Андрей Сахаров. Наука и Свобода

Игорь Тамм, безработный теоретик

Десятилетие это было самым черным в жизни Тамма. В 1937-м он лишился троих близких ему людей: младшего брата, друга юности, и любимого ученика. Почему его самого не объявили «врагом народа», понять трудно, но в хаосе Большого террора таких непонятных вещей много. Ясно лишь, что звание члена-корреспондента Академии наук тогда никого не защищало, и ядерной физике было еще далеко до стратегической профессии.

Потери Тридцать седьмого повлекли за собой «оргвыводы», – ректор университета «порекомендовал» Тамму подать в отставку с должности заведующего кафедрой теоретической физики. А после ареста в 1938 году сотрудника ФИАНа Румера «приняли меры» и в Академии наук. Из-за «необеспеченности руководства со стороны заведующего отделом [Тамма], недостаточной работы по подготовке кадров» теоротдел закрыли, а его сотрудников распределили по лабораториям[103 - Геккер И. Р., Стародуб А. Н., Фридман С. А. Физический институт Академии Наук на Миусской площади (К истории ФИАНа), Препринт № 78, М., 1989, с. 11.].

Затем мрачные годы войны и эвакуации института в Казань до осени 1943 года. Лишь после возвращения ФИАНа в Москву теоротдел восстановили, и Тамм занял свое место. Труднее было с творческой безработицей, – за десятилетие ученый не решил ни одной задачи, сопоставимой с результатами предшествующих лет. Условия военного времени многое могут объяснить, но для страстной натуры Тамма такие объяснения мало что значили – значила бесплодность усилий построить теорию ядерных сил.

К природному энтузиазму Тамма добавлялось то, что в физику он входил в революционное для нее время, когда радикально менялись самые основные ее понятия: пространство, время, причинность. Осуществилась мечта алхимиков – ядерные «алфизики» научились превращать один элемент в другой. Выдающиеся теоретики, начиная с Бора, под впечатлением от удивительных экспериментов и революционного темпа перемен несколько лет даже серьезно обсуждали другую несбыточную мечту – вечный двигатель (но убедились, что это уже чересчур). А Тамму удалось внести вклад в понимание не-элементарности элементарных частиц.

Это теперь ясно, что революционный период в фундаментальной физике закончился в начале 1930-х годов. А поколение, на глазах которого революция совершалась, надолго сохранило революционный азарт. Азартный от рождения Тамм – в особенности. У него, настоящего профессионала, за плечами было семь первоклассных результатов, включая теорию излучения Вавилова-Черенкова (за которую ему предстояло получить Нобелевскую премию). Однако сам он больше всего ценил свою – неправильную в узком смысле – идею 1934 года о механизме ядерных сил. Тогда он имел дело с передним краем физического знания, и выдвинутая им идея была шагом за тот край.

К физике он относился глубоко эмоционально. «В красивую теорию можно влюбиться, как в красивую женщину», – говорил он[104 - Кадышевский В. Г. «Что бы вы хотели спросить у академика Тамма?» // Природа 1995, № 7, с. 56.]. А когда «научный роман» оказывался лишь опьянившей на время страстью, он – опустошенный и несчастный – просил молодых сотрудников «подкинуть какую-нибудь задачку» и называл это «опохмелиться после запоя»[105 - Фейнберг Е. Л. Эпоха и личность // Воспоминания о Тамме. 1995, с. 314.]. Последние полтора десятилетия своей жизни он отдался – безответной, увы, – влюбленности в чарующе-прекрасную и смелую идею, обещавшую, казалось ему, фундаментальное продвижение вглубь микромира…

Член-корреспондент АН СССР И. Е. Тамм в горах, 1947 год

Тамм на семинаре

«Истинная его [И. Е. Тамма] страсть, мучившая всю жизнь и дававшая его жизни высший смысл, – фундаментальная физика. Недаром он сказал за несколько лет до смерти, уже тяжело больной, что мечтает дожить до построения Новой (с большой буквы) теории элементарных частиц, отвечающей на «проклятые вопросы», и быть в состоянии понять ее…» [Андрей Сахаров. «Воспоминания»]

К появлению нового аспиранта Андрея Сахарова ФИАН состоял из семи лабораторий (атомного ядра, колебаний, оптики, люминесценции, спектрального анализа, диэлектриков, акустики) и теоретического отдела. Теоротдел возглавлял Игорь Тамм, его заместителем был Виталий Гинзбург, работали старшие научные сотрудники Д. Блохинцев, М. Марков, Е. Фейнберг и акад. В. Фок (по совместительству), а также восемь докторантов и аспирантов[106 - Архив РАН 532-1-101 (Отчет о научно-исследовательской работе Института за 1945 г., 118л.), л. 1-14. Геккер И. Р., Стародуб А. Н., Фридман С. А. Физический институт Академии Наук на Миусской площади (К истории ФИАНа), Препринт № 78, М., 1989, с. 31.].

