Хитон погибшего на кресте

Август непременно желал наследников родной крови. Общих детей у него с Ливией не появилось, беременность закончилась выкидышем. Принцепс, который никогда не отчаивался и находил выход из любой ситуации, обратил внимание на ближайших родственников.

«И здесь принцепса, – замечает историк В.Н. Парфенов, – удачливость которого вошла в поговорку (много позже новым императорам Рима традиционно желали быть “счастливее Августа и лучше Траяна”), постигает череда катастрофических неудач, постоянство которых заставляет видеть в них нечто большее, чем набор простых случайностей».

Сначала Август, как пишет Тацит, «возвеличил Клавдия Марцелла, еще совсем юного сына своей сестры, сделав его верховным жрецом, а также курульным эдилом»[4 - Курульный эдип – низший магистрат Римской республики. – Примеч. ред.]. Он женил племянника на своей единственной дочери от брака со Скрибонией и принялся ждать родных внуков. Вместо них предусмотрительный Август в 23 г. до н. э. получил известие о смерти Марцелла.

Следующий престолонаследный проект Август связал с ближайшим другом и сподвижником Марком Агриппой – человеком незнатного происхождения, но весьма талантливым военачальником. За него опять же выдали Юлию – дочь Августа.

На этот раз Юлия, к великой радости Августа, родила двух сыновей: в 20 г. до н. э. Гая, а через три года – Луция. Август немедленно усыновил своих внуков и начал всячески приобщать их к будущей высокой власти. Он, по свидетельству Тацита, «страстно желал, чтобы они, еще не снявшие отроческую претексту (не достигшие шестнадцатилетнего возраста), были провозглашены главами молодежи и наперед избраны консулами».

Пользуясь тем, что Август, наконец-то обретший наследников родной крови, находился в состоянии эйфории, Ливия начала продвигать собственных сыновей. После смерти родного отца они перебрались в дом отчима; далее своих пасынков – Тиберия Нерона и Клавдия Друза – Август наделил императорским титулом.

Радость Августа начала омрачаться постепенно – в 13 г. до н. э. умирает его зять Марк Агриппа. Тиберию было велено, как пишет Светоний, «немедленно вступить в брак с Юлией, дочерью Августа». Это был хороший знак; как только Юлия становилась вдовой, ее всегда выдавали замуж за человека, от которого Август ждал престолонаследника. Хотя на этот раз было бы странно оценивать брак с такой позиции: ведь у Августа уже имелись два усыновленных мальчика от Агриппы, а третий, Агриппа Постум, родился после смерти отца. Впрочем, когда наследством является Римская империя, никто не застрахован от случайностей. И они начнут случаться регулярно, нанося удар за ударом по проектам Августа и расчищая дорогу к трону тому, кого желала Ливия.

Чтобы жениться на «дежурной невесте» престолоноследной политики Августа, Тиберий вынужден был развестись с прежней женой, Агриппиной, «хотя они жили в согласии, хотя она уже родила ему сына Друза и была беременна во второй раз».

Естественно, новый брак не принес счастья молодым. Тиберий мечтал о прежней жене и отказывался делить ложе с Юлией, а она, в свою очередь, вспомнила о давнем любовнике Семпромии Гракхе.

Старшего сына Ливии не любил и Август; даже среди пасынков он предпочитал младшего – Друза. Вслед за императором и его дочерью Тиберия не любил весь Рим. Лишь один человек испытывал к нему противоположные чувства – именно материнская любовь и определила судьбу Тиберия.

Он беспрепятственно прошел всю карьерную лестницу – предел мечтаний любого римлянина. Должности квестора[5 - Квестор – в Древнем Риме помощник царя при расследовании преступлений. Примеч. ред.], претора[6 - Претор – государственная должность в Древнем Риме, лицо, совершавшее городское правосудие по гражданским делам. Примеч. ред.] и консула[7 - Консул – высшая выборная магистратура в Древнем Риме. – Примеч. ред.] Тиберий занимал раньше положенного срока, а спустя немного времени, получил второе консульство и трибунскую власть на пять лет.

