал на поверхности, как гриб, старый немецкий железобетонный ДОТ, размером примерно два метра на три. Старшина обратил внимание на этот образец творения немецкой военной мысли и стал усиленно думать, как извлечь из него корысть. Он задумчиво походил вокруг ДОТа, зашел вовнутрь, Слегка попинал стенки ногой и, убедившись, что ни время, ни события не нанесли ущерб строению, решил его использовать… под баню.

Мысль о бане, видимо, родилась у него в соответствии с жившей среди солдат-танкистов нашего подразделения байки о том, что наш старшина ранее служил в учебном танковом подразделении и ему часто приходилось находится в танке во время движения без шлемофона, по этой причине сослуживцы рекомендовали всем вводить «корректирующий коэффициент» почти на все его решения, хотя в данном случае к этому решению, скорее всего, подтолкнул его вид закопченных стен (сквозь копоть на стене виднелся старый немецкий текст, из которого можно было прочитать одно слово – «ферботен» («запрещается»), и как бы наперекор смыслу этой надписи по копоти шли современные солдатские «наскальные рисунки» в виде незабвенных буквенных сочетаний ДМБ с припиской года).

Идея обустройства бани заполнила все его мозги и, как я полагаю, вытеснила оттуда на время реализации этого проекта почти все мысли, не имеющие отношения к строительству, и возможно, даже часть инстинктов. Для оборудования бани старшина нашел две половинки старого немецкого фугаса размером около метра в диаметре. Каждая из половинок производила впечатление «офисного казана» для бешбармака. После некоторых раздумий старшина водрузил одну емкость на небольшой очаг, а вторую, для холодной воды, поставил на пол. Видимо, процесс обустройства бани «курировала его строительная муза», поскольку он напринимал столько оригинальных решений, что непременно бы утер нос немецким военным строителям, если бы «творил» одновременно с ними. Вскоре это сооружение он объявил баней «по-черному» и запалил дрова в очаге, предварительно заткнув все амбразуры. Дым из ДОТа выходил через штатное вентиляционное отверстие на крыше, а приток свежего воздуха осуществлялся через отверстие в двери. Тяга оказалась хорошей, и через три часа непрерывного сжигания дров в очаге температура внутри была не меньше, чем в сауне. После небольшого проветривания помещения этой импровизированной бани личный состав уже млел от банных процедур. Начало сбываться предсказание старшины: «С баней вам будет так приятно служить, что улыбку с вашего лица сможет снять только хирург!».

Все было прекрасно, однако на третий день меня и старшину уже мучил вопрос: чем кормить людей через день-два? Старшина был в звании прапорщика, а это звание уже обязывало его решить эту бытовую проблему. Он целый день ходил и «морщил ум», а к вечеру выдал план построения нашего благополучия. Старшина предложил следующее.

– Нам необходимо мясо, хлеб, овощи.

– Старшина, ты прозорлив, как три студента вместе! Но как, скажи мне, добыть мясо, не покушаясь на жизнь нашего любимца Дембеля?

– Надо организовывать охоту на кабана.

Такое предложение застало меня врасплох. Мои мысли были в поиске, но почему-то не в этом на правлении. Ну что ж, не так страшен черт, как его малютка!

– Ну, допустим, оружие у нас есть, но где мы возьмем патроны?

Надо сказать, что мой караул был вооружен двумя автоматами АКС («Калашников» со складным прикладом), но без патронов. Кроме того, на каждом танке стоял спаренный пулемет, но опять же без патронов. Однако это обстоятельство нисколько не смутило нашего «гения компромисса» (очевидно нахождение в движущемся танке без шлемофона имело кроме отрицательного еще и положительный эффект).

– Товарищ лейтенант, постройте личный состав и прикажите выложить все содержимое карманов, уверяю вас, патронов к автомату вы найдете достаточно.

Я так и поступил. Действительно, в многочисленных карманах танковых комбинезонов бойцов я обнаружил и изъял восемнадцать боевых патронов для автомата АКС, причем больше половины были с трассирующими пулями. Конечно, это был побочный эффект учений с боевой стрельбой, и нужны они были солдатам, очевидно, для сувенирных поделок. К тому времени мысль старшины уже расползлась по древу нашей проблемы, и он подсказал еще один источник боевых патронов, но уже к спаренному танковому пулемету. Поскольку наша боевая техника была из разряда учебно-боевых машин, на учениях из них велась боевая стрельба из спаренного пулемета. По неопытности заряжающих (когда заряжающий два раза передергивает затвор снаряженного пулемета) или во время самого снаряжения пулемета питающей лентой, а может, по другим причинам, боевые патроны падали на поворотный пол танка и закатывались в конце концов под него. Старшина поднял поворотные полы всех машин и собрал коллекцию из годных к стрельбе двенадцати патронов. Таким образом вопрос с оружием вроде бы решался, осталось найти дичь.