Под руководством Тамма действовал «Большой теоретический коллоквиум», на котором, помимо фиановцев, выступали другие ведущие физики страны, включая Ландау, и собиралась аудитория около трех десятков человек. Темы докладов представляли всю физику: от квантовой теории до расширяющейся Вселенной, от ядерной физики до распространения радиоволн. Однако в самом теоротделе, согласно отчету за 1945 год, «внимание было сосредоточено на проблеме элементарных частиц и их взаимодействия». И эта проблема должна была остаться центральной: «В предстоящей пятилетке Теоретический отдел предполагает в еще большей мере, чем раньше, сконцентрировать свою работу на основных проблемах современной физической теории: теории элементарных частиц и их взаимодействий»[107 - Архив РАН 532-1-101, л. 95.].

Трудно это читать без сострадания, понимая, сколь многого еще не знала физика 1945 года об элементарных частицах. К счастью для аспиранта Сахарова, ни он, ни его руководитель этого не ведали. Поэтому аспирант успешно осваивал ремесло физика-теоретика, проводя сложные расчеты и готовя свою первую публикацию, которая появилась в 1947 году[108 - Сахаров А. Д. Генерация жесткой компоненты космических лучей (ЖЭТФ, 1947) // Научные труды. М.: Центрком, 1995, с. 91–104.]. Тогда же он увидел, что проблема ядерных сил вошла в область государственной безопасности:

«Редакция [журнала] при публикации заменила название «Генерация мезонов» на неточное «Генерация жесткой компоненты космических лучей»; Игорь Евгеньевич [Тамм] объяснил мне замену так:

– Даже Лаврентий Павлович (Берия) знает, что такое мезоны».

Однако даже всемогущий шеф госбезопасности не мог тогда знать по-настоящему, что такое мезоны. Летом 1947 года теоретики ФИАНа опубликовали сборник «Мезон», под редакцией Тамма, посвященный состоянию теории ядерных сил, – состоянию неудовлетворительному[109 - Мезон. Под ред. И. Е. Тамма. М., ГИТТЛ, 1947.]. В предисловии указано: «Все авторы сборника являются в первом и втором поколении учениками незабвенного Леонида Исааковича Мандельштама, светлой памяти которого они решаются посвятить этот сборник».

Это – грустная книга не только потому, что авторы ощущали себя осиротевшими, но и потому что сборник весь оказался пустой породой. Единственное зерно оптимизма в этой книге связано с исследованиями братьев А. И. Алиханова и А. И. Алиханьяна, которые объявили, что обнаружили в космических лучах целое семейство новых частиц и придумали даже название для них – «варитроны». Экспериментаторы ФИАНа скептически отнеслись к этим находкам, однако теоретики так нуждались в прорыве, что – вместе с авторами, – приняли желаемое за действительное.

Теоретики ошиблись, – удостоенные Сталинской премии 1948 года варитроны оказались миражом. Но ученые были правы в своих ожиданиях, – в экспериментах того же рода, примерно в то же время, хотя и в другой стране – в Англии, – были открыты настоящие мезоны. Впрочем, и это открытие, отмеченное Нобелевской премией, не решило проблему ядерных сил так, как об этом мечтал Тамм. Как напишет через сорок (!) лет Сахаров: «вся очень хитрая механика [ядерных] взаимодействий до конца не выяснена до сих пор, хотя каждое последующее десятилетие приносило удивительные экспериментальные открытия и глубокие теоретические идеи».

Исследовательский тупик, в котором оказался Тамм, пошел, возможно, на пользу его аспиранту, так же как научная безработица Мандельштама в Одессе начала 1920-х годов помогла Тамму: учитель мог уделять больше внимания ученику.