Самое интересное, Тиберий вовсе не стремился к высшей власти. Более того, он ее боялся как огня, потому что знал, насколько опасно для жизни быть первым человеком в Риме. Но еще больше он боялся своей матери, а потому покорно шел наверх ведомый ее рукой. Лишь в один момент животный страх перевесил и перспективу стать наследником Августа и боязнь ослушаться матери.

В 6 г. до н. э. 36-летний Тиберий взбунтовался. В расцвете лет и сил, среди потока успехов, он неожиданно решает удалиться от дел – и как можно дальше. Античные авторы называют разные причины такого необычного поступка: желание оставить простор для подросших внуков Августа, отвращение к навязанной жене – блудливой Юлии… Но действия Тиберия в последующие десятилетия говорят, что двигал им обычный страх оказаться лишним у подножья трона. А в этом месте лишние не умирают своей смертью.

По словам биографа Тиберия, «он просил отпустить его, ссылаясь на усталость от государственных дел и на необходимость отдохновения от трудов. Ни просьбы матери, умолявшей его остаться, ни жалобы отчима в сенате на то, что он его покидает, не поколебали его; а встретив еще более решительное сопротивление, он на четыре дня отказался от пищи».

Уже в пути неожиданно возникшее обстоятельство едва не изменило планов Тиберия. В Кампании его настигло известие о нездоровье Августа, который болел весьма часто и несколько раз был близок к смерти. Но желанного результата от недомогания отчима он не получил, а вместо него пошли слухи, что Тиберий медлит, ожидая, «не сбудутся ли самые смелые его мечты». Пришлось сыну Ливии продолжить путешествие; «он пустился в море почти что в самую бурю и достиг, наконец, Родоса».

Положению Тиберия на прекрасном острове не позавидовал бы и простой смертный. Когда он понял собственную глупость и попытался добиться разрешения повидать своих родственников, то «получил отказ: мало того, ему было объявлено, чтобы он оставил всякую заботу о родственниках, которых сам с такой охотой покинул». Но Ливия не оставила непутевого сына: она добилась, «чтобы для сокрытия позора он хотя бы именовался посланником Августа».

Впрочем, формальная должность была слабой защитой Тиберию. «Теперь он жил не только как частный человек, – пишет Светоний, – но как человек гонимый и трепещущий… Он забросил обычные упражнения с конем и оружием, отказался от отеческой одежды, надел греческий плащ и сандалии и в таком виде прожил почти два года, с каждым днем все более презираемый и ненавидимый. Жители Немавса даже уничтожили его портреты и статуи, а в Риме, когда на дружеском обеде зашла о нем речь, один из гостей вскочил и поклялся Гаю, что если тот прикажет, он тотчас поедет на Родос и привезет оттуда голову ссыльного – вот как его называли. После этого уже не страх, а прямая опасность заставили Тиберия с помощью матери неотступными просьбами вымаливать себе возвращение».

На восьмом году добровольной ссылки Ливии удалось добиться желанной милости для Тиберия. Однако ему было поставлено условие: не принимать никакого участия в государственных делах.

Недолго Тиберий оставался на покое, рок упрямо расчищал ему дорогу к величайшей власти. Не прошло и трех лет, как умирают полные сил усыновленные внуки Августа – Гай и Луций. Еще ранее погибает Друз, младший сын Ливии, которого Август явно предпочитал Тиберию. Теперь у императора не осталось выбора, и он поневоле обращается к нелюбимому пасынку.

«Август усыновляет его, – сообщает Тацит, – берет себе в соправители, делит с ним трибунскую власть; и уже не в силу темных происков Ливии, как прежде, – теперь его открыто почитают и превозносят во всех войсках. Более того, Ливия так подчинила себе престарелого Августа, что тот выслал на остров Планазию единственного своего внука Агриппу Постума, молодого человека с большой телесной силой, буйного и неотесанного, однако не уличенного ни в каком преступлении».

Впрочем, Август раскаялся в своем поступке, когда его здоровье резко ухудшилось. В 14 г. н. э. он с одним только Фабием Максимом отправился на остров, где находился в заточении Агриппа Постум. Поездка была тайной даже от Ливии, с которой он всегда советовался, принимая важнейшие решения. Во время встречи деда с внуком «с обеих сторон были пролиты обильные слезы и явлены свидетельства взаимной любви, отсюда возникает ожидание, что юноша будет возвращен пенатам деда».