Надо сказать, что на территории полигона произрастали многочисленные дубовые рощицы, дававшие осенью обильные урожаи желудей. Этим обстоятельством самым бессовестным образом пользовались многочисленные семейства диких кабанов. Сюда они приходили, как в командировку, из соседних с полигоном районов. Местные охотобщества, как нарочно, раскладывали до самых границ полигона подкормку для них в виде небольших кучек доброго картофеля и моркови. Это побуждало кабанов подойти к границе полигона и даже перейти ее, и они тут же находили этот «дубовый деликатес». Поиски заканчивались общим актом чревоугодия, сопровождавшегося довольным хрюканьем. Так что с дичью проблема тоже не просматривалась. Взвесив все эти обстоятельства, я принял решение организовать охоту на кабана в пределах нашей территории двумя группами: я с Дембелем – поисковая группа и старшина с двумя бойцами, вооруженный снятым с танка спаренным пулеметом, – в засаде в местах возможной кормежки кабанов. Охоту начали ранним утром, еще в сумерках. Я, с автоматом наперевес и Дембелем, осторожно (вечером прошел дождь и под ногами листва не шуршала) обходили места возможных кормежек свиней, однако мы чуть было из охотников не превратились в объект охоты. Пробираясь сквозь заросли кустарника, я услышал характерный металлический лязг взводимого пулеметного затвора и понял – дело дрянь. Группа старшины вполне могла принять меня и пса в темноте, да еще в кустах, за кабанчиков. Я замер, и Дембель, на наше счастье, тоже. Мне пришлось окрикнуть старшину по фамилии, и это, полагаю, спасло нас от пулеметной очереди. Подойдя ближе, я увидел старшину сидящим на ветвях дуба в позе Соловья-разбойника, а рядом по бокам расположились его подручные, ствол пулемета смотрел в направлении, из которого мы только что вышли. Это обстоятельство подсказало мне: группам надо охотиться раздельно, в разные ночи. Так мы и сделали, но следующие две ночи не дали результата.

Наш суточный объем пищи приближался к объему пайка блокадного города, настроение падало пропорционально уменьшению пайка. В очередной раз я вышел на охоту, в то время как бойцы со старшиной отдыхали. Дембель почти освоился с ролью охотничьей собаки, видно было, что ему даже приятна эта роль, и вел себя уместно – бежал впереди меня метрах в двадцати-тридцати, изображая поиск дичи. Наступало утро, видимость была сносная, хотя на землю упал негустой, в виде дымки, туман. Было довольно прохладно, чувствовалось слабое движение воздуха, которое еще нельзя было назвать ветром. Установилась предутренняя тишина.

Вдруг пес остановился и начал принюхиваться. И в это время из кустов с большим шумом прямо-таки выпрыгнул, как чертик из табакерки, здоровенный секач (матерый кабан). Как мы потом установили, исследовав следы их изыскательной работы, кабан со своим гаремом (пять-шесть свинок) и поросятами кормился под дубом желудями. Я находился довольно далеко от него, поэтому меня он не учуял (иначе увел бы все стадо – с человеком дикие кабаны без нужды предпочитают неконтактировать), а уловил запах пса, которого генетически относил к «врагам народа», и, не раздумывая, решил использовать свое преимущество – напасть первым. Секач, прыжком оказавшись перед этим дальним родственником волка (естественно, Дембель даже не догадывался о наличии у себя таких родственников), рылом, на котором красовались два здоровенных клыка, сделал движение, напоминающее удар боксера, в сторону незадачливого пса-охотника. Но Дембель за мгновение до этого понял ситуацию – «было время его предкам разбрасывать камни, а теперь ему настало время делать ноги» – и успел развернуться по направлению ко мне, предполагая встретить опасность под моей защитой. Удар клыков секача пришелся ему в мякоть задней лапы. Пес коротко взвизгнул и метнулся ко мне, по пути преобразуя полученную кинетическую энергию в скорость. Тут он добился большого успеха – такой скорости от него никто не ожидал, включая кабана. Мгновение – и разрыв между кабаном и псом увеличился метров до десяти. За это время я успел вскинуть автомат и выпустить очередь из шести патронов. Поскольку каждый второй патрон в магазине был трассирующий, я видел примерную траекторию выпущенных пуль: первые две пули прошли перед кабаном, а три пули попали в цель, причем одна трассирующая пуля срикошетила от покатого лба и ушла, набирая высоту. Кабан рухнул, не добежав до меня метра три.