Это было не только личное общение, но и обязанность аспирантов рассказывать на семинарах новые статьи из научных журналов, прежде всего из главного тогда – «ФизРева» (Physical Review). Для этого надо было на ходу освоить английский язык и, главное, освоить язык живой теоретической физики, что еще трудней, потому что «язык» этот менялся на ходу – с каждой новым продвижением науки.

Другое требование Тамма к аспирантам – преподавать. Сахаров прочитал тогда курсы электричества, теории относительности, ядерной физики в Энергетическом институте. Готовясь к лекциям, он сам систематически осваивал предметы, наверстывая упущенное в годы войны, и потом сожалел, что судьба дала ему на это лишь полтора года, что он не успел так – преподавательски – проработать другие разделы теоретической физики. И, тем не менее, фундаментом всей его научной жизни он считал «понимание, которое приобрел в первые фиановские годы под руководством Игоря Евгеньевича».

Переходы типа 0 ? 0

Так, не слишком вдохновляюще, звучала тема диссертации, которую Андрей Сахаров выбрал себе, убедившись, что выдвинутая Таммом ядерная гипотеза не работает. Речь все равно шла о жизни ядра, но уже не о «смысле» его жизни, а о тех нечастых случаях, когда ядро переходит из одного состояния в другое почему-то без излучения. На это «почему» и ответил Сахаров в своей диссертации.

Вопрос был насущный. Тремя годами позже той же теме посвятил свою диссертацию в Кембриджском университете известный ныне английский теоретик Р. Г. Далитц[110 - Далитц Р. Г. Кандидатская диссертация Андрея Сахарова // Сахаров А. Д. Научные труды. М.: Центрком, 1995, с. 485.]. Был ли это главный вопрос тогдашней физики? Нет. Но то был жизненный вопрос, или, старомодно выражаясь, загадка природы. История физики знает, что вопрос, считающийся самым главным, со временем, бывает, вообще теряет смысл и смывается потоком знания, а вопрос, кажущийся частным, конкретным, открывает иногда новое русло для этого потока. И заранее никто не знает, чего можно ждать от данной «загадки природы». А сама природа не делит свои загадки на большие и маленькие. Так относился к науке и Сахаров.

Об этом сказал на защите его диссертации 3 ноября 1947 года председатель экзаменационной комиссии Ландсберг: «У молодых теоретиков, которые заняты такими областями, как область космических лучей, как область ядра, часто бывает некоторое пренебрежение к более классическим разделам, далеким от этого круга вопросам. Но Сахаров на всех экзаменах выступал с полным пониманием любого вопроса, с которым он сталкивался. Все проклятые, каверзные вопросы, на которых большинство аспирантов так или иначе спотыкаются, у него не вызывали никакого затруднения. Это внешнее проявление того, что этот человек в молодом возрасте обладает достаточно широким научным кругозором и не только по специальным разделам, но и по всем разделам теоретической физики».[111 - Стенограмма заседания Ученого совета ФИАНа 3. 11. 1947 (Защита диссертации А. Д. Сахаровым), Архив РАН 532-1-133, л. 107. Сахаров А. Д. Научные труды. 1995, с. 484.]

Впрочем, широта кругозора – не то же самое, что глубина знаний. На защите Тамм рассказал, почему среди экзаменационных оценок Сахарова есть одна оценка «хорошо». Когда тот на экзамене излагал свои соображения, Тамм «с ним очень долго спорил, считая, что они неверны. И поставили ему оценку «хорошо». Через день он пришел ко мне на дом и убедил, что я был неправ»[112 - Стенограмма заседания Ученого совета ФИАНа 3. 11. 1947 (Защита диссертации А. Д. Сахаровым) Архив РАН 532-1-133, л. 106; Сахаров А. Д. Научные труды. 1995, с. 483. Архив РАН 524-9-463 (Дело аспиранта А. Д. Сахарова), л. 17.]. Подчеркнув, что в Сахарове сочетаются умение ясно представить картину явления и мастерское владение математическим аппаратом для решения задачи, Тамм завершил свой отзыв словами: «Андрею Дмитриевичу очень многое дано и от него очень многого можно ждать. И я очень рад, что наш теоретический отдел ФИАН может в ближайшее время обогатиться таким сотрудником».