Ливию совершенно не устраивал такой поворот в планах мужа. После поездки императора на остров скончался единственный его спутник – Фабий Максим. Вскоре умирает и сам Октавиан Август – 19 августа 14 г. н. э.

Смерть была столь своевременной, что подозрения опять пали на Ливию. Дион Кассий даже рассказывает о способе избавления от мужа, ставшего непредсказуемым. Август был неприхотлив в еде, но обожал фиги, причем имел привычку собирать фрукты с дерева собственными руками. О любви императора к «зеленым фигам второго сбора» упоминает и Светоний.

Ливия великолепно знала пристрастия мужа, ведь они прожили в браке пятьдесят один год. И вот, она помазала ядом фиги на дереве и во время прогулки покормила ими мужа из собственных рук. Ливия ела и сама, чтобы не возникло никаких подозрений, но только те плоды, что не были обработаны ядом.

Коль власть пришла в руки, Тиберий первым делом позаботился, чтобы никто не смог ее отнять.

Убийство Агриппы Постума стало первым его деянием. Причем ответственность самым кощунственным образом переложилась на умершего Августа. В народе пустили слух, что так распорядился Август, предписавший трибуну, приставленному для наблюдения за Агриппой, немедленно предать его смерти, как только принцепс испустит последнее дыхание. Мол, убийство внука необходимо ради безопасности пасынка и спокойствия государства.

Учитывая, что римляне единодушно не любили Тиберия, оставлять в живых прямого потомка рода цезарей было бы величайшей оплошностью. Не успел Тиберий занять место Августа, как взбунтовались самые боеспособные легионы империи. Мятеж на Рейне сумел предотвратить племянник Тиберия – Германик – и ему благодарностью будет ранняя смерть. Тиберий не терпел любого, кто имел отношение к императорской фамилии, обладал реальной властью и мог составить ему конкуренцию.

Римляне поняли, кто явился причиной смерти народного любимца – Германика. На стенах домов начали появляться недвусмысленные надписи, а по ночам раздавались тревожащие тишину крики: «Отдай Германика!», «Верни Германика!».

Вспомнил принцепс и о своей бывшей жене Юлии, которая шестнадцать лет томилась в ссылке. (Юлию осудил за разврат и прелюбодеяния сам Август; она была сослана на небольшой островок Пандерию. Остается только догадываться, кто хитроумно позаботился о том, чтобы слухи о ее любовных приключениях достигли ушей Августа.) Месть его была жестокой. Тиберий приказал уморить дочь Августа лишениями и голодом, «рассчитывая, что ее умерщвление останется незамеченным вследствие продолжительности ссылки».

Едва Тиберий более-менее разобрался с теми, в ком текла кровь обожествленного Августа, как появился некий Клемент, который выдавал себя за чудом уцелевшего Агриппу Постума. Когда Клемента схватили, Тиберий задал ему вопрос:

– Как ты стал Агриппой?

– Так же, как ты – Цезарем, – ответил тот.

Римляне были потрясены тем, как Тиберий разбирался с родственниками. Уважать его не стали, но бояться – несомненно. Впрочем, Тиберий в начале правления пытался развеять опасения насчет своей беспощадности и жестокости. На свою беду, ему это удалось: страх перед принцепсом стал покидать римлян, но уважения опять не прибавилось.

На первых порах Тиберий примерял на себя тогу добрейшего императора – причем для всех подданных, без исключения. Когда ему предложили для пополнения казны увеличить налоги в провинциях, принцепс ответил замечательной фразой: «Хороший пастух стрижет овец, но не сдирает с них шкуры».

Тиберий даже пытался вернуть республиканские традиции, которые долгое время искоренялись Юлием Цезарем и его преемником, но которые прочно жили в памяти народа.

Когда один из льстецов обратился к нему «государь», Тиберий счел это оскорблением римского народа и его лично:

– Я государь для рабов, император для солдат, принцепс для всех остальных.