Я не стал размышлять, что бы было, если бы я не попал в эту живую торпеду. Дембель стоял позади меня, шумно и часто дыша, шерсть на загривке стояла дыбом, из раны на лапе обильно текла кровь. По выражению его морды было видно, как он сильно напугался. Пес медленно приходил в себя от испуга и спринтерского забега. Я подошел к кабану, ткнул его стволом автомата – тот был неподвижен. В это время самообладание, поплутав, вернулось к своему хозяину, то есть к Дембелю, и втиснулось в его вспотевшую душу. Прихромав к поверженной туше бывшего грозного противника, он обошел ее вокруг и, неожиданно сделан выпад, укусил коротко за ногу секача – никакой реакции! Тут уж пес окончательно осмелел – начал отрывисто лаять на тушу, а в промежутках лая хватать зубами за шкуру. Всю его суету можно было перевести примерно так: «Что, фраер, лежишь, скучаешь? Ты на кого свои поганые клыки поднял? На нас, конкретных пацанов, подлец! Совсем все ранцы попутал!» После этого он попытался пометить тушу кабана, но я пресек это вольнодумство, и он ограничился меткой на ближайших кустах.

Вскоре послышался топот солдатских сапог и на полянку выбежал старшина с двумя бойцами, прибежавшие на звуки выстрелов. После радостных воплей и телодвижений, напоминающих танец древних охотников, кабана быстро освежевали и понесли к нашему блиндажу. Сзади этой процессии плелся Дембель, именно плелся, поскольку его обычный бег ограничивала раненая лапа, но больше всего мешал раздувшийся живот, куда он упрятал все отходы разделки туши.

Таким образом проблема с мясом была решена. В этот же день старшина, взяв с собой одного бойца, ушел в сторону границы полигона и пришел через пару часов с мешком картофеля и моркови. В нашем положении это был уже кулинарный изыск, и его появление объяснил тем, что он якобы позаимствовал овощи у бедных зверушек, то бишь кабанов. Оставалось добыть хлеб и соль. Вечером у меня со старшиной состоялся следующий разговор.

– Товарищ лейтенант, у меня есть идея добычи хлеба, но мне необходим плавающий танк ПТ-70.

Плавающий танк был в группе нашей техники, и мы его периодически использовали в поездках за питьевой водой к ближайшему роднику.

– Уж не хочешь ли ты организовать маленький «экс» с применением танка?

– Нет, никакой уголовщины, тем более международной. Вся процедура будет проходить под вашим контролем.

Затем старшина поведал мне свое видение решения хлебной проблемы. Не заметив каких-либо серьезных причин, препятствующих реализации этого хитроумного плана, я дал добро для наступления светлого «хлебного» завтра, пообещав взять под контроль обе части этого уравнения.

Ранним утром я подошел к стоянке боевой техники. Возле плавающего танка меня ждал старшина, механик-водитель находился на своем месте, на люке башни сидел Дембель и, пользуясь свободным временем, зализывал свою рану на ноге. Мы расселись на броне и тронулись в путь. Проехав с десяток километров по лесной дороге мимо дубовых и буковых рощиц, выехали на большую поляну, на краю которой расположился полевой хлебозавод наших союзников чехословаков. Они также были задействованы на учениях и по этому поводу развернули свои тылы. Хлебозавод представлял собой большую армейскую палатку, окруженную временным дощатым забором, выкрашенным в защитный цвет. Старшина подошел к забору, отодвинул одну из досок и кому-то крикнул. Из проема показался один из работников завода в белом переднике, очевидно солдат срочной службы, и передал старшине большой каравай хлеба, прошел к танку, сел на место механика-водителя, который, в свою очередь, перебрался на броню возле люка и подключил свой шлем к внутренней связи танка. Затем, подсказывая этому пекарю порядок вождения машины, начал движение на самой малой скорости по кругу диаметром метров триста. Закончив круг, пекарь освободил место следующему любителю вождения боевой техники, который закрепил свое желание очередным караваем хлеба. Старшина бережно складывал хлеб в заранее приготовленный мешок. Таким странным образом в мешке накопилось около десятка караваев армейского чешского хлеба. Последние два любителя расплатились за этот «мастер-класс» вождения двумя килограммовыми армейскими мешочками поваренной соли, которая была для нас весьма кстати. Закончив «операцию», мы так же незаметно по лесной дороге удалились в свой лагерь.

Так весьма оригинальным способом старшина нашел путь решения продовольственной проблемы, и мы даже создали некоторые излишки в виде солонины и копченого окорока. Прошли годы, но я всегда вспоминал этого старшину добрым словом – вот, что значит, человеку быть на своем месте!

После возвращения в учебный центр служба и, соответственно, наша жизнь пошла в прежнем русле. Самым примечательным в этом потоке служебных будней был, пожалуй, распорядок дня Дембеля и поступок, который он совершил на основе «своих убеждений» и воспитания.

Первое знакомство Дембеля с командиром полигонной команды произошло при интересных обстоятельствах. Командир в звании майора недавно прибыл на полигон, сменив своего предшественника, и сразу же начал «закручивать гайки» по дисциплине полигонной команде. Первым делом он решил проконтролировать утреннюю побудку личного состава команды. Для этого он пришел в казарму за несколько минут до подъема. Тут надо сказать, что у Дембеля уже выработалась к тому времени устойчивая привычка всеми правдами и неправдами проникать в казарму на ночлег, где иногда позволял себе спать в ногах на постели одного из своих многочисленных «кентов».