Неудивительно, что после таких отзывов Ученый совет единогласно проголосовал за присуждение Андрею Сахарову ученой степени кандидата физико-математических наук. Совет не обратил внимание на то, что экзамен по марксистско-ленинской философии Сахаров сдал со второй попытки: «Меня спросили, читал ли я какие-нибудь философские произведения Чернышевского – тогда уже начиналась мода на чисто русских ученых и философов, без западного душка. Я с излишней откровенностью ответил, что не читал, но знаю, о чем речь, – и получил «двойку». Через неделю я прочитал все требуемое и пересдал на «пятерку»».

Память тут ему немного изменила – он получил «хорошо»[113 - Архив РАН 524-9-463, л. 24 (Кандидатские испытания [А. Д. Сахарова] по диалектическому и историческому материализму 24 июня 1947 года)]. И вопросы на пересдаче были интереснее и символичнее. Во-первых, надо было рассказать о взглядах Герцена, глубоко русского «западника», и о роли интеллигенции в советском обществе. На эти вопросы Сахарову предстояло ответить всей своей жизнью. Труднее был вопрос «о борьбе Ленина против физического идеализма». Жаль, что архивы не сохранили ответ Сахарова – такого же идеалиста, как и его учитель Тамм, который за двадцать лет до того признался: «Что такое материализм в точных науках, я вообще не понимаю – есть наука, и все».[114 - И. Е. Тамм в дневниках и письмах.]

После пересдачи экзамена по философии, а точнее «кандидатских испытаний по диалектическому и историческому материализму», Сахарову пришлось практически испытать материальность мира. Был уже конец июня, время отпусков, и защиту диссертации перенесли на осень. А на аспирантскую стипендию и карточки содержать семью, когда дочке два года и жена не работает, было очень трудно. Выручал огород, на котором молодой теоретик сажал картошку плечом к плечу с другими фиановцами.

Главной же трудностью жизни было отсутствие жилья. У родителей – одна комната в общей квартире. Молодой семье приходилось снимать комнаты – холодные, сырые, проходные, подвальные, и на небольшие сроки. Пока подыскивалась следующая, жили вместе с родителями – пятеро в одной комнате (брат Андрея Юрий, ушедший добровольцем на фронт, вернулся домой в конце 1945 года). Бедой было то, что мать не приняла невестку с самого начала, как только та приехала в Москву с маленькой дочкой, родившейся в Ульяновске через несколько недель после отъезда Андрея. Мать была уверена, что ее горячо любимый сын заслуживает большего, чем провинциальная девушка Клава Вихирева. Как считал Андрей, в этом треугольнике все «в равной мере были виноваты – или не виноваты» и он, и жена, и мать. Андрей подрабатывал, преподавая в Энергетическом институте и в вечерней школе, но на оплату жилья денег хронически не хватало. Помогали родители, дал в долг Тамм. Лишь после защиты диссертации Сахаров получил комнату в академической гостинице.

Зная столь острую нужду молодого ученого в жилье, можно оценить его отказ решить эту проблему. Он дважды получил такое заманчивое предложение – за год до защиты диссертации и накануне ее. Первый раз предложение исходило от неизвестного ему человека, назвавшегося «генералом Зверевым», второй раз от самого Курчатова. Первый раз Сахарову предложили «перейти работать в нашу систему для участия в выполнении важных правительственных заданий», второй – перейти в институт Курчатова и заниматься теоретической ядерной физикой. Там работали хорошо известные Сахарову теоретики, его оппоненты по диссертации – А. Б. Мигдал и И. Я. Померанчук. Ему предлагалась высокая зарплата и, главное, квартира в Москве. Но он отказался: «Я подумал, что не для того я уехал с завода в последние месяцы войны в ФИАН к Игорю Евгеньевичу для научной работы на переднем крае теоретической физики, чтобы сейчас все это бросить. Я сказал коротко, что сейчас я хочу продолжить свою чисто теоретическую работу в отделе Тамма».

Диссертация была лишь малой частью этой работы, многими кровеносными сосудами связанной с другими вопросами, над которыми думал молодой теоретик. Один из этих вопросов касался фундаментальной проблемы квантовой теории, другие были весьма конкретны, но все их Сахаров сам задавал себе и природе. И эта творческая свобода была ему дороже благ «специальной физики»:

…для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам…

Впрочем, он знал, что и в ФИАНе ученая степень облегчит ему материальные тяготы жизни. Не мог он не чувствовать и расположение к нему научных руководителей. За два дня до защиты распоряжением директора института Вавилова его назначили на должность научного сотрудника[115 - Архив РАН 411-3-533 (Л. д. акад. А. Д. Сахарова), л. 2; 532-1-140. Согласно штатному расписанию Теоротдела на 1948 год, из старших научных сотрудников Сахаров – единственный кандидат наук (с окладом 3000 руб), остальные – доктора наук (с окладом 4000 руб).]. Это было распоряжение уже не просто директора ФИАНа, а президента Академии наук СССР.