Сенат по привычке предложил переименовать месяц сентябрь (июль и август уже были названы в честь его предшественников) в тиберий. Принцепс отказался и от этой чести, задав сенаторам вопрос:

– А что вы будете делать, когда у вас будет тринадцать цезарей?

«Он даже установил некоторое подобие свободы, – пишет биограф Тиберия, – сохранив за сенатом и должностными лицами их прежнее величие и власть. Не было такого дела, малого или большого, государственного или частного, о котором бы он не доложил сенату…»

«… и непочтительность, и злословие, и оскорбительные о нем стишки, – продолжает Светоний, – он переносил терпеливо и стойко, с гордостью заявляя, что в свободном государстве должны быть свободны и мысль и язык».

Пытаясь покорить римлян своей добротой, приверженностью республиканским традициям, Тиберий с ужасом отметил обратный эффект: его по-прежнему не любили, вдобавок, с ним перестали считаться.

Однажды сенат голосовал, расходясь на две стороны. Тиберий присоединил свой голос к меньшинству, но никто за ним не последовал, никто не изменил своего решения.

В другой раз он хотел, чтобы деньги, завещанные на строительство театра в городе Требии, пошли на починку дороги, – и тут Тиберию отказали.

Доброта Тиберия длилась недолго, до тех пор, пока он не убедился, что править Римом можно, только опираясь на чувство, которое безраздельно владело им самим. То был страх… Получив высшую власть, этот человек – громадного (можно сказать, гигантского) роста, крепкого телосложения – стал опасаться всех и всего. При этом Тиберий обладал фантастической силой: пальцем левой руки он «протыкал свежее цельное яблоко, а щелчком мог поранить голову мальчика и даже юноши».

Тиберий не доверял решительно никому. Когда понтифик Либон проносил подле него жертвы, Тиберий, вместо традиционного жреческого ножа – железного, длинного, остроконечного – подал ему свинцовый. В другой раз понтифик попросил у него разговора наедине. Тиберий согласился, но при этом взял своего сына Друза, и, прохаживаясь, все время сжимал правую руку Либона, словно опираясь на нее.

Со временем маниакальная боязнь уничтожила все добрые начала в Тиберии. При малейшей подозрительности Тиберий уже не будет сжимать руку собеседника, на всякий случай он будет его убивать.

Понтий Пилат был поверхностно осведомлен о странностях характера Тиберия. Зная, что император слишком большое внимание уделяет доносчикам, наслушавшись рассказов о том, как благодаря завистникам отправляются в небытие люди, добившиеся успеха, Пилат все больше впадал в уныние. Вызов к императору после некоторых размышлений вызывал все больший трепет Пилата. Проконсул Сирии, как мог, успокаивал отличившегося легата: мол, по его сведениям, Пилата ждет награда за благополучно подавленный бунт. Наместник со своей стороны начал опасаться, что Пилат вместо Рима отправится в самые глухие места, к самым диким племенам, а отвечать головой придется ему.

Впрочем, опасения наместника были излишними; Понтий Пилат, как истинный римлянин, был готов исполнить любой приказ начальника, а тем более, императора. Но, если в республиканском Риме все исполняли порученное, не задумываясь о последствиях, и только, когда чести угрожала опасность – бросались грудью или животом на поставленный рукоятью в землю меч, то после кровопролитных гражданских войн, римляне начали размышлять над смыслом приказа. Позволил себе поразмышлять и Пилат, перед тем как предстал пред очами Тиберия.

Пилат видел скульптурные изображения Тиберия, и в первые мгновения встречи был ошарашен – насколько оригинал отличался от мраморной копии. Его принимал сутулый старик огромнейшего роста, со столь же огромным римским носом, с лицом изрытым прыщами, в некоторых местах заклеенными пластырем, с лысым высоченным лбом и длинными волосами сзади. (Видимо, недостаток волос спереди принцепс стремился компенсировать растительностью на затылке, но зрелище получилось еще более уродливым, и никто не осмеливался разъяснить Тиберию реальную картину отвратительного имиджа.) Тиберий долго смотрел немигающим подозрительным взором на всадника и, лишь почувствовав страх в будущем собеседнике, попытался благожелательно улыбнуться. Получилось неважно: уродливая гримаса исказила лицо старика.