Глава 7. Директор ФИАНа – президент Академии

Выбор Вавилова

Как получилось, что Сергей Вавилов занял высший научный пост страны? Выборам в Академии, состоявшимся 17 июля 1945 года, предшествовал подбор в наивысшей советской инстанции, и сохранился документ, помогающий понять обстоятельства этого решения. Это справка КГБ от 8 июля «о научной и общественной деятельности» 23 академиков, подготовленная на основе «данных агентуры». Начинается этот любопытный документ с прежнего президента, 76-летнего В. Л. Комарова, настолько больного, что «без посторонней помощи не может передвигаться». Далее, в алфавитном порядке, следуют сведения о восьми академиках – похоже, наиболее вероятных кандидатах в президенты; остальные 14 – не в алфавитном порядке.

Вавилов попал в первую восьмерку, и о нем сказано: «Вавилов обладает организационными способностями и находится в хороших взаимоотношениях с большинством ученых Академии наук СССР и пользуется у них авторитетом. В обращении прост, в быту скромен. Вавилов сейчас находится в расцвете своих творческих сил и ведет лично научно-исследовательские работы. Имеет крупных учеников и последователей. Известен в СССР и за границей. Брат Вавилова С. И. – Вавилов Николай Иванович – генетик, в 1940 году был арестован и осужден на 15 лет за вредительство в сельском хозяйстве. Находясь в Саратовской тюрьме, в январе 1943 года умер».

Если не учитывать последнего абзаца этой характеристики, то пятидесятичетырехлетний Сергей Вавилов был наилучшей кандидатурой. А если учитывать – то и вовсе единственно возможной. Ведь Сталин делал этот выбор за несколько дней до начала Потсдамской конференции и первого ядерного взрыва. Его еще заботил благоприятный облик страны для Запада, и наука, по своей природе интернациональная, очень подходила для этого. В июне пышно – на фоне разрушенной войной страны, – отметили юбилей Академии наук с приглашением зарубежных ученых, хотя дата была «некруглая» – 220 лет, – и к тому же просроченная на год.

На советской академической витрине, однако, лежала зловещая тень от гибели Николая Вавилова – генетика с мировой известностью. Его имя в справке КГБ встречается еще раз – в характеристике Трофима Лысенко: «Среди биологов АН СССР авторитетом не пользуется, в том числе и у академиков Комарова В. Л. и Орбели Л. А., причем последние приписывают ему арест Вавилова Н. И.»

Зато академик Лысенко пользовался авторитетом у Сталина. В 1940 году, когда вождь решил избавить своего протеже от его главного научного противника Николая Вавилова, об отношении к этому на Западе он мог не думать, – договор о дружбе между СССР и Германией, заключенный в сентябре 1939 года, отгородил страну от мира. Но в июле 1945 года, накануне Потсдамской встречи со своими военными союзниками – руководителями США и Великобритании, ситуация для Сталина была совсем иной.

О судьбе Николая Вавилова долго не было никаких официальных сообщений. Когда в 1942 году Лондонское Королевское общество избрало его своим иностранным членом, английскому посольству не дали возможности вручить диплом. Именно тогда западные коллеги заподозрили неладное, но все их запросы оставались без ответа. Только в 1945 году, по-видимому как раз во время юбилея Академии, им удалось узнать, что Николай Вавилов «смещен со своего поста, исчез вместе с некоторыми из своих сотрудников по генетике и умер неизвестно когда между 1941 и 1943 годами»[116 - Генри Г. Дэйл, Письмо Президенту Академии Наук СССР // Британский союзник, 12 декабря 1948 (Times, November 26, 1948)]. В такой ситуации избрание его брата главой Академии наук маскировало преступление, превращая его в загадку «исчезновения». Так что кадрово-академическое решение Сталина в начале июля 1945-го понять можно.

А что сказать о решении Сергея Вавилова – принять предложенный ему пост высшего научного администратора страны? Люди, близко знавшие его, свидетельствуют, что сделал он это с тяжелым сердцем, видя зловещую альтернативу в А. Я. Вышинском[117 - Сергей Иванович Вавилов: очерки и воспоминания. 1991, с. 44, 289.]. Прежде чем стать академиком в 1939 году (вместе со Сталиным), Вышинский отслужил Генеральным прокурором СССР все время Большого террора и был обвинителем на всех показательных процессах, прекрасно зная причину «признаний» обвиняемых. В том же 1939 году он стал заместителем главы правительства и в этом качестве ведал делами Академии, – это к нему в сентябре 1943 года обратился президент Академии наук с просьбой о дополнительном месте для Курчатова[118 - Архив РАН 2-1/1943-94, л. 84-85.]. То, что Вышинский не упоминается в «предвыборной» справке КГБ, вовсе не исключает его кандидатуру. Сталин просто не нуждался в характеристике для столь близкого своего подручного.

Документы не позволяют сказать, действительно ли Сталин держал про запас кандидатуру Вышинского или использовал ее лишь как добавочный аргумент, чтобы «помочь» Вавилову принять решение. Важнее то, что, отказываясь от предложения вождя, Вавилов ставил под угрозу, кроме себя, и главное свое детище – ФИАН, в который вложил столько души и труда. Для него ФИАН – это и его сотрудники, и часть мировой науки, и жизненная составляющая отечественной культуры: «Он чувствовал себя наследником ее прошлого, глубоко и лично ответственным за ее будущее»[119 - Фейнберг Е. Л. Вавилов и вавиловский ФИАН // Сергей Иванович Вавилов: очерки и воспоминания. 1991, с. 277.]. Это чувство заставило Вавилова принять дважды тяжелый груз – стать частью власти и прикрыть собой гибель брата от рук той же самой власти. Этот груз он нес всего пять лет, – освободила его скоропостижная смерть в январе 1951 года.

Чувство ответственности было свойственно обоим братьям. Различались они своими темпераментами и моральной выносливостью. Характерна фраза Николая Вавилова: «Пойдем на костер, будем гореть, но от убеждений своих не откажемся»[120 - Цит. по: Марк Поповский. Дело академика Вавилова. М., Книга, 1991, с. 220.]. А Сергей, чтобы защитить дело своей жизни, готов был нести бремя стыда. Он не мог, впрочем, предвидеть всю тяжесть этого бремени в июле 1945-го, когда страной владели эйфория победы в тяжелой войне, надежда на дружбу между Объединенными Нациями и ожидания честно заслуженной свободы для советского народа – освободителя мира от фашистской чумы.

Само выражение «Объединенные Нации» возникло в 1942 году как обозначение стран, противостоящих странам фашистской Оси. А устав Организации Объединенных Наций появился на конференции в Сан Франциско в апреле 1945-го. Так что в июле того года только очень бесстрастные аналитики могли предугадать уже нависшую над миром холодную войну и мрак еще большего гнета внутри страны.

Что может президент

Ситуация радикально изменилась спустя всего лишь несколько недель после выборов президента Академии, когда над Хиросимой поднялось грибообразное облако. Первый атомный взрыв произошел в США 16 июля – за день до этих выборов. 24 июля, через неделю после начала Потсдамской конференции Трумэн, мимоходом, сообщил Сталину, что у США появилось новое оружие необычайно разрушительной силы[121 - Holloway D. Stalin and the bomb. Ch. 6.]. Американский президент не сказал, что это ядерная бомба, но Сталин все понял – прежде всего то, что разведчики и физики не морочили ему голову и что советский ядерный проект приобрел необычайную государственную важность.

Следствия этого понимания были на пользу российской науки далеко за пределами ядерной физики, и важную роль в этом сыграл С. И. Вавилов. Президента Академии наук не включили в высшие органы управления ядерным проектом, но он использовал свое новое личное положение в общественных целях, воспользовавшись новым общественным весом физики после Хиросимы. Со Сталиным Вавилов встретился 25 января 1946 года. Непосредственно перед ним в кабинете вождя впервые побывал Курчатов, во время 50-минутной аудиенции получив указание вести работы «широко, с русским размахом» – это из записи, которую сделал Курчатов под впечатлением беседы[122 - Цит. по Ю. Н. Смирнов. Сталин и Атомная бомба // ВИЕТ. 1994. № 2. С. 125–130. Второй и последний раз Курчатов был у Сталина 9. 01. 47 (Исторический Архив 1998, № 4, с. 104).].